Моя Италия - Инга Ильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Уже первый час дня (то есть начало седьмого), а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут. Решено, наконец, уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову и предпочитающих чужое решение своему; с перепугу это кажется разумным; нас давят и толкают в этом скопище уходящих. Выйдя за город, мы останавливаемся… Так описывает то трагическое утро на неаполитанском побережье очевидец, семнадцатилетний Плиний Младший, в будущем приближенный Траяна, близкий друг Тацита и правитель Вифинии – провинции на Босфоре. Им будет создан знаменитый панегирик императору Траяну, а его письма теперь принадлежат к лучшим произведениям серебряного века римской литературы. Они были собраны им самим – часть из них составляет переписка с императором, из которой мы получили сведения, как была устроена система управления провинцией. И еще девять томов – дружеские письма: бытописания, сценки из жизни, размышления, наблюдения. Получилось что-то вроде дневника.
Плиний Младший был одним из образованнейших людей своего времени, он обучался под руководством своего дяди – Плиния Старшего (автора многотомной «Естественной истории» – сборника всех знаний о природе и ее отношениях к человеку). Плиний Старший на тот момент командовал флотом Неаполя, потому и семья его была рядом, в небольшом городке по соседству – в Мизене (в тридцати километрах от Помпей). Глава семьи и начальник Мизенского флота, наблюдая надвигающуюся катастрофу, направил свой корабль к одному из погибающих городов, чтобы оказать помощь оставшимся там жителям и рассмотреть пугающее природное явление поближе. В этот момент море отступило…
Мы видели, как море отходит назад; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его. Берег явно продвигался вперед; много морских животных застряло в сухом песке. С другой стороны черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зигзаги; она разверзалась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии, но большими… Вскоре эта туча опускается к земле и накрывает море. Она опоясала и скрыла Капри, унесла из виду Мизенский мыс. Тогда мать просит, уговаривает, приказывает, чтобы я убежал: для юноши это возможно; она, отягощенная годами и болезнями, спокойно умрет, зная, что не была причиной моей смерти. Я ответил, что спасусь только вместе с ней; беру ее под руку и заставляю прибавить шагу. Она повинуется неохотно и упрекает себя за то, что задерживает меня. Падает пепел, еще редкий. Я оглядываюсь назад: густой черный туман, потоком расстилающийся по земле, настигал нас. «Свернем в сторону, – говорю я, – пока видно, чтобы нас, если мы упадем на дороге, не раздавила идущая сзади толпа». Мы не успели оглянуться – вокруг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так темно бывает только в запертом помещении при потушенных огнях. Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали родителей, другие детей или жен и старались узнать их по голосам. Одни оплакивали свою гибель, другие гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет, и для мира это последняя вечная ночь…
* * *
Плиний довольно подробно и дальше описывает происходящее: те чувства, которые охватывают тогда толпу, и те беспокойства, которые испытывает он сам, и те физические явления, которые сопровождали извержение. Он пишет, что пепел был такой густой и тяжелый, что приходилось постоянно стряхивать его, иначе он бы заживо погреб человека… И Помпеи не были залиты жидкой лавой, не были тронуты пожаром, потому многие предметы дошли и до наших дней в превосходной сохранности. Город был, словно коробка с хрупким фарфором – закидан мелкой пемзой и сверху заботливо укутан несколькими слоями пепла. И можно только попробовать представить себе азарт археологов, которые открывали одну за другой чарующие комнаты, полные изящных вещей – ваз, предметов мебели, скульптуры…
Поражает эта щемящая подробность сохраненных стихией деталей. Вплоть до надписей на стене: Феликс – дурак; Руфус любит Корнелию. На углу дома: Испражняющийся здесь – берегись проклятья! В закусочной: Все, кому хочется самообслуживания, пусть отправляются пить морскую воду! Недовольные посетители трактиров пишут: Как много трюков, хозяин! Или: Два дорогих друг другу человека были здесь. Мы навеки друзья. Если хочешь знать, как нас зовут: Гаус и Аулиус… Именно таким образом велась и активная предвыборная политическая пропаганда. Здесь агитировали за кандидатов и осмеивали соперников. Надписи на некоторых стенах гласят: Прошу ничего здесь не писать! Или: Даю час – и чтобы здесь этого не было! Счастье, что сохранились и живописные росписи целых комнат, и мозаики полов… Жаль только, что все это существует теперь не здесь, но по музеям. Мы видим лишь «ограбленные» дома и неодушевленные улицы, и все же что-то внутри сладко сжимается от возможности уловить иррациональность происходящего. Что, если время не линейно? Что, если только наше сознание творит ощущения…
* * *
Эти города, по преданию основанные Геркулесом, ибо по этим землям проходил он к своим подвигам, были по своему укладу самыми обыкновенными. Достраивались они согласно принципам регулярной планировки военного лагеря римлян, и позже выработанные (в том числе и здесь) принципы лягут в основу градостроительства. Кстати, обратите внимание на мостовые: есть пешеходная зона вдоль домов, и она приподнята над грубо мощенной дорогой, пригодной лишь для передвижения телег и конной езды. В местах перехода лежат большие плоские камни – по ним удобно было пробираться над потоком нечистот и дождевой воды, что текли по улицам. Пока еще не дошла до провинции столичная система крытой ливневки и канализации.
