Допустимые потери - Ирвин Шоу

Но в ярко освещенной комнате, напротив которой он лежал, раздался взрыв смеха и кто-то сказал:

— Мы вроде опоздали на вечеринку. Оттащите его куда-нибудь подальше до завтра.

Его несли, и он не знал, куда; веселые голоса остались где-то позади, и он был наедине с ярким светом, режущим глаза.

Шейла снова появилась над ним.

— Ты должна забрать меня отсюда, — сказал он, хотя как-то догадывался, что из его губ не вырывается ни единого звука.

— Дорогой мой, — как будто проговорила Шейла, — люди платят кучу денег, чтобы умереть именно в этой комнате.

— Во всяком случае, — беззвучно продолжал внушать он ей, — забери от меня этого черного человека. Он хочет убить меня. Они все хотят убить меня. Ты должна обратиться в полицию. Попроси Оливера позвонить в «Таймс». Он всех знает в газетах. И тебе тоже надо уходить. Они могут убить и тебя.

Шейла уплыла куда-то, а он попытался уснуть, но яркий свет мешал ему. На стене висели большие часы, они шли задом наперед, стрелки были в непрестанном движении. Они хотят, чтобы я окончательно спутал время, подумал Деймон, чтобы я не отличал дня от ночи. Это какая-то изощренная пытка.

— Говорить он не может, — сказала Шейла Оливеру, — но каким-то образом дал мне знать, что ему нужна ручка и листок бумаги. Артериограмма пока что сработала, и он крепнет. Во всяком случае, он уже может держать ручку и что-то сообщать. Разобрать, что он пишет, почти невозможно, но я догадываюсь — ему кажется, будто негр, работающий в отделении, хочет убить его. Негр разминает ему грудь, чтобы легкие могли освободиться от скапливающихся в них сгустков крови, проветривались и чтобы Роджер мог дышать. Но попробуй объяснить это человеку, который почти все время находится без сознания. Деймон никоим образом не расист, но, наверно, где-то внутри нас, на иррациональном уровне… — Она беспомощно пожала плечами. — Во всяком случае, я сказала дежурному врачу в реанимации, чтобы он убрал от Роджера этого медбрата. У него и так хватает причин для волнения. Выяснилось, что в первый же день они сделали ему двадцать шесть переливаний. Никто не понимает, как он еще жив. Почки окончательно отказали. Они решили подключить его к гемодиализу, но врач не сможет приступить к работе раньше завтрашнего утра. И еще хотят извлечь трубку у него изо рта и сделать трахеотомию, чтобы окончательно не погубить его голосовые связки. — Ее тон обрел горькую иронию. — Они все же считают, что у него есть шанс выжить, и хотят, чтобы он мог об этом рассказывать. Но специалист, занимающийся этим, появится не раньше понедельника, то есть только через четыре дня, и, может быть, уже будет поздно. Газеты полны историй о врачах, которые делают подобную операцию при помощи перочинного ножа на полу ресторана, когда кто-то подавился куском бифштекса. А они даже не могут договориться о том, как называется эта операция. Один врач говорит — трахеотомия, а другой считает, что это трахеостомия. — Шейла с изумлением покачала головой. — Так важно название! Прибавить или убрать одну букву «с» — и может измениться весь смысл. Откуда мне знать? Сейчас я думаю, что в молодости я должна была изучать медицину вместо детской психологии. Тогда, наверно, я могла бы разобраться в этом огромном, жутком больничном механизме.

Оливер молча слушал ее тирады. Несколько раз он заходил посмотреть на Деймона и разговаривал с некоторыми молодыми врачами и с симпатичными сестричками, и, так как его тревожило состояние Роджера, он был склонен верить, когда ему объясняли, что если Деймон пережил первые несколько трудных дней, то скорее всего постепенно пойдет на поправку. Когда общался с братом, что делал ежедневно, брат неизменно уверял его, что врачи знают свое дело. Оливер чувствовал, что Шейла держится из последних сил. Она заметно потеряла в весе, и ее неизменно блестящие, аккуратно причесанные волосы теперь имели жалкий вид, а лицо осунулось до бритвенной остроты. Раньше она была немпогословна, а ее нынешние бессвязные длинные речи наводили на пугающую мысль, что характер, не выдерживая напряжения, рассыпается на отдельные фрагменты. Он хотел бы набраться смелости и сказать, что и для нее и для Деймона было бы лучше, если бы она покинула больницу на два-три дня: атмосфера реанимационного отделения действовала на нее убийственно. Но чувствовал, что не может выдавить из себя эти слова. Шейла воспримет их как его попытку оправдать свое бегство. Она проводила в приемной почти круглые сутки, иногда подремывая на стуле, но поминутно бегая в палату Деймона, чтобы убедиться, не хочет ли он ей что-то сказать. Это было правдой, что она оставалась единственным связующим звеном с миром, с которым Роджер не хотел терять связи, потому что только она могла разбирать его каракули на листке бумаги. Теперь он страдал от жажды и постоянно выводил слово «вода». Доктора и сестры говорили, что он получает достаточно жидкости внутривенно, а через трубку ему поступает в желудок питательная смесь на полторы тысячи калорий в день. Ему нельзя пить, потому что все, что будет воспринято через рот, попадет в его измученные и изрезанные легкие. Как-то раз она попыталась дать ему прохладную сладкую жидкость, но он тут же выкашлял ее обратно. Шейла выжала апельсиновый сок на тампон, смазанный глицерином, и смочила им его пересохшие губы. Он улыбнулся или попытался улыбнуться, будто острота сока хоть на несколько секунд дала ему иллюзию утоления жажды.

— Все это забудется, — Оливер искал слова, которые могут ее успокоить, — как только он выйдет отсюда. Все сестры говорят это.

— Пытка, — Шейла словно не слышала его. — Он продолжает писать одно слово — пытка — прежде чем напишет что-то еще. — Она вытащила из сумочки клочок бумаги, буквы на котором показались Оливеру следами какой-то странной птицы на песке. — Убирайтесь отсюда. Можете убираться. Уходите отсюда. Вы должны уйти. Позвоните юристу. О… это вам, Оливер. Он знает номер. Повестка. Хабеас корпус. Тюрьма.

— Сестры говорили мне, что то же происходит со всеми, — сказал Оливер. — У них даже есть название. Синдром РА — реанимации.

— Они уже вас охмурили! — набросилась на него Шейла. — Они считают, что приручили вас. Я вижу, что вы пьете с ними кофе, ходите покупать сандвичи. На чьей же вы стороне в таком случае?

— О Господи, Шейла, — устало сказал Оливер.

Шейла глубоко вздохнула.

— Простите, Оливер. Простите меня. Я и сама не понимаю, что несу в эти дни.

— Забудем ото, — он потрепал ее по руке.

Через комнату прошел врач, и Шейла с надеждой посмотрела на него. Доктор не обратил на нее внимания и зашел в конференц-зал, где обычно собирались все медики, чтобы обсудить отдельные случаи и выслушать указания.

— Он выглядит сущим скелетом, — тихо сказала Шейла. — Все кости на лице видны. Невозможно представить, что такие руки, такие сильные мужские руки, смогли так быстро высохнуть. Похоже, что он теряет по пять фунтов в день. Словно постепенно исчезает у меня на глазах.

Глава двадцатая

Четверо в масках тащили его в пещеру. И хотя не было сказано ни слова, он знал, что глава их — Заловски. Пещера, высеченная в скале, была обширной и вместительной, с высокими сводами. Он не шевелился. Очутившись в пещере, увидел вырубленный из камня саркофаг, предназначенный для него, и понял, что похоронят его не в одиночестве. Прислонившись к стене, казавшаяся очень высокой, с гордой королевской осанкой, закутанная в ниспадающую розовую мантию, с рассыпанными по плечам волосами, освещенная багровым светом, неподвижно, как мертвая, стояла его жена. Он только не помнил, как ее зовут. Коппелия была единственным именем, которое приходило ему на память, и он в раздражении повторял его снова и снова. Затем возникло имя Корнелия, но знал, что и оно неверно.

Почувствовав резкую боль в руке, он проснулся или почти проснулся. Пещера исчезла вместе с фигурой, залитой багровым светом, он вспомнил, что жену зовут Шейла, она жива. Он же преисполнен благодарности к неловким рукам доктора, который старается взять у него кровь из вены, а боль от уколов мешает спать. Это был тот самый доктор с всклокоченной бородой, которого он старался назначить капитаном судна, когда ему казалось, что они в плавании. Только сейчас Деймон не мог передвигаться по палубам, потому что недвижимо лежал внизу со связанными руками. По-прежнему перед глазами были неправильно идущие часы, которые обманывали его. Глупая попытка одурачить его, чтобы не спал. Попытался заставить себя почти разборчиво написать слово «спать» на желтом листке бумаги. Кто бы ни дежурил рядом с ним, первой его обязанностью было не давать ему спать. В глаза все время било яркое неоновое сияние. Он уже не помнил, как выглядит дневной свет.

Его постоянно тыкали иглами, чтобы взять или дать кровь. Вены были изранены, большинство врачей не могли сразу ввести иглу, его руки и ноги были в черно-синих кровоподтеках от беспрестанных попыток, и он от всего сердца проклинал доктора Цинфанделя, потому что всякий раз, как тот появлялся, то приказывал или брать у него анализ, или готовить переливание крови.