Ответный темперамент - Анна Берсенева

Ей приходилось совершать постоянное усилие для того, чтобы не позволять себе мыслей, которые, она уже знала, погружают ее в пучину безысходного ужаса. И от такого постоянного усилия над собой она устала.

Поэтому, когда в палату наконец заглянула молоденькая медсестра Варя – больные любили ее за то, что она ловко попадала в вену, когда ставила капельницы – и позвала ее к профессору, Ольга выскочила из палаты так поспешно, будто за ней кто-нибудь гнался.

– Да, Ольга Евгеньевна, вы меня совершенно правильно поняли. Я считаю операцию нецелесообразной. Ваши микрообразования не имеют к онкологии никакого отношения и ничем вам повредить не могут. Не забывайте только регулярно проверяться. Впрочем, это любая женщина вашего возраста должна делать.

– И все? – спросила Ольга.

– И все.

Профессор был какой-то классический: старенький, с благообразной сединой. Разве что не в чеховском пенсне, а в обычных очках. Наверное, за время своей бесконечной, всю жизнь охватившей практики он привык к таким взглядам, которым смотрела на него сейчас Ольга: растерянным и от растерянности довольно глупым.

– А вы, Игорь Леонидович? – Она перевела взгляд на Васильева; тот сидел рядом с профессором за столом, на котором лежали ее рентгеновские снимки. – Вы не будете меня оперировать?

Вопрос явно был еще глупее, чем взгляд.

– Не буду, – невозмутимо кивнул Васильев. – Я потому и хотел, чтобы Арсений Юрьевич вас посмотрел.

– Почему – потому? – не отставала Ольга.

– Потому что сразу предположил, что операция вам не нужна. И рад, что мое предположние подтвердилось.

– И что, я могу… идти? – Голос у Ольги дрогнул. – То есть… ехать? Домой?

– Можете, можете, – кивнул Васильев.

– Прямо сейчас?

– Можете и прямо сейчас. Только придется вам завтра приехать за выпиской. Сегодня вам ее уже не оформят. Вечер уже.

В том, что Васильев разговаривает с ней как с малоумной, не было ничего удивительного. Ольга и сама была невысокого мнения о своих умственных способностях в эту минуту.

– Господи!.. – проговорила она. – Но зачем же… Зачем же тот врач… Тот, в поликлинике… Он же мне сказал, что надо сразу грудь удалять… что метастазы… Зачем?!

– Затем, чтобы вы повели себя предусмотрительно, – сказал профессор. – Ну-ну, Ольга Евгеньевна, его можно понять. Он же на первичном осмотре сидит. Ладно вы – судя по всему, разумная дама. А сколько женщин на вашем месте, если их не напугать, то и решили бы – а, ерунда, обойдется? Или к знахаркам бы кинулись.

«А сколько из окна сразу бы кинулись, ни к кому больше не обращаясь? После такого-то первичного осмотра!» – подумала Ольга.

Но говорить этого она не стала. Возможно, профессор был прав, считая, что ее надо было напугать. И тот врач в поликлинике, возможно, был прав. Но ей не хотелось больше об этом думать! Все это не имело к ней отношения! Наконец можно было не ожидать скорой смерти, забыть о том ужасе, в котором она жила целый месяц!

– Спасибо, – сказала она профессору и, повернувшись к Васильеву, выговорила с особенным чувством: – Игорь Леонидович, спасибо вам!

– Мне-то за что? – пожал плечами он. – Оперировать же я вас не стал.

– И за это тоже, – улыбнулась Ольга. – Вы мне вернули веру в человечество. Во всяком случае, в его медицинскую часть. Извините за пафос.

– Да ладно. – Васильев тоже улыбнулся. – Я же вам говорил, наши представления о жизни постоянно меняются. Это нормально.

– Я завтра к вам приеду! – воскликнула Ольга. – За документами и… Завтра прямо с утра!

Ее всю трясло. То ли от нетерпения – поскорей бы уехать, поскорей бы прочь из этого тягостного места! – то ли просто от того, что отпустило страшное напряжение, в котором она так долго жила, и вместо него охватила ее слабость.

Васильев сразу заметил, в каком она состоянии, – этого трудно было не заметить.

– Может, побыли бы все-таки до утра? – спросил он. – Пусть бы кто-нибудь за вами приехал.

Какое там!.. Она бежала с четвертого этажа – не могла дожидаться лифта, который полз снизу с черепашьей скоростью, – и через больничный парк бежала бегом, и к стоянке такси у больничной ограды бросилась так, словно ее кто-то преследовал… Ее переполняли слезы, переполняла радость, и ей хотелось только одного: домой, скорее домой!

Глава 15

В квартире стоял полумрак. Это удивило Ольгу: почему не темнота, которая означала бы, что мужа нет дома, и не обычный яркий свет, который означал бы обратное? Нинка уехала на археологическую практику в Крым, и ее-то уж дома не могло быть точно.

В прихожую вышла Агнесса. Когда Ольга легла в больницу, кошку пришлось забрать с дачи в Москву. В городской квартире она освоилась мгновенно и повела себя с обычным своим брезгливым аристократизмом – в лоток, например, желала ходить только при условии абсолютной свежести наполнителя. Когти она сразу стала точить не о кресло, а о специально купленную Нинкой когтедралку.

Ольга закрыла за собой входную дверь. Одновременно со стуком двери что-то со звоном упало в гостиной – разбилось, кажется.

Она вошла туда.

Люстра была погашена, горел только торшер и свечи на столе. Ольга терпеть не могла тусклого света, который всегда вызывал у нее неосознанную, но отчетливую тревогу, и на дух не переносила подобной романтики – ужина при свечах; весь его антураж казался ей пошлым. Поэтому, войдя, она удивилась: зачем Андрей это затеял?

И только через мгновенье поняла, что и свечи, и вино, и розы, точнее, головки от роз, почему-то плавающие в глубокой стеклянной миске, в которую она обычно выкладывала салаты, когда приходили гости, – все это ей не предназначено. Вернее, предназначено совсем не ей.

И лицо Андрея – застывшее, все какое-то перекошенное, – сказало ей об этом так же ясно, как осколки бокалов у него под ногами; когда она вошла, он, наверное, как раз собирался поставить эти бокалы на стол.

Два бокала из венецианского стекла им когда-то подарили на свадьбу. Они редко пили из них – в посудной горке эти веселые разноцветные игрушки стояли в основном для украшения и действительно украшали комнату.

– Оля?.. – пробормотал Андрей. – А ты… Что-то случилось?

– Меня выписали, – сказала она.

И увидела на его лице разочарование. Оно проступило в глазах ее мужа так же явственно, как проступила в них оторопь в минуту ее неожиданного появления.

Она ему помешала. Просто помешала его планам на вечер, очень недвусмысленным планам, и только это означало для него ее возвращение из больницы.

– Я здорова, – сказала Ольга.

Она лишь по инерции это сказала. По инерции своей недавней радости. И сразу же поняла, что говорить этого не стоило. Какое дело этому человеку до ее здоровья?

«Он чужой мне, – холодно, как о постороннем, подумала она. – И родным никогда уже не будет».

Может быть, оттого что чувства ее обострились за время, которое она провела в изматывающей борьбе со страхом, она наконец поняла сейчас то, что и было главным, что раздражающе тревожило ее после примирения с мужем.

Он стал ей чужим, и это не изменилось от их иллюзорного примирения – это уже навсегда.

«Как же я сразу не поняла? – с недоумением подумала Ольга. – Или просто боялась себе в этом признаться? Господи, какой же ерунды я боялась!»

В дверь позвонили. Андрей дернулся было, но тут же замер.

– Открой, – усмехнулась Ольга. – Объясни, что ваш романтический ужин переносится на потом. И дислокация меняется.

Звонок раздался снова – настойчивый, длинный. Андрей вышел из гостиной. Ольга прислушалась.

Открылась входная дверь, раздался звонкий женский голос, потом глухой – Андрея… Странное чувство охватило ее: какая-то смесь любопытства, злости и горечи. Гремучая смесь.

Ольга никогда не интересовалась тем, что представляло, по ее маловнимательным наблюдениям, жгучий интерес для большинства женщин. Ей, например, неважно было, как строятся у посторонних людей отношения со свекрами – может, потому, что ее собственные отношения с родителями мужа с самого начала были ровными и она искренне жалела об их ранней смерти, а может, просто неинтересно ей это было, и всё.

Точно так же неинтересно ей было и то, как ведут себя обманутые жены. Что-то она об этом знала, конечно. Подружка Ленка, например, рассказывала, как взяла баллончик с нитрокраской, поехала к квартире молодки, к которой ушел ее пятидесятилетний муж, и ярко-алыми буквами написала на двери «предатель». Она так и сказала – «молодка», такое вот деревенское словечко, немного смешное в устах элегантной дамы, пришедшей на девичник в Дом на набережной. И такой же смешной, по-подростковому глупой показалась Ольге сама эта выходка – месть брошенной жены.

А устроительница девичника, вздохнув, заметила:

– Раньше, Лен, надо было его к ногтю прижимать. Пока ты молодая была и дети маленькие. Тогда было чем его на коротком поводке держать. А теперь что мы можем? Теперь их время.