Допустимые потери - Ирвин Шоу

— Нечто странное, — сказала Шейла. — И я толком не знаю, что именно. — Она рассказала ему о разговоре с Цинфанделем. — Если из-под Роджера каждый день уходит земля, то, значит, имеет смысл что-то делать. Но доктор стоит каменной стеной. Они как будто слушают меня, но ничего не слышат. Есть ли у вас какие-нибудь соображения?

Оливер болезненно сморщил лицо и издал странный горловой звук.

— Видите ли, я не хотел бы беспокоить вас, но…

— Но что?

— Это всего лишь предположение… — Он замолчал.

— Продолжайте, Оливер, — нетерпеливо сказала Шейла. — Не ходите вокруг и около.

— Они делят ответственность.

— Кто делит ответственность? Какую ответственность? — Шейла с трудом сдерживалась.

— Все они. Врачи. Шейла, мне это сказали под глубоким секретом.

— Ради Бога, Оливер, перестаньте говорить загадками.

— Вы знаете Пенни, ту симпатичную светленькую сестричку?

— Да.

— Я раза два обедал с ней. — Он покраснел. — Кроме того, что она очень привлекательна, она еще и весьма интеллиг…

— Без описаний, — неумолимо прервала его Шейла. — К делу.

— Помните, Роджер как-то написал вам, что просит связаться с юристом.

— Конечно, помню.

— Ну, и кто-то прочитал эти слова, прежде чем они попали к вам. Или один из них, я имею в виду врачей, их увидел. Я думаю, что он сообщил и другим. Они думают, дело в том, что вы и Роджер хотите подать в суд на Роггарта, на больницу и на всех из-за плохого лечения. На миллионы долларов.

— Роджер никогда в жизни ни на кого не подавал в суд. Каждый раз, когда он читает в газете о таком процессе, он приходит в ярость, он снова и снова повторяет мне, что это подрывает в Америке веру в медицину.

— Вы знаете это, — сказал Оливер. — Я это знаю. А они нет. Во всяком случае, Пенни так считает. Они идиоты и сходят с ума. Есть и еще кое-что, о чем рассказала Пенни.

— Что именно?

Оливер повернул голову, чтобы посмотреть, не подошел ли кто-нибудь тихонько к ним.

— Когда после операции его везли в реанимацию, один из врачей, который тогда дежурил, сказал: «Еще одна жертва мясника Роггарта».

— О, Господи, — простонала Шейла. И тут же набросилась на Оливера. — Ваш собственный брат сказал, что он — один из лучших врачей в стране.

— Простите! Если он и сделал ошибку, то он, по крайней мере, чистосердечно заблуждался. Если мой брат сказал, что Роггарт — один из лучших врачей в стране, значит, он это слышал. Может быть, в свое время Роггарт и был таковым. А может, никогда и не был. — Оливер пожал плечами. — Репутация. Есть писатели, до которых Роджер не дотронулся бы и длинной палкой, но они читают о себе двадцать лет подряд восторженные статьи. Что же касается врачей — это же закрытая корпорация. Относятся они друг к другу снисходительно, у них нет привычки пинать друг друга. И тут есть еще кое-что. Когда Роджер уже был в реанимации и в журнал заносился весь ход операции, на первой странице появились три буквы. — Он помедлил. — Не знаю, должен ли я вам рассказывать об этом, Шейла.

— Что за три буквы? — яростно спросила она.

— ЗСС.

Шейла нахмурилась.

— Что это значит?

— Пенни сказала, что это значит «Заметай свои следы». — Оливер вздохнул, словно сбросив с себя непосильную ношу. — Они знали, что была допущена большая ошибка, и все, кто имел к этому отношение, были предупреждены, что ее надо скрывать.

Шейла закрыла глаза ладонью. Когда она опустила руку, лицо у нее было каменным.

— Свиньи, — почти прошептала она. — Циничные свиньи.

— Но вы никому не скажете об этом? — встревоженно спросил Оливер. — Если они выяснят, что это идет от Пенни, они выкинут ее в две минуты.

— О Пенни не беспокойтесь… Я сама во всем разберусь. Завтра же я заберу Роджера из этого проклятого заведения. Почему вы мне раньше не сказали об этом?

— Какой был в этом смысл? Теперь они боятся. А разозлись они, чем бы это помогло Роджеру?

— Оливер, — сказала Шейла. — Сегодня вечером я не могу идти в больницу. Я не знаю, что я там сделаю или скажу. Я хочу, чтобы вы отвели меня в шикарный ресторан, заполненный здоровыми людьми, которые радуются хорошей еде, не интригуют друг против друга, и там вы поставите мне виски и купите бутылку вина. Если только у вас не назначена встреча с прекрасной Пенни.

Олпвер снова покраснел.

— Мы только что вместе с ней спускались на лифте, она сдает смену, и так как обеденное время, она…

— Не надо извиняться, — Шейла улыбнулась. — Если Роджер в больнице, это не означает, что мужчина не может посмотреть на симпатичную девушку. Просто поднимитесь наверх и скажите Роджеру, что проведете ночь с ним, так как врачи настояли, чтобы я отдохнула. Он все поймет. Там внизу есть салун. Я буду ждать вас у бара. И не удивляйтесь, если к тому времени, как вы придете, я уже напьюсь.

Когда Цинфандель в шесть утра нанес свой обычный визит, Шейла уже была на месте, с мрачным выражением лица расположившись на легком стульчике у окна. Цинфандель, как всегда по утрам, был оживлен и весел. Он взглянул на висевший в ногах кровати график температуры, заполняемый сестрой по ночам, притронулся к голым ногам Деймона, уже потерявшим зловещую черноту, и спросил у пациента, как тот себя чувствует.

Деймон, который с ненавистью воспринимал ежеутреннее врачебное посещение, означавшее, что для него снова начинается день бесконечных страданий, мрачно ответил:

— Паршиво.

Цинфандель улыбнулся, словно это состояние больного убедительно доказывало, что тот на пути к полному выздоровлению.

— Пальцы у вас еще холодные, — он давал понять, что вполне понимает настроение Деймона.

— Порой они мерзнут. А иногда — вот как сейчас, кажется, что горят огнем.

— Возможно, это симптомы подагры.

— Ради Бога, во рту у меня вот уже несколько месяцев не было ни капли спиртного, — сказал Деймон.

— Одно и то же может оказывать на разных людей самое разное воздействие. Я скажу кому-нибудь, чтобы у вас утром взяли анализ крови, и мы проведем кое-какие исследования.

Деймон застонал.

— Неужели вы думаете, что вам удастся найти хоть одного, кто знает, где у человека расположены вены? Сантехники, которых вы ко мне посылаете, засаживают в меня иглы по десять раз, чтобы выжать хоть пару капель крови.

— Ваши вены… — грустно покачал головой Цинфандель. — Мне бы не хотелось снова говорить на эту тему. — Сделав несколько заметок, он снова повесил график температуры в изножье кровати и повернулся уходить.

Шейла, не поздоровавшаяся с врачом и не обмолвившаяся с ним ни словом, встала.

— Я хочу вам кое-что сказать, — проговорила она. — Выйдем. — И вышла за ним в коридор.

— Надеюсь, что это не займет много времени, — сказал Цинфандель. — У меня очень жесткий распорядок.

— Я хочу, чтобы мистера Деймона перевели в отдельную палату, — потребовала Шейла. — Сегодня же.

— Это невозможно. Я уже объяснял вам, что…

— Если он не будет переведен, — ровным голосом продолжала она, — я отправляюсь к нашему юристу и добьюсь предписания суда, по которому заберу его отсюда и переведу в другую больницу.

Она видела, как в тусклых глазах врача при слове юрист что-то вспыхнуло на мгновение.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сухо сказал Цинфандель.

— Вы не будете смотреть, что можно сделать. В три часа пополудни вы переведете его.

— Миссис Деймон, вы заставляете меня делать то, что противоречит моему опыту и принципам. Вы диктуете нам, как обращаться с больным, как лечить, вы слушаете сплетни сестер и выдвигаете передо мной невозможные требования. Теперь вы угрожаете мне судебной тяжбой…

— В три часа, — жестко повторила Шейла и пошла в палату, где Деймон пытался уснуть.

Этим утром Деймон в последний раз плавал в видениях.

Непонятно, почему он получил возможность свободно передвигаться по всему судну. Оно и само изменилось. Теперь это был не грязный запущенный сухогруз, а белоснежный пароход, заполненный пассажирами. Все торопливо складывали вещи и прощались друг с другом, потому что корабль вот-вот должен был войти в порт. Деймон откуда-то знал, что порт этот — Сиэтл. К тому же, он понимал, что все сходят на берег, а ему придется остаться на борту.

Издавая протяжные гудки, судно стало швартоваться. Медсестры, которых он наконец научился отличать друг от друга, пробегали мимо него не в белых одеяниях, а в прелестных разноцветных дорожных костюмчиках, с новыми прическами, с броским макияжем на юных лицах, высокие каблучки их туфелек цокали по палубе, когда они на прощание весело махали ему. Только одна остановилась, чтобы сказать «до свидания». Она была самой симпатичной из них, и звали ее Пенни. Из больших голубых глаз со светлыми ресницами струились слезы, омывая ее ангелоподобное личико.