Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло

хрупкость или нежность исчезли. Узкая фигура преобразилась. Женское тело теперь виделось более удлиненным, тоньше и подвижнее, грудь перестала доминировать. Изменилось восприятие женщины в культуре: стали подчеркиваться ее независимость, ее потенциал, сложился ее новый образ в публичном пространстве: теперь она существует «вне дома»[1106], на «вольном воздухе», может работать. Главное изменение — «активность» и потенциал, составляющие суть стройности и подтянутости. Это символизирует триумф «девочки-подростка» на страницах модных журналов 1920-х годов: идет игра с мужскими атрибутами внешности, полностью меняющими видение прически, бедер, всей фигуры в целом. «Потрясающий успех»[1107] этого образа проявляется в подвижности и раскрепощенности.

Все это вызывает более глубокие изменения. Теперь форма создается не «плотью», а «мускулатурой». Полноту от стройности отличает само строение тела. Контур фигуры создает не мягкость, а упругость, изгибы тела делают его рельефным, придают утонченное, но ощутимое напряжение, отмечая границу допустимой полноты. Мускулистая подтянутость[1108] передает стройность: «Чтобы быть гибкой, ловкой и стройной, прежде всего нужны натренированные мышцы»[1109], как у Венка, героини Колетт, обладательницы «бедер с продолговатыми мускулами»[1110], или как у мадемуазель де Племер, одной из героинь «Олимпийцев» Монтерлана (1924), которая страдала из-за прекращения тренировок: «Жир возвращается, мышцы одеревенелыми становятся»[1111]. В те же годы журнал Vogue ясно обозначил появление нового профиля:

Гибкий спортивный силуэт, тонкие мускулистые руки и ноги, на которых нет ни капли жира, энергичное, открытое лицо: вот сегодняшний идеал женской красоты[1112].

Наконец, благодаря перевороту в средствах массовой информации эта модель получила широкое распространение: в 1920-х годах развивался кинематограф, ширилась аудитория журналов, вырос потенциал рекламы, достигшей промышленных масштабов[1113]. Коммуникация становится проще, унифицируются стандарты, формируется рынок, доступный растущему ускоренными темпами среднему классу[1114].

«Градация» анатомии

Стоит ли повторять, что обновление было решительным? И больше, чем от какого-то давления со стороны медиков, оно зависело от нравов[1115]. Это обновление было так значительно, что в 1920-х годах анатомы проявили к нему небывалый интерес: изгибы фигуры, вызванные скоплениями жира, превратились в объект исследований, перестав быть предметом насмешек; исследователи изучали их системно и размечали, как это делают геологи, регистрирующие осадочные породы и минералы. Тяжесть человеческого тела выражалась в диаграммах и графиках.

Благодаря столь методичным исследованиям были обновлены пороговые значения. Например, Луи Шовуа в 1923 году изучал случай человека с ожирением в подпупочной области: из-за чрезвычайной неразвитости его мускулатуры жир скапливался именно там[1116]. В этой «оседающей»[1117] фигуре мы видим начало ожирения: в связи с отсутствием мышечного тонуса живот тощего человека висит «мешком».

Новым становится и системное изучение фаз ожирения. Поль Рише в 1920 году создает классификацию «обвисаний» — в области ягодиц, по бокам, в зоне дельтовидной мышцы, над лобком[1118] — и выделяет такие характеристики, на которые традиционная анатомия «обращала мало внимания»[1119]. В том же году Жорж Эбер создает градацию: три степени ожирения подбородка, две степени «отечности лица», «три стадии обвисания женской груди»[1120]. Количество категорий возможных нарушений растет: «живот, раздутый повсюду», «закругленный внизу живот», «висящий или опадающий живот»[1121]. Появляются и новые категории телосложения: приземистое, среднее, высокорослое[1122]. Комбинаций так много, что они почти неуловимы. Детали не столь важны, но они как никогда ранее обнаруживают совершенно новое внимание к морфологии тела.

Сотворение «монструозного»

В описаниях стадий ожирения наконец-то произошли революционные изменения[1123]. В 1920-х годах расширенное толкование фаз ожирения систематизировалось. Одновременно изменился и образ «крайнего» ожирения, обретший конкретику: иногда толстяк необычайно уродлив и трагичен. На фотографиях плоть сползает чуть ли не до земли, обхваты талии невероятны, торчат вывороченные пупки[1124]. Физические особенности в таких крайних случаях столь странны и необычны, что на лицо фотографируемого из гуманистических соображений иногда надевают маску, чтобы скрыть его личность. Дело в том, что все степени ожирения переосмысляются. Полнота, прежде считавшаяся «предельной», пересматривается[1125]. «Курсор» представлений сместился: тревогу отныне вызывают «толстые» люди, а «очень толстые» стали восприниматься как некая трагическая крайность.

Впрочем, на протяжении нескольких десятилетий выдающаяся полнота уже считалась уродством, а не просто ожирением. Очень толстые фигуры были примерами «гротеска», курьезами, которые показывали в ярмарочных балаганах, в конце XIX века описанных Жюлем Валлесом: «Публика заходит, „чудо природы“ встает. <…> Вошли, вышли, вот и все»[1126]. Жюль Валлес говорит о «Грассо», мельком замеченном в парижском балагане: «чудовищная масса плоти, почти лишенная чувствительности, которую трудно назвать живой»[1127]. В конце XIX века некоторые примеры «чрезвычайной» полноты были скрупулезно внесены в перечень «аномалий»: в частности, мисс Конли, которую показывали в американском бродячем цирке (она весила около 300 кг и без посторонней помощи не могла переворачиваться в постели), или содержатель парижского кафе возле Нотр-Дама, который привлекал зевак тем, что сидел за специально сконструированной для его комплекции барной стойкой на трех стульях; или скончавшаяся в Плезансе в 1890 году молодая женщина, годом ранее принявшая предложение выступать на ярмарках: она тоже весила около 300 кг, и восемь человек не смогли «извлечь» ее из комнаты[1128].

Тема эксплуатировалась и открытками: например, в конце XIX века использовался образ Каннона, «самого тяжелого человека на свете»: на картинке он раздавливал собой весы, окруженный толпой «крошечных» зевак; или образ ярмарочного персонажа мадемуазель Терезины, которая обнажается, приняв эротическую позу, что приводит зрителей в еще большее смущение[1129]. Момент, когда «полный» человек становится «слишком жирным», становится трудноуловимым. «Слишком большое» количество жира воспринимается теперь как «уродство».

Такое отношение сложилось в то время, когда устоялись нормы, когда в массовом сознании благодаря взрывному росту коммуникаций начали стираться старые местные отклонения и привычное прежде локальное «оволосение» стало восприниматься как «странность». На ярмарках стали демонстрировать различные «феномены» и «ненормальности». Целью этого было попросту «распространение телесной нормы»[1130], ставшее интенсивнее в конце XIX века, когда сама эта норма ужесточилась. В ярмарочных балаганах игра строилась на противопоставлении самого толстого самому тощему, самого высокого самому маленькому[1131]. Видя такие крайности, зритель лучше понимал, как «должно» быть, и сравнивал норму с «отклонениями».

С 1920-х годов нарастает сочувствие к людям с телесными недугами, что приводит к совершенно иному «взгляду» на них. Созерцание подобных неподъемных тел вызывает лишь страдания. Ужесточение стандартов сделало «чудовищное ожирение»[1132] неприемлемым с точки зрения «нормы». Оно должно стать предметом научных исследований, а не удовлетворять любопытство зевак на ярмарках. Смотреть на них считается недостойным[1133]. Прекращен показ уродов на