Солдаты вышли из окопов… - Кирилл Левин

— Георгия, да? — царь остановился. Он увидел застывшие солдатские лица, бородатые, осунувшиеся, с устремленными на него глазами. — Объявите, что я представлю их всех к Георгию, — негромко сказал он, потом вздохнул, подумав, что все необходимое сделано, и рассеянно повернулся лицом к фронту. Прямо перед ним стоял высокий солдат и с настойчивым любопытством смотрел на самодержца всея Руси. Царь сделал к нему движение, думая, что следует, пожалуй, сказать несколько слов этому солдатику.

— Как твоя фамилия?

— Карцев, ваше императорское величество!

— Молодец! Хорошо…

И, кивнув головой, поспешно направился к своему вагону.

Глядя на царя, все еще слыша его невыразительный голос, видя перед собою его равнодушные глаза, несобранную, без всякой выправки фигуру, вяло шагающую вдоль поезда, Карцев отчетливо подумал: «К чему он народу?.. Только горе и кровь от него…»

В марте полк занимал позиции у небольшой речки Пилицы. Германские окопы близко подходили к русским. В некоторых местах расстояние не превышало и двухсот шагов. Больших боев не было, обе стороны сидели в окопах и понемногу приглядывались одна к другой. Германцы зорко вели наблюдение и, как только замечали вылезшего из окопов русского, открывали огонь. Солдаты забавлялись: осторожно выставляли шапку, поворачивали ее, а потом с интересом считали пробитые в ней дыры.

Десятая рота была на правом фланге, примыкавшем к окопам соседнего 248-го полка, и Черницкий с Голицыным часто ходили туда в гости. Войдя первый раз в окопы к соседям, Черницкий спросил с веселым недоумением:

— Вы что, землячки, от одной мамы родились, что такие похожие?

— Это верно, — ответил низенький солдат. — Мать у нас одна — шахта, и папаша строгий — забой.

— Шахтеры?

— Эге ж. Все здесь забойщики, проходчики, откатчики.

Оказалось, что 248-й полк поголовно состоял из запасных — шахтеров Донбасса. Манерами, разговорами, движениями, выражением лиц, на которых навеки запечатались следы угля, они были действительно похожи друг на друга. Тут были жители «Собачевок» и «Шанхайчиков» — знаменитых поселков Горловки, Юзовки и Енакиева. Среди них многим было лет за тридцать, они хорошо помнили события девятьсот пятого года и принимали в них участие.

Против шахтеров расположился германский гвардейский полк — рослые, здоровые немцы: металлические каски придавали им особенно суровый, воинственный вид. Они выкрикивали ругательства и держали русских в непрерывном напряжении. Но вот неожиданно произошла перемена: прекратились частые перестрелки. По русским, изредка кравшимся из окопов, стреляли меньше, и никто больше не замечал ни одной германской каски. Солдаты решили выяснить, что произошло. Двое смельчаков ночью пробрались к германским окопам и принесли интересные сведения: оказывается, гвардейский полк, занимавший окопы, ушел, и его заменил ландштурм, состоявший почти сплошь из пожилых людей. Ландштурмисты вели себя очень спокойно. Медлительные, в плоских бескозырках, они осторожно высовывались из окопов, наблюдали за русскими, иногда что-то им кричали. Из-за русского бруствера смелей стали выглядывать солдатские лица, и наконец Денисенко — маленький остроносый забойщик — решился: держа в поднятой руке пачку махорки, вышел из окопов и, не прячась, направился к немцам. Прошел шагов пятьдесят и остановился, жестами приглашая их к себе. Из германских окопов выскочил солдат без оружия, только на широком поясе, охватывающем толстый живот, желтела патронная сумка. С обеих сторон со жгучим любопытством следили за встречей. Оба медленно, недоверчиво сближались. Денисенко протянул немцу пачку махорки. Тот, словно опасаясь обжечься, взял ее. Вдруг послышался выстрел. Немец проворно побежал к себе. Денисенко тоже вернулся.

На следующий день батарея, расположенная за русскими окопами, начала обстрел германцев. Ответные снаряды заставили русских сидеть в окопах. Еще через день наступило затишье. Офицеры укрылись в своих землянках, солдаты с утра поглядывали из-за брустверов. Выставили для пробы несколько шапок — германцы не стреляли. Тогда Денисенко опять вылез из окопа и, не пригибаясь, сделал несколько шагов вперед.

— Гляди, гляди, твой друг идет! — закричали солдаты.

Толстый немец, держа в поднятых руках бутылку, сближался с Денисенко. Они сошлись на равном расстоянии от своих окопов и начали разговаривать. За каждым их движением настороженно следили обе стороны. Черницкий, прибежавший в гости к соседям, не выдержал и вылез на бруствер. Потом пошел к Денисенко. Германец недоверчиво посмотрел на него, но у Черницкого так сияло заросшее лицо, он так дружески протягивал немцу руку, что тот невольно улыбнулся и остался на месте. Черницкий сейчас же заговорил с ним, отчаянно коверкая немецкие слова и показывая на германские окопы. Немец, обернувшись, закричал своим. Пять или шесть германцев вылезли из окопов и пошли вперед. Они окружили русских солдат и повели к себе.

Солдаты были смущены и встревожены.

— В плен взяли! Вот тебе на!

Тысячи напряженных глаз уставились на германские окопы. Прошел примерно час, Черницкий и Денисенко, вместе с двумя немцами, вылезли из окопов. Весь полк при виде их замер. Потом тихий, сдержанный гул пронесся, как порыв ветра. Люди хлопали друг друга по спинам, отрывисто кричали:

— Смотри, идут!

— Так как же теперь будет, братцы? Опять с ними драться или как?

— Так тебе сей секунд мир и подпишут, жди-дожидайся! Дескать, два русских солдата с двумя германскими покалякали — и конец войне?.. Не идут! Гляди, не идут! Опасаются, видать…

И действительно, немцы остановились, покачивая головами, в то время как Черницкий и Денисенко жестами показывали им на свои окопы. Кучка русских солдат уже стояла на бруствере, некоторые направлялись к германцам, в ненасытной жажде рассмотреть их. Но те повернулись и пошли обратно. Им навстречу выскакивали солдаты, и скоро с обеих сторон, не сближаясь, стояли противники, посматривая друг на друга. Вдруг германцев точно сдунуло. Высокая офицерская фигура на мгновение мелькнула там, донесся резкий крик. Потом пробежал другой офицер и погрозил рукой в сторону русских. Густая толпа окружила Денисенко и Черницкого.

— Замечательные окопы! — говорил Денисенко. — Ровные, как штрек, земля убита и посыпана песком. Лежанки удобные и покрыты соломой. Окопы шире и глубже наших, у бойниц ступеньки, все сделано чисто, точно обточено. В нужник особый ход… Ну прямо квартира, живи себе с удобствами и воюй.

Рассказчика слушали, не пропуская ни одного слова. В интонации его голоса, в мимике лица солдаты искали скрытый смысл, которым каждый для себя дополнял услышанное.

Утром началось сильное оживление между окопами. По всему фронту 248-го полка вылезло на брустверы человек двести, не меньше. Германцы были в зеленых однобортных куртках, в сапогах с твердыми короткими голенищами, в плоских бескозырках. Преобладали пожилые люди, мирно сосавшие трубки. Голицын вертелся среди немцев, осматривал их с ног до головы, спрашивал:

— Когда же мир, господа немцы? Завоевались мы с вами.

Одни разговаривали, другие стояли молча. Затем молча же отходили. Маленький юркий немец, чем-то очень похожий на воробья, обеими руками держал за поясницу русского и убедительно говорил:

— Ти здесь… сюда, видишь, вот я. Я видим — вот ти, ну так, ландсман, ну так?

Русский осторожно снял его руки со своей поясницы, секунду подержал, точно не зная, что с ними делать, пожал их и отпустил.

— Так-то так, — ответил он, — вот ты, а вот я… а завтра бабахнешь меня, почтеннейший, в первом же бою, да и я тебя, если придется, не помилую.

Германец, плохо понимая, кивал головой, дружески улыбался:

— O ja, das ist sicher[1].

Между тем из русских и германских окопов выходило все больше и больше солдат. Они скапливались посредине пространства, разделявшего передовые линии противников, всегда полного такого страшного значения, пространства, которое они могли пройти только под выстрелами. Спрашивали о том, как живут, говорили о мире, ощупывали один другого удивленными взорами, точно отыскивали друг в друге то непонятное, ужасное и таинственное, что делало их противниками и заставляло стрелять, бить, убивать. Так они стояли — перемешавшись, простые люди с обычными мирными привычками, живущие в городах и деревнях, занимающиеся земледелием, работой на фабриках и заводах, портняжничеством и другими ремеслами. Но все же их разделяла пропасть, и они не знали, как перешагнуть ее.

Внезапно со стороны русских окопов донесся грохот, несколько шрапнелей разорвалось над братающимися: русское командование, обеспокоенное первым за войну массовым братанием, распорядилось открыть огонь по своим и германцам. Солдаты поспешно разбежались.