Силою громов. Трилогия - Алексей Михайлович Голиков

И вот однажды отец решил отблагодарить сына и направился к Сильвестру с разговором. Травник в ту пору сильно заболел и уже долгое время лежал в постели. А его дочь, пользуясь наставлениями отца, собирала для него лечебные травы. Когда Джакомо пришёл к соседу, тот, будучи больным, лежал совсем один, дожидаясь Оливию с лекарством. Сильвестр и так плохо себя чувствовал, но когда увидел это пьяное и опухшее лицо, то ему стало ещё хуже от нестерпимого гнева и явного отвращения.

Джакомо: Buongiorno! Послушай, сосед, меня посетила одна очень хорошая идея. Мы уже давно друг друга знаем и можем говорить открыто. Ты не хочешь породниться?

Сильвестр: Что?! – оторопел он от услышанного.

Джакомо: Я хочу, чтобы ты выдал Оливию замуж за Фернандо. А что? Возраст у них подходящий. Она у тебя умница, и он у меня хороший парень! По-моему, это отличное предложение.

Сильвестр: По-твоему?! Чтобы я с таким скотом и пьяницей роднился?! Ты посмотри, как ты живёшь! Мы с тобой почти не разговариваем с тех самых пор, как Фернандо исполнилось пять лет. И после этого ты так смело пришёл ко мне с такой просьбой?! Пошёл вон! Более того, я не желаю своей дочери будущего, в котором она будет обхаживать такого пьяницу, как ты, так ещё и вдруг твой скудный ум и пристрастие к вину передалось сыну по наследству, которые проявятся после. И что тогда делать?.. Проваливай из моего дома, свекор!

Джакомо вышел от соседа с тяжёлым сердцем. Он с утра был уже выпивший, а теперешние события требовали упиться до беспамятства. Грубые слова оказались невыносимы для его ранимого сердца. Обида поглотила нетрезвого Джакомо, вынуждая напиться ещё сильнее:

– Да как он мог так сказать?! Мне!.. С которым он так долго живёт по соседству, бок о бок. У нас дети вместе играли и росли, а он… Ничего, Бог ему судья, Он нас рассудит… – бубнил этот пьяный бред он сам себе.

Придя домой, Джакомо потянулся за бутылкой. Через время, хорошенько набравшись, у него созрел план «справедливости». Бывший плотник решил сделать донос в церковь на соседа, а именно, что Сильвестр занимается зельеварением.

– А что, пусть знает, как словами бросаться! Я никому не позволю так с собой обращаться! Я серьёзный человек и не стану это терпеть, – невнятно промычал Джакомо вслух сам себе.

В итоге он собрался и пьяным отправился в Ватикан. Добравшись до него с горем пополам, плотник нашел епископа и рассказал ему о травнике Сильвестре. Священнослужитель, унюхав перегар Джакомо, усомнился в его рассказе, но служба обязывала проверить информацию.

Направленные по указанию инквизиторы вломились в дом травника и застали Оливию за настойками, которыми она поила отца. Трое взрослых мужчин тут же набросились на неё. Кулаками ударив по лицу, они свалили её на пол, а после стали пинать ногами, пока та не потеряла сознание. После этого они её унесли.

Фернандо же, узнав всё, на следующий день собрал вещи и ушёл, никому не сказав, куда, зачем и почему…

Глава 9

– Теперь ты понял, почему я сокрушил его дом вместе с ним? – уточнил Гавриил у Никколо после своей повести.

– Не совсем. По-моему, тут всё спорно. Во-первых, травник сразу же стал оскорблять соседа и не заслужившего того его сына. Во-вторых, предложение в самом деле было достойным, ведь парень хорош собой и заслуживал себе в жёны такую умницу, как Оливия. А потому считаю, что неправильно тот отказался. И, в-третьих, если бы больной старик проявил благоразумие, снисходительность или хоть какую-нибудь учтивость, то ничего бы не было.

– Да, травник был хам и зол. Но его сосед разве лучше? В том виде, в котором он пришёл и стал что-то предлагать, ему любой бы отказал. И не зря, потому что ещё долго его дни проходили бы в бесстыдстве, отравляя жизнь Фернандо. И самое главное, что какие бы обстоятельства ни произошли, но пьяницу Джакомо ничего не может оправдать в его доносе на Сильвестра. Одурманенный вином, обидевшийся, он решил отомстить, и посмотри, что из этого вышло. Умер травник, а Оливия, лишившись последнего родного человека, вынуждена пуститься в бега. Почему ты пытаешься оправдать этого потерянного человека, спихивая вину на какие-то посторонние явления? Может, ещё и думаешь, что инквизиторы здесь самые главные злодеи?

– Почему бы и нет?

– Если кто-то запрёт человека в клетку с диким зверем, то разве животное будет виновно в том, что его задрало? – сделал Гавриил паузу. – Как же ты не поймёшь, что чревоугодие не зря считается одним из самых страшных пороков. Оно убивает как от болезней, так и от бедствий. Порабощает: заставляет делать то, что в здравом уме не захотел бы. Обезображивает во всех пониманиях и отстраняет тем самым хороших людей. Не травник виноват, что ум соседа утонул в вине, а сердце захлёбывается в нём и не может воззвать к нему!

Тут Никколо замолчал. Ему не столько было нечего сказать, сколько раздумья не давали что-либо произнести. Обдумывая слова Гавриила, он в мыслях устроил самые настоящие дебаты. Благоев заметил это и улыбнулся, но ничего не сказал. В голове у Россетти возникали разные вопросы касательно того или другого, взятого из разговора, и тут же появлялись ответы. Бывало даже, что сомнение, появившееся только в зачатке, было уже развеяно тем или иным изречением лесоруба. И спорил он не с мнением Гавриила, а с собственным восприятием, которое формировалось в бродяжной, безнравственной жизни одиночки. Сложность спора состояла в том, что он понимал верность его слов, но они не укладывались в его образе жизни. В итоге, найдя согласие с собой, он спрашивает вслух, но уже о другом:

– Мы оставили Оливию в её доме. Что с ней будет дальше? Разве правильно так поступить после её спасения?

– Я не могу знать, что с ней будет. Ей в любом случае не по пути со мной. И я не вправе ради неё изменить свою дорогу. Мы её спасли, а это уже много значит… Дальше наши пути расходятся.

– Куда направимся теперь?

– Нам придётся отыскать каждого колдуна и каждую ведьму, что населяют Европу. После того, как ты чуть не сгорел в доме, я не могу идти и постоянно оглядываться, беспокоясь о тебе. Слишком много людей присягнуло на верность Сатане, оттого и велико его влияние. Нужно освободить землю от этого плена. И, избавив её, мы укоротим руки дьяволу,