Ответный темперамент - Анна Берсенева

– Дома… – сказал он. – Господи, неужели я дома? Оля!..

Андрей поднял на нее глаза – до сих пор он смотрел в пол. В глазах у него стояла такая тоска, что выражение их казалось собачьим, да, у некоторых собак бывает в глазах такая вот вселенская тоска, у мопсов, например, и еще у французских бульдогов, Андрей когда-то сам смеясь говорил про Швейка, бульдожку их друзей Друкеров, что у того в глазах стоит вся скорбь еврейского народа…

«Почему я так странно думаю? – с недоумением спросила себя Ольга. – Так… спокойно?»

– Оля! – повторил Андрей. – Прости меня. Я сделал страшную глупость, то есть да, не глупость, конечно, я сделал страшную подлость, только теперь я наконец… Неужели ты меня не простишь?

Что-то встревожило ее слух в этих его словах – как будто струна задребезжала в инструменте. Но что именно вызвало такое ощущение, подумать она не успела.

Она почувствовала, как холод, тот самый пугающий холод, который не давал ей жить и дышать, вылетает у нее из груди. Что остается вместо этого холода, она не понимала, но уже само освобождение от него было так прекрасно, что она чуть не засмеялась.

«Я тоже дома, – подумала Ольга. – Я снова дома, и не будет этих пустот проклятых, и… Господи, как хорошо!»

И вот теперь она жила на даче, а Андрей навещал ее по выходным – привозил продукты и, если требовалось, устранял в доме какие-нибудь мелкие поломки.

Ольга не понимала, радуется ли, видя его. Но она старалась об этом не думать, не анализировать свои чувства. Не по той причине, по которой не делала этого прежде, считая, что чувства не требуют анализа. Теперь она не анализировала их потому, что ей не хотелось нарушать ровный ход жизни.

«У меня только две возможности, – думала она. – Или расстаться с ним – это я уже попробовала, – или согласиться с тем, что наши отношения изменились. Да, близости между нами больше нет. Но что-то ведь есть, ну и пусть оно будет, а что дальше – будем живы, увидим».

Все-таки она способна была рассуждать здраво. Даже, пожалуй, более способна, чем раньше, в прошлой своей жизни.

Правда, привыкнуть к тому, что всю ее жизнь следует теперь считать прошлой, было ей нелегко. Но она все же привыкала понемногу – а что делать?

– Как у Татьяны Дмитриевны дела? – спросил Андрей, когда они с Ольгой поднялись на крыльцо.

– Хорошо. Они с тетей Марией уже на Ривьере. Вчера были в Ницце, в музее Шагала, сегодня в Антиб едут.

Мама гостила у младшей сестры во Франции – сначала в Париже, а потом в ее доме на Французской Ривьере.

– Все-таки у этого поколения поразительный интерес к жизни, – заметил Андрей. – Представляю, какая на Ривьере сейчас жара. А она по музеям ходит.

– Да, мама всегда это любила, – кивнула Ольга.

«Нелепо мы разговариваем, все-таки нелепо», – мелькнуло у нее в голове.

– Ну, а ты чем здесь занимаешься? – спросил Андрей.

– Не знаю. – Ольга пожала плечами. – Так. Читаю. Купаюсь. В саду сижу.

Она вспомнила, что вчера сидела в саду до темноты и в который раз слушала, как начинают свою ночную песню соловьи. В этом году они сильно задержались – до сих пор не прекратили петь, хотя уже заканчивался июнь. У реки возле тавельцевского дома их было трое, они пробовали голос поочередно, как только начинало смеркаться, а потом пели все вместе до рассвета. Ольга сидела на лавочке в саду, слушала соловьев, слышала при этом все другие звуки летнего вечера – шум молодых листьев, шорохи в траве, журчанье речной воды на невысоких перекатах – и думала о том, что все эти звуки существуют в природе одновременно, не сливаются, остаются разными, но не заглушают друг друга.

«А люди так не умеют, не могут», – думала она такими вот одинокими вечерами в саду.

– Я вчера соловьев слушала, и… – сказала она.

И замолчала.

– И что? – спросил Андрей.

– Красиво поют… – пробормотала Ольга.

Она вдруг поняла, что не хочет рассказывать ему обо всем этом. Вот об этом, что пришло ей в голову, – о единстве разнообразных звуков в природе и о невозможности такого разнообразного единства среди людей. Она не то чтобы не могла сформулировать свою мысль, наоборот, та сложилась в ее сознании сразу и ясно, но ей вот именно не хотелось рассказывать об этом мужу. Она не чувствовала необходимости в таком рассказе – ни для него, ни для себя.

– Да, соловьи хороши, – кивнул Андрей.

Они вошли в дом. Ольга принялась доставать продукты из пакетов и перекладывать их в холодильник. Андрей щелкал выключателем: Ольга еще по телефону сказала ему, что лампочка в кухне мигает и вот-вот совсем погаснет.

– У тебя точно здоровье в порядке? – спросил он. – Ты бледная. А ведь на воздухе целыми днями. Может, гемоглобин низкий? Сходила бы к врачу.

– Кстати, придется, – вспомнила Ольга. – Из деканата звонили, сказали, чтобы я прошла диспансеризацию. Пригрозили, что иначе отпускные не дадут.

– Ну и пройди. – Стоя на табуретке, Андрей снимал плафон с кухонного светильника. – А потом в Ниццу съезди, отдохни. Недельки хотя бы на две. Глупо же не ездить, когда у родной тетки там дом. И Нинку возьми, ей полезно будет. В море поплавает, заодно что-нибудь культурное увидит, а то совсем в тусовке своей одичала.

Он говорил правильные вещи: и тетя Мария постоянно приглашала своих московских родственников в гости, и Нинке в самом деле полезно было бы путешествие по Франции. Ольга не понимала только, почему ей так неприятна справедливость его слов и что ее настораживает в них.

Впрочем, настораживает – это было сильно сказано. На самом деле ей было все равно.

– Да, я подумаю, – сказала она. – Наверное, в самом деле с Нинкой съездим.

Глава 13

– Как?.. – с трудом шевеля губами, проговорила Ольга. – Вы… уверены?

– Уверен только Господь Бог, – сухо сказал врач. – А я говорю то, что вижу.

– И что мне теперь делать? – растерянно спросила Ольга.

– Что врачи скажут, то и делать. – Он сурово взглянул на Ольгу. – Я вам одно могу посоветовать: лучше сразу удалять всю грудь, а не сектор. Чтобы не было потом метастазов.

– Да вы что?! – воскликнула она. – Как – удалять? Какие метастазы? Да я же вообще ничего не чувствую, не прощупываю, и вы же тоже никакой опухоли не прощупываете!

– Женщина! – Врач взглянул на ее диспансеризационный листок и поморщился. – Вам сколько лет? Пора понимать такие вещи. Маммография показывает, что у вас в груди имеются определенные образования. Я вас направляю к онкологам. Что вам непонятно?

– Все понятно… – пробормотала Ольга.

– Вот и отправляйтесь к специалистам. И не затягивайте. Всего доброго. Попросите следующую зайти.

«Такая, значит, получается Ницца», – подумала Ольга, выйдя на улицу.

Это была глупая, в самом деле подростковая какая-то мысль. Но уже в следующую минуту у нее не осталось вообще никаких мыслей – всю ее объял ужас. Все онкологические истории, которые она когда-либо слышала от подруг и знакомых – а слышала она их немало, как и всякая женщина ее возраста, – всплыли в памяти. И не просто всплыли, а предстали в ее сознании каким-то новым образом: как жуткая реальность. Оттого что эти истории стали иметь отношение к ней самой, все они приобрели такой огромный масштаб – масштаб страха, – что Ольга почувствовала, как по всему ее телу идет холодная дрожь.

«Даже если еще ничего страшного нет, – сотрясаясь от этой дрожи, подумала она. – Даже если вовремя захватили… Все равно, нормальной человеческой жизни у меня уже не будет. Только больницы, операции, химия. Самое жуткое – химия… Да разве это жизнь?! А если вообще поздно? – Ольга почувствовала, что уже не то что дрожь – дикий, неконтролируемый, животный ужас пронизывает ее. – Господи, что, если уже вообще поздно? Мама, Нинка… Что с ними будет? А я… Меня, получается, скоро совсем не будет?!»

Это была глупая, даже не детски глупая, а просто дурацкая мысль, но сила ее была так велика, что она охватила Ольгу полностью, заполнила ее собою всю, утопила ее в себе.

Судорожно всхлипнув, Ольга присела прямо на ступеньки поликлиники на Большой Бронной, где проходила диспансеризацию.

«Какой ерундой я мучилась, от чего страдала! – подумала она. – Подумаешь, муж изменил! Ведь меня не будет… Не будет! Совсем не будет на свете…»

Она чувствовала ровно то, что чувствовали всегда, хоть сто лет назад, хоть двести, люди, вдруг узнавшие, что смерть предстоит им не вообще когда-нибудь, а во вполне обозримом будущем. Она чувствовала ровно тот же самый, неодолимый, именно что животный ужас и каким-то странным образом понимала при этом, что чувство ее не ново, что оно обыкновенно для такой ситуации. Но оттого, что она это понимала, ей не становилось легче.

– Девушка, вам плохо? – Дверь поликлиники открылась, едва не ударив Ольгу в спину. Пожилой мужчина, почти старик, смотрел на нее с сочувствием. – Давайте я вас к врачу провожу. Или, может, сюда вызвать?

– Нет-нет… – поднимаясь со ступенек, пробормотала она. – Спасибо, не надо. Я сейчас… Мне просто надо взять себя в руки.