Ответный темперамент - Анна Берсенева

А устроительница девичника, вздохнув, заметила:

– Раньше, Лен, надо было его к ногтю прижимать. Пока ты молодая была и дети маленькие. Тогда было чем его на коротком поводке держать. А теперь что мы можем? Теперь их время.

Тогда это утверждение выглядело в Ольгиных глазах странным. Вернее, ей было странно и даже дико такое вот представление о семейной жизни как о борьбе, в которой кто-то выходит победителем. Какая борьба, с кем? И что считать в этой борьбе наградой? Все это вызывало тогда у Ольги сильнейшее недоумение.

Она и теперь не совсем понимала, зачем ей понадобилось увидеть женщину, для которой ее муж собирался выставить на стол их свадебные бокалы.

«Да он, может, и не вспомнил, что они свадебные, – мимолетно подумала Ольга. – Он же не сентиментален. Да и я теперь тоже».

Она вышла в прихожую.

Дверь на лестницу была открыта. Проникающий с площадки яркий свет – у них в подъезде недавно заменили все лампочки – падал на женскую фигурку, застывшую в дверном проеме. Она в самом деле была похожа на Белоснежку, к ней это прозвище подходило гораздо больше, чем к Ольге. Она была маленькая, точененькая и такая белокурая, что это бросалось в глаза сразу, при первом же взгляде на нее.

Но больше, чем яркая белизна волос, бросалось в глаза выражение ее лица.

Ольга смотрела на ее лицо не отрываясь.

Эта женщина – да что там женщина, ей едва ли исполнилось двадцать – была из тех, про которых сразу понятно, какими они станут через десять лет. Даже не через десять, а через пять. Или уже через три года. То есть сразу же, как только сойдет с лица краткая прелесть юности.

«В восемнадцать лет кто не хорошенький?» – вспомнила Ольга. Кажется, это мама говорила. Ну да, она.

Только юность делала почти незаметным то, что было в этом лице главным: пошлость. Именно пошлость – Ольге показалось, что в ее дом вошла поповна Алевтина, соседка по палате. Она и раньше понимала, что любовница Андрея не семи пядей во лбу. Но все-таки не ожидала, что ее сущность так очевидна.

«Как же он-то этого не видит?» – подумала Ольга.

Этот вопрос чуть не сорвался с ее губ. Но все-таки она сообразила, что задавать его просто глупо.

С таким же успехом можно было спросить у глухаря на току, как же он не видит, что к нему, почти не скрываясь, подкрадывается охотник. Да, не видит. Не видит, не слышит и видеть-слышать не хочет.

– А что вы на меня так смотрите? – с вызовом произнесла гостья.

Ольга вздрогнула: она не ожидала услышать ее голос, да еще вот такой, вызывающе звонкий.

– Разве я на вас как-то особенно смотрю?

– Да, смотрите! Коне-ечно! У вас же все есть, а у меня ничего нет! Думаете, так и должно быть, что одним все, а другим ничего? А вот и не должно!

«Все я понимала, – со странной неторопливостью думала Ольга, разглядывая это раскрасневшееся личико. – Ну да, возраст, гормоны, седина в бороду. Но чтобы вот настолько…»

Теперь эта девчонка, лицо которой, сейчас такое меленькое и миленькое, через год обещало расплыться в блин, казалась ей похожей даже не на Алевтину, а на… На тавельцевского соседа, который не понимал, зачем строить мостик поближе не к себе, а к дому посторонних старушек! При всей странности такого сравнения оно показалось Ольге совершенно точным. Ведь именно после разговора с тем соседом она впервые подумала о том, что есть люди, с которыми она живет словно бы на разных планетах, потому что они сделаны из другого теста, чем она.

«Как ее зовут? Луиза, Элиза?..» – зачем-то попыталась вспомнить Ольга.

Вспомнить ее имя она не смогла, да и забыла тут же о своем намерении.

– Ваше время прошло! – все с тем же уверенным вызовом произнесла девица. – Жизнь не стоит на месте! Вы должны понимать.

Ольга поняла, что если ей придется прослушать еще хоть одну фразу в таком духе, то ее просто стошнит. Ее любопытство было удовлетворено. Даже слишком.

Ничего не ответив, вообще не глядя больше ни на мужа, ни на его гостью, она вышла из прихожей.

Сначала она встала под душ – хотелось поскорее смыть с себя ощущение больницы, – потом ушла в спальню и легла на кровать поверх покрывала. Что делал Андрей, она не знала, да ей это было и неинтересно. Следовало, конечно, поговорить с ним о будущем, в том числе о ближайшем, но это можно было сделать и потом.

Какие-то звуки все же слышались через закрытую дверь спальни. Звякала посуда, лилась вода в кухне. Может быть, он убирал со стола, может, делал что-то еще; все это было Ольге безразлично.

И когда он постучал в дверь спальни, она удивилась: ей казалось, что ее существование точно так же безразлично ему.

– Да, – сказала она, садясь на кровати.

– Оля… – Андрей остановился на пороге. – Я думаю, мы должны поговорить.

От него пахло вином. Наверное, выпил то, что приготовил к романтическому ужину.

– Должны, – пожала плечами Ольга. – Но можно это сделать и завтра. Я устала, а ты пьян.

– Не очень-то пьян. Ну, выпил немного. Чтобы расслабиться. И должен же я тебе объяснить…

– А вот этого ты мне совершенно не должен, – остановила его Ольга. – Во-первых, мне и так все понятно, а во-вторых, вернее, в-главных… Андрей, пойми, пожалуйста: ты мне чужой. Правильно это, неправильно – не знаю. Но я так чувствую и переменить этого не могу.

– Оля! – воскликнул он. – Ты же всегда… Ты же всегда все понимала! Ну неужели сейчас не можешь понять, что со мной происходит?

– Это ты про свой возраст роковой, про гормональную бурю? – поморщилась Ольга. – Да все я это знаю. – Его волнение все-таки передалось ей. Она встала с кровати порывисто, нервно. – Но не могу я больше про все это слушать, Андрей! Да, наверное, у каждого нашего поступка есть какая-то физиологическая подоплека. Гормоны, нейроны, эритроциты, может. Но какое мне до этого дело? Подлость все равно подлость, и какая разница, что там в физиологии зашевелилось, когда человек ее совершил?

– Но ты пойми, мне же не просто молодое тело нужно! – воскликнул Андрей. – В этом смысле ты безупречна, Оля, выглядишь лучше многих молодых. Но мне нужно быть влюбленным! Нужно чувствовать новизну чувств, новый трепет… Это меня от старости спасает, неужели ты не понимаешь? Я боюсь старости, я к ней еще не готов!

Ольга посмотрела на него, наверное, с еще большим недоумением, чем недавно смотрела на девицу, которую он позвал в их дом.

– Андрей, послушай же ты себя, – проговорила она наконец. – Тебе кажется, что мы с тобой разговариваем об одном и том же? При чем здесь мое тело, твоя влюбленность, трепет, старость? Я тебе совсем про другое – я тебе про подлость говорю, ты слышишь? Есть вещи, которых делать нельзя, потому что они – подлость. Я всегда это знала, я думала, что и ты тоже это знаешь, но получается, нет. Нельзя выставлять для ублажения любовницы бокалы, которые тебе подарили на свадьбу. Это что, так уж непонятно? Ты не мешок с гормонами, Андрей, ты человек! – Она опомнилась и закончила уже спокойным тоном: – Ладно. Что тут объяснять? Я прошу тебя понять только одно: я не смогу жить с мужчиной, который оказался способен на все это. Никогда не смогу, даже если у тебя закончится эта твоя буря, а она когда-нибудь закончится, конечно, – жизнь не стоит на месте, или как там сказала твоя пошлячка? Зря ты надеешься меня до тех пор при себе сохранить, не стоит тебе быть таким предусмотрительным. У меня все кончилось. Все, что я чувствовала к тебе. И не вернется. И говорить об этом больше смысла нет. Лучше давай поговорим, где ты будешь жить. Твоя возлюбленная, я так понимаю, приезжая?

– Да, – кивнул Андрей. – Она из Минусинска. Я только поэтому ее сегодня сюда… Она раньше отдельную квартиру снимала, – стал торопливо объяснять он. – А потом хозяйка цену подняла, мне столько не потянуть, и она к подружке переехала жить, и…

– Ты хочешь, чтобы я посочувствовала ее проблемам? – перебив его, усмехнулась Ольга. – Пусть она решает их сама. Или с использованием тебя. Она для этого сюда и приехала. Ладно, Андрей! Все это так очевидно, что как-то даже глупо об этом говорить.

Она вдруг поняла, что им, собственно, и вообще не о чем говорить. Никаких житейских проблем, которые следовало бы совместно решить перед разводом, у них не было.

Пресловутый квартирный вопрос не портил им жизнь. Квартира на Ермолаевском, где они сейчас жили, принадлежала еще Ольгиному деду, доктору Луговскому. Маме с большим трудом удалось ее вернуть, когда ее отца реабилитировали, и разменивать эту квартиру никто не собирался. Но после родителей Андрея осталась «двушка» в панельном доме, Ольга с Андреем давно продали ее вместе с комнатой его бабушки, и в результате получилась хорошая двухкомнатная квартира у Рижского вокзала, которую они пока сдавали, радуясь солидному пополнению семейного бюджета и предполагая, что когда-нибудь там будет жить Нинка, уже с собственной семьей. Теперь, значит, там будет жить Белоснежка из Минусинска. Ну и ладно. Не вселенская катастрофа.