Возьмите нас в стаю - Варвара Мадоши

Так, ладно, подумал Алекс, хватит паниковать. Я помню, что, когда мы шли, солнце светило нам в лицо. А когда плыли? Точно не в лицо, но по левую или по правую сторону оно было? Или, может, сзади?

Только он об этом подумал, как Хонда спросила подергала его за руку, сигнализируя, что хочет поговорить.

Говорить было сложно: если они лежали на спине, вода заливала уши и ничего не было слышно. Если они пробовали пристроиться как-то по-другому, Хонда сразу начинала тонуть. В конце концов, после некоторого маневрирования и кучи матерков, которые в этой обстановке слетали у них с губ совершенно естественно, Флинту удалось научить Хонду терпимо зависать в воде поплавком. И тогда она спросила:

— Флинт, где, по-вашему, было солнце?

Алекс чуть не засмеялся.

После короткого обсуждения они сошлись на том, что в точности ни один из них не помнил.

— Дипломатический плот к востоку от острова, — сказала Хонда, — поэтому вряд ли они поплыли на восток. Значит, на запад. Значит, нам надо плыть на восток.

— Вы шутите? — спросил Алекс. — Вы представляете, с какой скоростью плавают аборигены, да еще в группе? Они нас утащили за несколько миль от берега, это точно! Не говоря уже о том, что острова не стоят на месте!

— Они двигаются достаточно медленно, не успеют уйти далеко, — заметила Хонда. — И мы можем натолкнуться на Дипломатический плот, кто знает!

— Шансы ничтожны, — безжалостно отрезал Алекс. — К тому же вы, Хонда, плаваете, как топор! Лучше остаться на месте и поберечь силы.

— Да, конечно, остаться на месте сложив лапки, — от напряжения в голосе Хонды не осталось ничего похожего на иронию, хотя сама фраза сочилась сарказмом. — Ну дотянем до вечера, а вдруг вечером поднимется ветер? Плюс вода не такая уж и теплая, мы неизбежно замерзнем, если не будем шевелиться.

— Это возможно, — признал Алекс неохотно.

— Вот видите. Давайте. Научусь. Нет ничего лучше практики.

Для любого обучения нет ничего лучше практики, но Хонда оказалась на диво бесталанной ученицей. Она двигалась зажато, инертно, несмотря на упрямство, быстро уставала и начинала идти ко дну.

— Вы так до судорог доработаетесь! — рычал на нее Алекс.

Хонда кивала, дышала через рот и смотрела на него стеклянным взглядом.

В результате решили, что лучше всего, если Хонда будет постоянно держаться за Алекса, а он — ее буксировать. Дело пошло лучше: Алекс был хорошим пловцом, и для него ничего не стоило пробыть в воде несколько часов кряду. Однако обычно он при этом облачался в неопреновый костюм, а еще, если поблизости и не было Коры или другой касатки, плавать с которыми значительно легче, то уж, по крайней мере, имелась какая-то задача, к которой нужно было прикладывать силы и упорство: фотографирование, картографирование дна, проверка образцов, наблюдение… конкретная задача увлекала и давала силы, тогда как отчаяние их выпивало, причем очень быстро.

Да, кстати, о картографировании дна. Под ним каждый раз было дно.

Раз всплыв в его голове, образ никуда не желал уходить. Алекс вдруг со всей ясностью понял, что под ним дна просто нет. Под ними — многие тысячи миль все более плотной воды, сперва светлой, потом серой, потом чернильно, угольно черной. И там, на глубине, могут жить неведомые чудовища; могут бродить живые атомные и перерабатывающие заводы тлилилей — он читал, что они делают такие штуки. В этих невероятных, практически ледяных или, наоборот, перегретых давлением невообразимых просторах нет света, нет надежной тверди, нет ничего человеческого, — только гибель, боль и древние космические силы, которые, вырвавшись, способны в одно мгновение стряхнуть мелких человечков с поверхности своей шкуры…

Алекс тряхнул головой, усилием воли возвращая себя к реальности. Воображение — это хорошо для ученого, но придумывать свой же кошмар… Вот она, вода под тобой, и она совершенно нормальная, и какая разница, если ты утонешь, достигнешь ли ты дна или нет?

Трупы даже на Земле чаще всего не оседают на дно, это Алекс тоже знал. Если, конечно, место совсем не мелкое. Задохнувшись, человек либо сразу всплывает, либо продолжает плавать в толще воды, пока его не разъедят морские животные. Иногда, впрочем, подходящих животных не оказывается рядом или они брезгают сильно пропитанными вредными веществами телом. Тогда процессы газификации рано или поздно выталкивают на поверхность скорбные останки…

— Флинт, — сказала Хонда, которая как раз держалась за его плечи, — не знаю, о чем вы думаете, но явно о чем-то неприятном.

— Все норм, — процедил Алекс сквозь стиснутые зубы, вновь возвращаясь к реальности: к обжигающему солнцу над головой (как бы не заработать солнечный удар), к упругой, плотной воде вокруг, которая пока еще держала, пока еще не спешила поглотить его тело.

— Расскажите, — сказала Хонда, — почему вы пошли в дипломаты? Вам же трудно.

— Сейчас?!

— А почему бы и нет?

— Почему вы пошли?

— Я первая спросила!

— Вы ведь читали мое эссе, — Алекс почувствовал глухое раздражение; впрочем, признал он некой отдаленной частью рассудка, раздражение все-таки лучше нутряного ужаса и отчаяния. — Я хотел заняться продвижением колонии морских млекопитающих. И хотел сделать касаток более популярными! Эта дурацкая инструкция на тему того, что все посольства должны были обзавестись сотрудниками с дрессированными животными вышла очень кстати…

— Дурацкая?

— Вы знаете, о чем я! По мне так это глупо со стороны Галактического Содружества выдвигать для людей такое требование, и глупо с нашей стороны на него соглашаться. Нам не нужно подстраиваться под них. Если они хотят, чтобы мы уважали их культурное своеобразие, пусть уважают наше! Они, допустим, много лет жили в симбиозах, мы нет.

— …И все же вы всю взрослую жизнь занимались спасением китов, — фыркнула Хонда.

— Я не пытался превращать китовых в домашних любимцев или цирковых мартышек! Им нужна в первую очередь свобода. В том числе — свобода от назойливого человеческого внимания. Я патриот человечества, но я люблю морских млекопитающих тоже. Считаю, что прежде чем научиться сотрудничать, нам, людям, нужно научиться оставлять их в покое… Если бы им не угрожала опасность, я бы и сам не лез в их дела.

— Очень здравая мысль, — сказала Хонда. — Нет, правда, здравая, Флинт… Только вы ошибаетесь. Это вовсе не инопланетяне требовали от нас, чтобы мы привезли животных.

— А кто же?

— Наши умники из МИМО и Нанкинского института ксенопсихологии. Определили, что инопланетяне скорее признают в людях разумных существ, если увидят нашу способность к эмпатии к другим видам. Поэтому нужны были люди среди персонала посольств, которые способны к искренней дружбе с животными. Я вот, например, неспособна. Мне подавай интеллектуального собеседника…