В гостях у турок - Николай Лейкин

— Девять блюдъ, сказалъ онъ.

— И навѣрное я изъ нихъ буду ѣсть только три, улыбнулась жена.

— Отчего? Боишься, чтобы лошадинымъ мясомъ не накормили? Здѣсь, матушка, кухня европейская.

— Да вѣдь ты знаешь мою осторожность. И при европейской кухнѣ могутъ улитками и всякой другой дрянью накормить. Да и сыта я. Вѣдь я только что часъ назадъ бутерброды съ сыромъ ѣла.

Подали по полъ-тарелкѣ супу, какого-то зелено-фисташковаго цвѣта и съ кнелью. Глафира Семеновна заглянула въ меню, попробовала прочитать и сказала:

— Поди, разбери, изъ чего супъ! Какіе-то каракули написаны.

Она дрызгала ложкой по тарелкѣ и отодвинула отъ себя тарелку. Мужъ съѣлъ всю порцію и проговорилъ:

— По три ложки около каждаго прибора положено для всякихъ потребъ, а по полъ-тарелки супу подаютъ. Хорошо, что я давеча пилавомъ и турецкимъ бивштексомъ позаправился. Да даже меньше полутарелки.

За супомъ шелъ горъ-девръ. Подавали сардины, вестфальскую ветчину. Глафира Семеновна съѣла сардинку.

— Смотри, смотри, и турокъ-то ветчину ѣстъ, указала она мужу на усача въ фескѣ, помѣстившагося за столикомъ, какъ разъ рядомъ съ ними, и прибавила:- Все шиворотъ на выворотъ. А ѣхавши сюда, я думала, что и свинина-то въ Турціи запрещена.

Усачъ въ фескѣ, сидѣвшій съ какой-то красивой полной дамой съ развязными манерами, превесело разговаривалъ съ ней по-французсеи и съ особеннымъ аппетитомъ уписывалъ тоненькіе ломтики жирной вестфальской ветчины. Николай Ивановичъ взглянулъ на него и сказалъ:

— Да, дѣйствительно, не ѣстъ, а жретъ. Видно, все запретное-то мило. Впрочемъ, можетъ быть, онъ не турокъ, а грекъ. Вѣдь здѣсь и греки фески носятъ и даже вонъ нашъ жидюга проводникъ. Спроси-ка, Глаша, по-французски у лакея — турокъ это или нѣтъ. Можетъ быть, лакей знаетъ.

Глафира Семеновна обратилась съ вопросомъ къ оберкельнеру, принесшему имъ двѣ полубутылки вина краснаго и бѣлаго — и тотъ отвѣчалъ утвердительно.

— Это аташе изъ министерства иностранныхъ дѣлъ, а съ нимъ его «птитъ фамъ», прибавилъ онъ тихо и наклоняясь къ супругамъ. — Она француженка, пѣвица.

— Батюшки! Да онъ и винище хлещетъ! воскликнула Глафира Семеновна, дернувъ мужа за рукавъ. — Гляди. Даже не стѣсняясь, пьетъ. Да… Все. что намъ разсказывали про Турцію, вышло шиворотъ на выворотъ.

— Да вѣдь это какъ и у насъ… отвѣчалъ мужъ. — Намъ, православнымъ, по постамъ мясо запрещено, а мы ѣдимъ. Да и не одни мы, міряне, а и духовенство.

— Про турокъ вообще говорили, что они такъ строго къ своей вѣрѣ относятся. А тутъ ветчину жретъ, винище лопаетъ, съ содержанкой-француженкой сидитъ. Вѣдь эта француженка-то для него считается гяурка. Всѣхъ европейцевъ турки гяурами называютъ, а гяуръ по ихнему, значитъ собака. Я читала въ книгѣ.

— Эхъ, матушка! Всѣ люди — человѣки и во грѣхахъ рождены. Вѣдь вотъ ты лѣсника Трешкина знаешь. Безпоповщинскую молельну у себя имѣетъ, на свои иконы людямъ не его согласія перекреститься не дозволитъ, а акробатку итальянку на содержаніи держалъ, въ Великомъ посту ей въ Аркадіи пикники съ цыганами закатывалъ, разсказывалъ Николай Ивановичъ, отпилъ изъ стакана вина, посмаковалъ и прибавилъ: — А турецкое красное винцо не дурно.

Подали на рыбу двѣ маленькія скумбріи.

— Что это? Только по рыбкѣ на человѣка? удивился онъ. — Да тутъ и облизнуться нечѣмъ. Освѣщенія много, посуды много, а ужъ ѣды куда мало подаютъ… Хорошо, что ты не будешь рыбу ѣсть, такъ я твою порцію съѣмъ. Вѣдь не будешь?

— Само собой, не буду. Это какая-то змѣя.

— Ну, вотъ! Скажетъ тоже! А вѣдь рыба-то плавала, улыбнулся Николай Ивановичъ, налилъ себѣ бѣлаго вина, выпилъ и сказалъ:- А бѣлое вино еще лучше краснаго. Молодцы турки! Хорошее вино дѣлаютъ. А при эдакомъ хорошемъ винѣ да не пить его, такъ чтобы это и было! закончилъ онъ и принялся ѣсть рыбу.

LXV

Обѣдъ кончился. Изъ девяти блюдъ Глафира Семеновна кушала только ростбифъ съ салатомъ, зеленые бобы и мороженое. Николай Ивановичъ остался обѣдомъ не доволенъ.

— Очень ужъ мизерны порціи, а вѣдь восемь франковъ за обѣдъ дерутъ. Много свѣту, много посуды всякой, а голодновато, — сказалъ онъ послѣ кофе.

— Да неужели ты еще ѣсть хочешь? — удивилась супруга.

— То есть какъ тебѣ сказать… Голоденъ не голоденъ, а вплотную не поѣлъ. Предложи мнѣ сейчасъ тарелку щей кислыхъ — съ удовольствіемъ съѣмъ.

— Смотри, смотри… Турокъ-то съ своей мамзелью абрикотинъ пьютъ. Вотъ тебѣ и трезвое мусульманство!

— Это ужъ онъ на загладку, а давеча, кромѣ столоваго вина, шампанское съ ней пилъ.

Англичане стали вставать изъ-за стола. Мужчины отправлялись курить въ кабинетъ для чтенія, а дамы въ салонъ, гдѣ вскорѣ раздались звуки рояля. Проходя мимо супруговъ, всѣ опять смѣривали взорами сѣрый костюмъ Николая Ивановича и разсматривали брилліанты Глафиры Семеновны. Даже знакомый супругамъ по вагону англичанинъ какъ-то сторонился отъ нихъ и прошелъ мимо, не остановившись. Очевидно, отсутствіе фрачной пары на Николаѣ Ивановичѣ было въ глазахъ ихъ чуть-ли не преступленіемъ.

— Нѣтъ, сюда ужъ меня обѣдать больше калачомъ не заманишь, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Воробьиныя порціи подаютъ, да и чопорно очень. — Ну, теперь въ театръ. Посмотримъ, какой театръ у турокъ, — прибавилъ онъ, вставая.

Когда они уходили изъ столовой, турокъ въ фескѣ все еще сидѣлъ за столомъ съ своей дамой. Они ѣли жареный съ солью миндаль и ужъ пили мараскинъ изъ длинной четырехугольной бутылки, обтянутой водорослями.

Въ вестибюлѣ ихъ встрѣтилъ Нюренбергъ. Лицо его было красно и отъ него значительно припахивало виномъ.

— Въ самый разъ теперь въ театръ. Къ самому началу явимся, — сказалъ онъ и даже слегка покачнулся.

Въ сопровожденіи Нюренберга супруги вышли на улицу и пошли пѣшкомъ. Пера, хотя и не роскошно, но освѣщалась газомъ. Движеніе на улицѣ было не особенное. Магазины были уже всѣ закрыты. Тротуары сплошь заняты свернувшимися въ калачикъ и спящими собаками, такъ что ихъ пришлось обходить. Театръ дѣйствительно находился недалеко отъ гостинницы. Обогнули они рѣшетку городскаго сада и показался красный фонарь, висѣвшій у подъѣзда театра.

— А электрическаго освѣщенія у васъ въ Константинополѣ нѣтъ? спросилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.

— Тсъ… Боже избави! Нашъ султанъ боится и электрическаго освѣщенія и телефоннаго проволока. Думаетъ, что его взорветъ, отвѣчалъ Нюренбергъ.

— Но вѣдь телеграфъ-то у васъ есть, а это тоже электричество.

— Подите и поговорите съ султаномъ! Насчетъ телефона его какъ просили — нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ.

У театра не было ни одного экипажа, но стоялъ полицейскій солдатъ и ѣлъ насыпанныя въ перчатку зерна кукурузы или бобовъ, вынимая ихъ по зернышку. Супруги вошли въ театръ. Въ корридорѣ потертая замасленная феска осмотрѣла у нихъ билеты и пропустила ихъ въ залъ. Залъ былъ довольно большой, нѣсколько напоминающій залъ театра Неметти, но плохо освѣщенный. Пахло керосиномъ. Висѣлъ занавѣсъ съ объявленіями на французскомъ и греческомъ языкахъ. Публиковались мыло, притиранія, шляпы, перчатки и татерсаль. Публики въ театрѣ почти совсѣмъ не было. Изъ двухъ ярусовъ ложъ была занята только одна. Въ ней сидѣли три армянки: одна старая въ маленькой плоской голубой шапочкѣ и двѣ молоденькія, очевидно, ея дочери и очень хорошенькія, смуглыя, какъ жучки, да въ первомъ ряду креселъ пожилой турокъ въ фескѣ читалъ газету, вздѣвъ золотое пенснэ на носъ. Въ оркестрѣ былъ только одинъ музыкантъ — барабанщикъ. Онъ сидѣлъ около своего барабана и ужиналъ. Держалъ въ одной рукѣ кусокъ бѣлаго хлѣба, а въ другой кусокъ сыру и откусывалъ поперемѣнно по кусочку того и другого. Супруги усѣлись во второмъ ряду креселъ. Нюренбергъ сѣлъ сзади ихъ въ третьемъ ряду и дышалъ на Глафиру Семеновну смѣсью виннаго перегара, чесноку и луку, такъ что та невольно морщилась и сказала:

— Здѣсь городъ-то не трезвѣе нашихъ городовъ. Не такъ я себѣ воображала Константинополь.

— О, мадамъ, турки пьютъ еще больше, чѣмъ европейскаго народъ, но они пьютъ такъ, чтобы никто не видалъ, отвѣчалъ Нюренбергъ. — И турецкаго дамы пьютъ. Турецкаго дамы пьютъ даже одеколонъ.

— Послушайте, Нюренбергъ, что-же публики-то нѣтъ? Неужели такъ и будетъ? спросилъ проводника Николай Ивановичъ. — Да и музыкантовъ еще нѣтъ.

— Здѣсь всегда очень поздно собираются, эфендимъ. Еще прійдетъ публика. Но не думайте, чтобъ публики здѣсь столько было, какъ въ европейскаго театръ. Нѣтъ, нѣтъ. Здѣсь если пять стульевъ пустыхъ и шестого занято, то актеры ужъ очень рады и весело играютъ. А музыканты — я знаю, гдѣ музыканты. Она въ ресторанѣ Космополитенъ за обѣдомъ играютъ, и какъ тамъ обѣдъ кончится, сейчасъ сюда придутъ.

Въ первомъ ряду прибавились еще двѣ фески, очень галантные, молодые въ черныхъ военныхъ сюртукахъ со свѣтлыми пуговицами, при сабляхъ, въ бѣлыхъ перчаткахъ и съ черными четками на правой рукѣ.