В гостях у турок - Николай Лейкин

— Да, въ глухой провинціи у насъ лучше играютъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ, слѣдуя за женой, направляющейся къ выходу. — И это лучшій театръ въ Константинополѣ! — прибавилъ онъ, покачавъ головой.

Нюренбергъ проводилъ ихъ до гостинницы и спросилъ Николая Ивановича:

— Въ котораго часу прикажете завтра явиться мнѣ къ вамъ, эфендимъ? Завтра мы поѣдемъ мечети смотрѣть.

— Рано не являйтесь. Намъ надо поспать. Приходите такъ часовъ въ десять… Да намъ нужно подсчитаться, чтобы знать, сколько вы истратили.

— Завтра, завтра, эфендимъ. Завтра я вамъ представлю самаго подробнаго счетъ. О, Адольфъ Нюренбергъ честный человѣкъ и не возьметъ съ васъ ни одного копѣйки лишняго. Покойнаго ночи! — раскланялся Нюренбергъ.

LXVII

Когда супруги звонили у подъемной машины, они увидали, что въ салонѣ танцовали подъ рояль. Англичане были по прежнему во фракахъ и бѣлыхъ галстухахъ, но уже съ сильно раскраснѣвшимися лицами и съ растрепанными прическами. Англичанинъ, знакомый имъ по вагону, завидя ихъ въ отворенную дверь салона, подошелъ къ нимъ. Лицо его было совсѣмъ малиновое. Отъ него такъ и несло виномъ. Онъ вынулъ изъ кармана бережно завернутый въ бумагу портретъ-миніатюру, писанный на слоновой кости, и показалъ имъ.

— Кескесе? спросилъ его Николай Ивановичъ.

— Une miniature de XVII siècle… отвѣчалъ онъ и продолжалъ ломанымъ французскимъ языкомъ:- Шестьдесятъ пять франковъ… Рѣдкая вещь… Мнѣ давеча послѣ обѣда одинъ еврей сюда принесъ. Это портретъ кардинала.

— Всякую дрянь скупаетъ. Вотъ дуракъ-то! пробормотала по-русски Глафира Семеновна и вошла въ вагонъ машины.

Свистокъ — и супруги начали подниматься.

Въ корридорѣ ихъ встрѣтила опереточная горничная, вошла съ ними въ номеръ и стала помогать Глафирѣ Семеновнѣ раздѣваться. Она уже приготовила ей туфли и кретоновый капотъ, который лежалъ на постели. Глафира Семеновна отклонила ея услуги и сказала ей, чтобы она пошла и велѣла приготовить имъ чаю.

— Какъ? Такъ поздно чай? Развѣ мадамъ больна? удивленно произнесла горничная по-французски.

— Вотъ оселъ-то въ юбкѣ! Мы пришли изъ театра, хотимъ пить, а она спрашиваетъ, не больна-ли я, что прошу подать чаю, перевела по-русски Николаю Ивановичу жена.

Тотъ вспылилъ.

— Te… Te… Дю те… Чаю! Чтобы сейчасъ былъ здѣсь те! Te и боку де ло шо!.. топнулъ онъ ногой и прибавилъ: — вотъ ефіопы-то!

Горничная скрылась, но вслѣдъ за ней явился лакей съ бакенбардами въ видѣ рыбьихъ плавательныхъ перьевъ и объявилъ, что теперь чаю подать нельзя, такъ какъ кухня и всѣ люди заняты приготовленіемъ ужина по случаю суаре-дансамъ, а если мадамъ и монсье желаютъ ужинать, то въ двѣнадцать часовъ можно получить ужинъ изъ четырехъ блюдъ за пять франковъ,

— Вонъ! — закричалъ на лакея взбѣшенный Николай Ивановичъ, когда Глафира Семеновна перевела ему французскую рѣчь. — Вѣдь это чертъ знаетъ что такое! Люди просятъ чаю, а они предлагаютъ ужинъ. Мерзавцы! Подлецы! И это лучшій англійскій отель! Нѣтъ, завтра-же вонъ изъ такого отеля! Переѣдемъ куда нибудь въ другой. Да и не могу я видѣть эти фраки и натянутыя лакейскія морды! А горничная, такъ словно балетъ танцуетъ! Пируэты какіе-то передъ нами выдѣлываетъ. Два раза сегодня чай требуемъ и два раза почему-то его нельзя намъ подать!

— Не горячись, не горячись! — остановила его жена. — Тебѣ это вредно. Сейчасъ я приготовлю чай… Хоть и трудно это, но приготовлю.

— Какъ ты приготовишь?

— Чайникъ у насъ есть, чай есть, сахаръ тоже… Есть и двѣ дорожныя чашки. Вода въ графинѣ… Сейчасъ я вскипячу воду въ металлическомъ чайникѣ на спиртовой машинкѣ, на которой я грѣю мои щипцы для завиванія челки, и заварю чай…

— Душечка! Да ты геніальный человѣкъ! Вари, вари скорѣй! воскликнулъ Николай Ивановичъ, бросившись къ женѣ, обнялъ ее, потрепалъ по спинѣ и прибавилъ:- Молодецъ-баба! Дѣйствуй!

И вотъ Глафира Семеновна, переоблачившаяся въ капотъ, кипятитъ на спиртовой машинкѣ воду. Стукъ въ дверь. Входитъ горничная, въ удивленіи смотритъ на приготовленіе кипятку, улыбается и сообщаетъ, что если мадамъ и монсье хотятъ пить, то можно подать вино и шипучую воду.

— Проваливай! Проваливай въ свой кордебалетъ! кричалъ ей по-русски Николай Ивановичъ и махалъ рукой.

Горничная быстро произноситъ «доброй ночи», кладетъ на столъ лоскутокъ бумажки и опять исчезаетъ. Николай Ивановичъ беретъ лоскутокъ и читаетъ. На немъ карандашомъ написано по-французски: «чай и кофе отъ 8 часовъ до 10 часовъ утра, въ 1 часъ дня — завтракъ, въ 6 часовъ вечера чай, въ 8 часовъ обѣдъ».

— Смотрите, пожалуйста, косвенный выговоръ дѣлаютъ, какъ смѣли спросить въ непоказанное у нихъ время чай и прислали письменный приказъ, какъ намъ жить слѣдуетъ! Ахъ, скоты! Нѣтъ, вонъ изъ этой гостинницы. Ну, ихъ къ черту! Не желаю я жить по нотамъ.

Черезъ полчаса супруги пили чай. Николай Ивановичъ съ жадностью пилъ горячую влагу въ прикуску и говорилъ женѣ:

— И право, такъ лучше… Какой прелестный чай… Одинъ восторгъ, что за чай!.. Вѣдь я у себя въ складахъ и въ кладовыхъ, въ Петербургѣ, всегда такой чай пью, чай, заваренный прямо въ большомъ чайникѣ. Артельщикъ пойдетъ въ трактиръ и заваритъ. Ты и завтра утромъ, душечка, приготовь такой-же… сказалъ онъ женѣ.

— Хорошо, хорошо. Но каково стоять въ гостинницѣ перваго ранга и самимъ себѣ приготовлять чай на парикмахерской машинкѣ!

Черезъ четверть часа Глафира Семеновна укладывалась въ постель, а Николай Ивановичъ, продолжая еще сидѣть около стакана, принялся писать письмо въ Петербургъ къ своему родственнику, завѣдующему его дѣлами. Въ комнатѣ было тихо, но съ улицы раздавался заунывный и несмолкаемый лай собакъ. Нѣкоторыя собаки, не довольствуясь лаемъ, протяжно завывали. Изрѣдка слышался и жалобный визгъ собаки, очевидно, попавшей въ свалку и искусанной противниками.

Николай Ивановичъ писалъ:

«Добрѣйшій Федоръ Васильевичъ, здравствуй! Пишу тебѣ изъ знаменитаго турецкаго города, Константинополя, куда мы пріѣхали сегодня утромъ и остановились въ лучшей англійской гостинницѣ. Ахъ, что это за дивный городъ! Что это за прелестные виды! Сегодня мы этими видами любовались съ высоты знаменитый башни Галаты. На башню триста ступеней. Она выше Ивановской колокольни въ Москвѣ и оттуда городъ виденъ, какъ на ладони. Глафира Семеновна еле влѣзла, но на половинѣ лѣстницы съ ней сдѣлалось даже дурно, — вотъ какъ это высоко! А наверху башни пронзительный вѣтеръ и летаютъ какія-то страшныя дикія птицы, которыя на насъ тотчасъ-же набросились и намъ пришлось отбиваться отъ нихъ палками. Одну я убилъ. Она такъ велика, что каждое крыло у ней по сажени. Говорятъ, онѣ питаются трупами здѣшнихъ разбойниковъ, которыхъ турки за наказаніе кидаютъ въ море. А башня эта стоитъ на берегу моря. А морей здѣсь нѣсколько: виднѣется Черное море и вода въ немъ кажется черной, виднѣется Мраморное и вода бы мраморная, потомъ проливъ Босфоръ — и вода голубая, а затѣмъ Золотой рогъ и струи его при солнцѣ блещутъ какъ-бы золотомъ.

Сегодня-же видѣлъ я и султана во всей его красѣ и величіи, когда онъ во время турецкаго праздника Селамлика показывался народу и въѣзжалъ въ мечеть. Ахъ, какой это былъ великолѣпный парадъ! Смотрѣли мы на него изъ султанскаго дворца и удостоились даже турецкаго гостепріимства. Насъ приняли отъ имени султана двое настоящихъ турецкихъ пашей и угощали чаемъ, кофеемъ, фруктами и шербетомъ. Да и вино здѣсь пьютъ, а только по секрету, и съ однимъ пашой я выпилъ по рюмкѣ мастики, турецкой водки. На вкусъ не особенно пріятная, но крѣпче нашей. Принимали насъ во дворцѣ съ большимъ почетомъ, и султанъ, узнавъ, что мы русскіе, когда проѣзжалъ, отдѣльно отъ всѣхъ намъ поклонился и даже махнулъ рукой. Видѣли и султанскихъ женъ, когда онѣ проѣзжали въ каретѣ, видѣли евнуховъ, видѣли весь генералитетъ. Съ пашой однимъ я подружился и онъ звалъ меня въ гости и обѣщалъ показать свой гаремъ. Побываю у него и напишу.

А затѣмъ все. Очень усталъ. Хочу ложиться спать.

Будь здоровъ, поклонись женѣ. Глафира Семеновна тебѣ и ей также кланяется. Сегодня она цѣлый день опасалась, чтобы ее здѣсь не накормили лошадинымъ мясомъ, а теперь спитъ.

Желаю тебѣ всего хорошаго. Твой Николай Ивановъ».

LXVIII

На утро супруги еще спали, а ужъ проводникъ ихъ стучалъ въ дверь и кричалъ изъ корридора:

— Эфендимъ! Десять часовъ! Вы хотѣли мечети ѣхать смотрѣть! Экппажъ ждетъ у подъѣзда. Самаго лучшаго экипажъ досталъ. Вставайте.

— Сейчасъ, сейчасъ! Да неужто десять часовъ? откликнулся Николай Ивановичъ и принялся будить жену. — Афанасій Ивановичъ! Вы подождите насъ внизу и приходите такъ черезъ часъ. Мы должны умыться, одѣться и чаю напиться.

Глафира Семеновна поднялась не вдругъ.

— Цѣлую ночь проклятыя собаки не дали спать. Воютъ, лаютъ, грызутся, жаловалась она. — Ужъ свѣтать начало, такъ я настоящимъ манеромъ заснула. И удивительное дѣло: днемъ голоса не подаютъ, а ночью цѣлый собачій концертъ устроили.