Разин Степан - Алексей Чапыгин

— Эй, гольцы, сказано вам тридцать — у вас же пошто сорок пять?

— Не ведашь чет!

— По букварю церковному считаю до тыщи — лжете!

— Худо, мужик, чтешь!

— Эй, кой разбойник от вас свистит?

— На то рот да губы!

— Пошто не свистать?

Люди теснились мимо сторожа все гуще — шли рваные кафтаны, потом заголубело, заалело в сумраке…

— Не пойму — мать их с печи — эй, кто свистит? Черти!

— То Ивашко Кондырь дудит!

— С того света стал на другой ряд Яик зорить!

— И колокол на тот грех дует — спаси бог, не слышно!

— Не тамашись, решеточный!

— Измена, я чай? — Сторож забегал по ступеням лестницы: — Караул! Гей, казаки! Куды их черт снес? Вот-то беда!

— Из одной лебеды — две беды!

— Не было б лебеды — быть без беды.

— Да что вас, проклятых, будет ли край?

— Будет край, ворот не запирай!

Сторож сбежал со ступеней, толкаясь с идущими, лез за ворота. В город поехали на лошадях…

— Измена! Спаси бог! Измена!

От вспышек огня трубки в глазах сторожа синели, голубели, краснели пятна невиданной им до того одежды. Бескрайная громада мрака вместе с движущимся людом шла на город — с моря ползли синие тучи, из туч сверкало желтым и мутно-палевым.

— А вот я надолбу! Ой, окаянные!

К надолбе по мосту шла новая толпа; впереди высокий, тугой и темный, звеня подковами сапог, широко шагал, курил. Перед ним сторож захлопнул надолбу, быстро юркнул вниз за опущенными засовами, но черный пнул бревенчатые ворота, пыхтя трубкой. Надолба с шумом распахнулась, сторожа ударило в темя, он отлетел, упал без крика, не доходя ворот. Сотник Мокеев Петр, колотя трубкой по прикладу пищали, не взглянув на убитого, перешагнул. Сзади его идущий стройный казак видел сторожа, видел, как он запирал надолбу. Казак нагнулся, поднял решеточного, вынес за стену, перекинул через перила моста в ров. Из рук сторожа на мост звеня упали ключи.

— Стой! Целовальник самарский ключи ронил — я подбирал, эти от города, не с кабака, тож подберу!

Казак уложил тяжелые ключи в карман широких штанов, догнал идущих в город… Люди все шли, чернели, неся на плечах и таща оружие. На море с отзвуками гудело:

— Не-ча-й-й!..

И далеко со слабым звоном в берегах откликнулось:

— Не-еча-й! И-де-ет…

В синем просторе сверкнули огоньки, появились черные, крупные пятна стругов. Над городом, где только что звонили торжественно, завыл набат. Раздался голос, слышный за воротами и на площади:

— Гей, снять набатчика!

В верх воротной башни забрякали подковы сапог, набат гукнул и смолк.

В город еще входили, кричали:

— Бурдюги не надобны: нынь в городе…

— Залазь, бра-а-ты!..

— Глянь, черти пробудились, болотные огни зажгли!

На площади мелькали факелы.

— А может, то наши?

— Наши не в светлых кафтанах, то яицки стрельцы.

Светлые кафтаны мелькали огнями, разворачивались, строились в ряды; тревожны были голоса светлых кафтанов.

— Где Яцын?

— У Сукнина, пьет!

— Пропил город! Измена!

— В городе воры!

— Кличьте казаков и горожан, кто поклонен великому государю!

— Государевы-ы! Занимай угловые ба-шни-и!

Ряды огней пылающими цепями протянулись к угловым башням.

— Дуй с пушек по городу от подошвенного и головного боя[140]!

— Ждите ужо! Где голова?

— Сказано — пьет!

— Тащите — каков есть. Эй, голову, Я-а-цына дайте на башню-у!

Голоса яицких стрельцов покрыл один, снова слышали тот голос и город и струги у берега моря:

— Гой, соколы! У ворот учредить караул из наших — никого не впущать и не выпущать за город без заказного слова!

— Чу-е-ем, ба-а-тько-о!

5

В голубой, расшитой шелками рубахе есаул Сукнин сидит за столом. Пьяный голова в дареном кафтане лежит на лавке, уткнув в шапку лицо.

— Убери, хозяйка, рыбьи кости, смени скатерть!

Скатерть переменили.

Сукнин прибавил:

— Долей вина в бутылку, баба, да поставь братину с медом — только не с тем, коим гостя потчевала…

— Ужли еще мало вина?

— Не слышишь? Сваты в город наехали!

— Наслушаешься вас! Ежедень у вас, бражников, свадьба альбо имянины.

— Пущай сегодня будет по-твоему — имянины… Разин Степан в город зашел.

Голова открыл широко глаза, сел на лавке.

— Федько! Ты изменник, то я давно сведал… Жди — сукин! Завтра с караулом налажу в Астрахань…

— Ой, Иван Кузьмич! Ушибся, поди, — никак с печи пал? — Сукнин спрашивал с усмешкой.

— Спал я, не отколь не свалился… И все слушал за тобой — знаю! Стеньку Разина в город ждешь — пришла тебе пора!

— Скинь-ко с плеч мою рухледь, голова!

— Кафтан твой, Федько, я взял и не отдам, — все едино по государеву указу заберут твои животы.

В сенях звякнула скоба дверей, задвигались ноги, четверо стрельцов заскочили в избу, один светил факелом.

— Голова! Пошто в город воров пустил?

— Кто? Воров? Где?

— Беги, Яцын, на площадь! Укажи, что зачинать!

— Наши сидят в угляных башнях!

Голова, как слепой, шарил на лавке шапку — его шапка и кафтан валялись на полу.

— Эй, что сидишь! Не ждет время!

Яцын поднял пьяную голову:

— Ребята! Бери вон того вора.

— Кого?

— Федьку Сукнина, сукина вора!

— Хо, дурак!

— Тьфу ты, черт!

— Пойдем! Наши ладят дуть по городу с пушек!

— А, так вы за воров? Так-то меня слушаете и государю-царю…

Стрельцы уходили. Голова кричал, встав, топал ногой:

— Пошли, изменники!

Стрельцы ушли, Яцын обернулся к хозяину, грозя кулаком:

— Федько, быть тебе, брат, за караулом нынче…

Сукнин вылез из-за стола, перекрестился широко двуперстно на темные лики икон с пылавшими лампадами, шагнул к голове, взял за воротник дареного кафтана:

— Выпрягайся, Иван, из моей рухледи! Помирать тебе в старом ладно…

Голова молчал и, казалось, не слыхал хозяина, глядел тупо, икал, силился вспомнить что-то необходимое. Он покорно дал с себя стащить малиновый кафтан. Сукнин поднял с полу одежду и шапку головы, натянул на него, пристегнул ножны без сабли.

— Поди, Кузьмич! Углезнешь от сей жизни — дедку моему бей поклон. — И вывел стрельца. Вернулся скоро.

Круглолицая, тугая, как точеная, хозяйка стояла задом к печи, держа над крупными грудями голые руки. Глаза смеялись. Сукнин подошел к ней.

— Ну и мед, баба, сварила! Дай поцолую — ах ты моя кованая! — Облапил жену сильными руками, стал целовать, громко чмокая.

— Просил какой — такой и сварила.

— С четырех кубков голова ошалел, до сей поры разума нет и пути не видит!

Есаульша засмеялась, толкнула мужа слегка от себя, сказала:

— Прилип, медовой! Ночью так не цолуешь, скорее все, да спать!

6

Стрельцы в зеленоватых кафтанах мелькали в свете факелов, теснились к башням. Разницы учинили с ними перестрелку.

С факелом в руке, с бердышом в другой сотник Моксев Петр, распахнув розовый кафтан, кричал:

— Не прети им в башни лезть, пущай! Волоки доски, ломай для — лари-и!

На площади под дрожащим огнем факелов застучали топоры, с треском и скрипом гвоздей посыпались доски, валились под ноги стрельцов и казаков товары, никто из ломающих лари не подбирал смятого богатства, лишь какие-то фигуры, похожие на больших собак, мохнатые, визжали и выли, ползая у ног разрушителей, вскрикивали женскими голосами:

— Мое-то добришко-о!

— Вот те! Вот животишки наши-и!

— Ой, пропали! Ой, окаянные! — И в охапку таскали из-под ног стрельцов в цветном платье — от ларей за хмурые дома — куски мяса, холст, материю, одежду.

Ворох досок и брусьев, натасканный, дыбился у темных враждебных башен.

Голос Мокеева забубнил трубой:

— Держи огонь! — Сотник передал стрельцу факел, схватил под мышку бревно, торцом с размаху ткнул в двери башни — запертая плотно дубовая дверь вогнулась внутрь. — А вот те еще!

Вторым ударом сорвал двери вместе со стойками, крикнул коротко и резко:

— Кидай доски в башню, запаливай их, дру-у-ги-и!

Стрельцы накидали досок внутрь подножия башен, подожгли. Из амбразур подошвенного боя пошел дым.

Разом выявилась кирпичная стена башни, порыжела от огня. Раздался залп из пушек вверху. Сверкнули саженные зубцы стены.

— Товарыщи! Плотно к стенам!

— Ништо, батько! В небо дуют, а мы их, как тараканов из щелей… — кричал Мокеев.

Двери другой башни также выломал. И в другой башне, в темноте, среди пестрых, мелких огней затрещало дерево, задымили амбразуры, широкий огонь разинул свой красный зев.

Разин хлопнул по спине Мокеева.

— Молодец, Петра!

Сотник с факелом в руке глядел вверх.

— А ну еще, браты казаки, стрельцы, киньте огню!

В выломанных дверях башен жарче и жарче пылал огонь. Над городом сверху взывали голоса:

— Казаки! Уберите огонь, сдаемси-и!..

И из другой башни также: