Шествие императрицы, или Ворота в Византию - Руфин Гордин

Здесь все было другое, и этот контраст после однообразия плоской степи восхищал взор. В голубых зеркалах соленых озер лежали облака, издалека казалось, что их можно потрогать. Воздух был свеж и по-особому остер, словно его настояли на хвое с йодом.

Все почувствовали волчий аппетит. Они отъехали довольно далеко и остановились у располагавшегося при дороге домика смотрителя при соляных озерах. Оставалось ждать кортежа государыни.

Варщики, черные от солнца и от сажи, дивились на них, как на некое чудо: откуда в эту глухомань свалились чужеземцы. Они не знают ни русского, ни татарского. Правда, граф Сегюр пытался объясниться с помощью несложного набора известных ему слов. Но успеха это не принесло.

Наконец появился смотритель, можно сказать хозяин здешних мест, надворный советник Свербеев. Он знал немного по-немецки, и граф Кобенцль вступил с ним в переговоры. Смотритель всполошился, узнав, что вскоре сама государыня, ее императорское величество, изволит пожаловать сюда. Он послал своих рабочих за рыбой, скрылся в домике и через несколько минут явился перед ними в парадном мундире.

— Добро пожаловать, господа, добро пожаловать, — беспрестанно повторял он. — Сейчас сюда доставят знатных осетров, только что выловленных, и свежей икорки. А что, князь Потемкин с государыней? — осведомился он.

— Как же без него!

— Ох, батюшки, непременно учинит разнос: мало-де соли поставил в казну. Ведь соль-то — наше главное богатство, на нее, видишь, турок зарится. Он отсель ее возит по договору, а стонет — мало-де ему, мало. А мы более не можем.

Издали послышался смутный гул, который можно было бы принять за шум морского прибоя, если бы он не раздавался со стороны степи.

— Едут! — испуганно вскричал Свербеев и скрылся в своем домишке. Было понятно, что его более страшит встреча с князем, нежели с государыней, ибо князь был грозою чиновников.

В самом деле, вдалеке показалась голова обоза. Он медленно надвигался. И вскоре карета государыни поравнялась с ними. Дверца распахнулась, вылез нахохленный Потемкин, протянул руку, Екатерина оперлась на нее и легко соскочила на землю.

— Как приятно размять ноги после долгого сидения, — призналась она. — Господа, я смертельно голодна. Князь, сделай милость, зови моих поваров, иначе я помру.

— И мы тоже, — хором провозгласили министры во главе с императором. — Тут нам обещан свежий осетр с икрою.

— О, какая прелесть! — отозвалась Екатерина и скрылась в доме, куда предварительно взошли Потемкин с Мамоновым.

Помещеньице оказалось тесновато, но стол уже был накрыт, и за ним уместились обычные сотрапезники государыни. Взмыленный смотритель не знал, куда себя девать: он был пришиблен столь высокой честью.

— Ну, господин Свербеев, покамест наши повара готовят нам еду, рассказывай, каково ты тут хозяйничаешь, — обратилась к нему Екатерина.

— П-позвольте, ваше императорское величество, принесть образцы тринадцати сортов самосадочной соли, — дрожащим голосом вытолкнул смотритель.

— Тринадцать? — усомнилась государыня. — Экая прорва, к чему она?

— Таково соляные озера родят, а некоторые из варниц получаем. Кои с примесью железа, кои — йода, кои имеют фиалковый аромат.

Екатерина осталась довольна, и смотритель был награжден золотой памятной медалью с ее профилем.

Соль и в самом деле почиталась главным богатством Тавриды. А Таврида уже распростиралась за Гнилым морем — Сивашем.

Ветвь пятнадцатая: апрель 1453 года

Итак, турки продолжали усиливать натиск. И напряжение в городе нарастало.

Генуэзская колония Пера, лежавшая на противоположном берегу Золотого Рога, формально объявила себя нейтральной. Но власти ее смотрели сквозь пальцы на действия своих купцов. А те под покровом ночи переправляли через залив товары, нужные осажденным. Сказать по правде, они наживались на этом.

Император Константин, испытывавший острый недостаток в деньгах, приказал изъять из храмов некоторое количество церковных сосудов из золота и серебра и перечеканить их в монету. Этой монетой и расплачивались с генуэзцами.

Но были в Пере и люди, которые тайно служили султану и снабжали его нужными сведениями о положении в городе. Были и другие, особенно среди моряков генуэзских кораблей, которые решили встать в строй защитников города. Они упрекали тех, кто знал о переброске турецких кораблей посуху, за то, что вовремя не оповестили осажденных. Тогда бы не было поражения, случившегося 28 апреля, когда туркам удалось потопить два судна греков.

А за стенами города нарастал конфликт между венецианцами и генуэзцами. Венецианцы обвиняли генуэзцев в том, что это из-за них были потоплены суда. Генуэзцы же в свою очередь нападали на венецианцев за то, что, как только возникает опасность, они отводят свои корабли подальше.

— Ничего подобного, — парировали венецианцы. — Более того, мы сняли со своих кораблей рули и паруса, дабы они не могли уходить от опасности, и снесли их на берег. Вы-то, генуэзцы, так не поступили.

— А у нас в Пере остались семьи, жены и дети, — возражали генуэзцы, — и мы не можем ослабить боевую мощь своих кораблей, так как, быть может, нам придется их защищать.

Ссора разгоралась. Император был в отчаянии. Его союзники могли просто разодраться. А это нанесло бы удар по силам защитников города.

Он призвал к себе глав обеих общин и воззвал к ним:

— Мы в жестокой осаде, война грозит нашим жизням. Не затевайте же войну между собой, не ослабляйте наши силы.

Император обратился к тем генуэзцам, кто был вхож в лагерь султана: нельзя ли откупиться от турок богатыми дарами, дабы султан снял осаду.

Султан оставался непреклонен: только безоговорочная капитуляция. В этом случае он-де гарантирует жителям сохранение жизни и имущества и свободный выход из города. А императору — выезд в Морею со всеми своими близкими и приближенными.

Согласиться было невозможно. Коварство султана вошло в поговорку, он был жесток и кровожаден. Позора капитуляции никто из защитников не мог снести.

Многие приближенные императора продолжали настаивать на его отъезде. Там, среди христиан, он сможет-де собрать мощные силы, нагрузить корабли амуницией и провиантом, посадить на них добровольцев, в которых наверняка не будет недостатка, и вернуться под стены великого города, чтобы разметать осаждавших турок.

— Нет, — отвечал император, — я не покину строй, дабы не допустить раздоров меж вами. И если нужно — умру, защищая Константинополь.

Глава пятнадцатая

Обольщения Тавриды

Есть средство помочь тому, чтобы военные таланты не пропадали при продолжительном мире. Посылайте местное дворянство… на службу к воинственным державам, во время войны… вы можете их отозвать. Вы извлечете из того две выгоды: одну — иметь хороших офицеров и опытных генералов, другую — иметь дисциплинированных людей…

…При Алма-Кермене встретила хорунга из лучших мурз, и полковник большой Горич с Таврическими конными дивизионами, составленными из вольновступивших в службу татар; тут отдав честь с преклонением знамен, хорунга и дивизионы разделились по обеим сторонам дороги и препровождали до самого въезда в Бахчисарай. Весь город ввечеру был иллюминован и по расположению строений на косогорах представлял виды приятные.

…По пути, по которому Ее Величество от Дворца к церкви шествовать изволила, стояли из благородных малолетние греки и албанцы, потом дети мурз татарских и напоследок мальчики и девочки вышедших из Молдавии и Валахии поселенцев, близ Бахчисарая живущих.

Из Журнала Высочайшего путешествия…

Разве позволительно злословить по поводу каких-то имен!.. Следовало ли назвать великого князя А. и великого князя К. Никодимом или Фаддеем? Ведь должны же они были получить по имени? Первый назван в честь патрона того города, где он родился; второй в честь святого, память которого празднуется несколько дней спустя после его рождения; все очень просто. Случайно имени эти звучны, но к чему злословить? Разве это моя вина? Я не отрицаю ничуть, что люблю благозвучные имена; последнее имя воспламенило даже воображение рифмоплетов… Я послала им сказать, чтобы они отправлялись пасти своих гусей, не занимались бы предсказаниями и оставили бы меня в мире, потому что, слава Богу, я держу теперь мир в руках… и не хочу, чтобы лепетали об идеях, которые не имеют никакого смысла.

Екатерина — Гримму

Весьма мало знают цену вещам те, кои с унижением бесславили приобретение сего края. И Херсон, и Таврида со временем не токмо окупятся, но надеяться можно, что ежели Петербург приносит восьмую часть дохода империи, то помянутые места превзойдут плодами… Кричали противу Крыма, пугали и отсоветовали осмотреть самолично. Сюда приехавши, ищу причины такового предубеждения безрассудного. Слыхала я, что Петр Великий долговременно находил подобные в рассуждении Петербурга, и я помню еще, что этот край никому не нравился. Воистину сей не в пример лутче, тем паче, что с сим приобретением исчезает страх от татар, которых Бахмут, Украйна и Елисаветград поныне еще помнят. С сими мыслями и с немалым утешением написав сие к вам, ложусь спать. Сегодня вижу своими глазами, что я не причинила вреда, а величайшую пользу своей империи.