Шествие императрицы, или Ворота в Византию - Руфин Гордин

К тому времени им удалось засыпать ров. И они почти беспрепятственно достигли разрушенной стены. Но не тут-то было: защитники успели наспех ее заделать. Греки показывали чудеса храбрости при отражении атаки. И хоть их ряды были малочисленны, но им удалось постоять за себя. Приступ был отражен, турки откатились.

В ту ночь ожидали и атаки турецких кораблей на суда венецианцев, стоявшие на якоре у греческого берега. Но после неуклюжих маневров, турки так и не решились напасть. Положение, однако, представлялось опасным, и венецианцы принялись разгружать свои корабли и все военное снаряжение переносить в императорский арсенал. Закончив эту операцию, они из предосторожности решили переправить свои суда в небольшую бухту Просфорианос, расположенную с внешней стороны цепи, под Акрополем. Команды же кораблей были затем влиты в ряды защитников города, туда, где стена была уязвима. Это был Влахернский квартал, подвергшийся наибольшим разрушениям. И матросы принялись за починку стены.

Стоило им помедлить, и опасность стала бы весомой. В ту же ночь турки предприняли еще одну попытку штурма в надежде на то, что стена еще не восстановлена. Но венецианские моряки успели заделать бреши. Турки упрямо карабкались по обломкам, но защитники сбрасывали их, кололи копьями, разили выстрелами из мушкетов. И спустя несколько часов приступ удалось отбить с немалыми потерями для турок.

Султан выходил из себя. К тому времени ему было известно, что город защищает малое число воинов, в сотни раз меньшее, нежели его армия. Он призвал своих везиров, своих военачальников и чиновников. Глаза его метали молнии. Он кричал:

— Вы никчемные псы, трусливые шакалы, долго ли мне терпеть вашу лень и вашу трусость! Против нас горстка неверных, спрятавшихся за стеной! Неужели мы не можем их оттуда выкурить?! Думайте, думайте, бездельники, ищите способ захватить город. Не то я прикажу отсечь вам головы. Все равно они пусты, как бутылочные тыквы!

Султанские псы разошлись, бледные от потрясшей их речи. И стали думать.

Глава шестнадцатая

Севастополь, Севастополь!

Одарена довольной красотою, умна, обходительна, великодушна и сострадательна по системе, славолюбива, трудолюбива по славолюбию, бережлива, предприятельна и некое чтение имеющая. Впрочем, мораль ея состоит на основании новых философов, то есть неутвержденная на твердом камени закона Божия, а потому как на колеблющихся светских главностях есть основана, с ними обще колебаниям подвержена. Напротив же того, ея пороки суть: любострастна и совсем вверяющаяся своим любимцам; исполнена пышности во всех вещах, самолюбива до безконечности и немогущая себя принудить к таким делам, которыя ей могут скуку наводить; принимая все на себя, не имеет попечения о исполнении, а наконец, толь переменчива, что редко и один месяц одинокая у ней система в рассуждении правления бывает.

Севастополь — красивейший порт, какой я когда-либо видел. В нем могут удобно поместиться 150 кораблей, в совершеннейшей безопасности от всяких случайностей: и от бушующего моря, и от нашествия неприятеля, который, впрочем, не рискнет проникнуть в бухту, защищенную тремя батареями. Выходить из бухты в море можно при трех ветрах. Есть особая гавань для торговых судов, другая — карантинная и третья — для ремонта…

Настроено уже много магазинов и казарм, и если работы будут продолжаться с такой интенсивностью три года, то, конечно, этот город будет процветать. Все это не по нутру французскому министру (Сегюру), он чрезвычайно озадачен увиденным… Обыкновенное плавание отсюда в Константинополь совершается в двое суток, а иногда занимает и полторы… Судите же, мой любезный маршал, на какие неприятные размышления все это наводит моего собрата — турецкого султана…

Император Иосиф — фельдмаршалу графу Ласси

Ваше величество загладили тяжкое воспоминание о Прутском мире. Запорожских разбойников превратили в полезных подданных и подчинили татар, прежних поработителей России. Основанием Севастополя вы довершили то, о чем мечтал царь Петр и что он совершил на севере.

Сегюр — Екатерине

Проехав залив, мы пристали к подножию горы, на которой полукружием возвышался Севастополь. Несколько зданий для склада товаров, адмиралтейство, городские укрепления, четыреста домов, толпы рабочих, сильный гарнизон, госпиталь, верфи, пристани торговые и карантинные, все придавало Севастополю вид довольно значительного города. Нам казалось непостижимым, каким образом в 2000 верстах от столицы, в недавно приобретенном крае, Потемкин нашел возможным воздвигнуть такие здания, соорудить город, создать флот, утвердить порт и поселить столько жителей, это действительно был подвиг необыкновенной деятельности.

Сегюр — Монморану

Несмотря, что, по случаю бытности ее императорского величества в Тавриде, его светлость поднялся гораздо выше, остались люди, которые роют подкопы, да и будут рыть, доколе партия, противуборствующая его светлости, не истребится…

Гарновский, управляющий Потемкина, — Попову

Несколько примечательных записей в Журнале Высочайшего путешествия:

«В 10-м часу утра Ее Императорское Величество и граф Фалькенштейн (мы помним, что под этим псевдонимом скрывался император Иосиф. — Р.Г) изволили выехать из Бахчисарая… После обеда доехав до пристани, Всемилостивейшая Государыня благоволила сесть на шлюпку с графом Фалькенштейном и в сопровождении свиты… продолжила шествие водою к городу Севастополю. Приближаясь ко флоту, поднят был штандарт на шлюпке Ее Величества, и вдруг корабли и фрегаты, спустя свои флаги, юйзы (гюйсы) и вымпелы, салютовали из всех пушек; а матросы, стоявшие по реям, вантам и борту, кричали «ура!». Потом, когда шлюпка с штандартом поравнялась против флагманского корабля, то каждое судно сделало 31 выстрел при вторичном восклицании матросов, и тогда же производилась пушечная пальба с транспортных и купеческих судов, с берега Севастополя и с 4-х батарей, при входе в гавань расположенных».

То был приснопамятный день!

Обед был устроен на террасе путевого дворца, воздвигнутого на плоской вершине Инкермана. Стол накрыли на пятьдесят квертов. В некотором отдалении расположился оркестр князя Потемкина, специально истребованный им для сего случая из Екатеринослава при композиторе и капельмейстере Джузеппе, а по-русски Иосифе, Сарти. Он наигрывал нежные мелодии в итальянском штиле, сочиненные самим господином Сартием.

Ветер, всегда перхавший средь камней и древних руин Инкермана, колыхал занавеси, ограждавшие трапезовавших от солнца. Император, сидевший по правую руку государыни (по левую поместился Мамонов, князь же Потемкин — прямо напротив обоих монархов), наклонился к ней и сказал:

— Мадам, сегодня день вашего торжества.

— Разве только сегодня? А в Херсоне? И не только тогда, когда на воду был спущен корабль «Иосиф II», нет, не только. Я полагаю, и вас удивил город, поднявшийся как по волшебству за несколько лет. Город, где стоят корабли и выделывают шелковые чулки такой тонины, что они помещаются в скорлупе ореха. Впрочем, вон он, истинный виновник. — И она кивнула в сторону Потемкина.

— Да, но вы всячески потворствовали ему.

— Да, когда я вижу плоды неустанных трудов, я потворствую садовнику, взрастившему их.

Лакеи стали разносить шампанское, выписанное для сего случая из Парижа, это тоже была затея Потемкина, стоившая великих денег. Вообще все окрест стоило великих денег, о размере которых опасались упоминать. Да и зачем? Стоило увеличить подушную подать хотя бы на какой-нибудь рублишко, и все непомерные расходы тотчас окупятся. Рубль с души, подумаешь?! Небось народ не разорится. Эвон, какой он народ — справный. Сколь ни проезжали сел да деревень, все глядят сыты да нарядны. Да и как обожают свою государыню. Повсеместно всеобщее обожание! Ради такой столь пресветлой монархини готовы рублишко лишний с души оторвать. Как есть — оторвать.

Кому — первое слово для тоста? Само собою — высокому гостю императрицы. Будем именовать его в собрании особ графом Фалькенштейном.

Иосиф поднялся, оборотился к Екатерине, бокалы зазвенели, и он провозгласил:

— Счастливы должны быть подданные, имеющие столь возвышенную и деятельную государыню. И счастлива должна быть государыня, имеющая столь преданных подданных. Мадам, позвольте — за вас!

Все были подогреты — ясным и жарким крымским солнцем, присутствием императора и императрицы, мелодичною музыкой и хором певчих, торжественностью минуты. И потому громогласное «Слава!» прогремело почти в унисон, заглушив мелодичный звон бокалов.