'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

Вдруг, на другой день, ранним утром — налет немецких «юнкерсов», «лаптежников» — Ю-87. Ка-ак разбомбили они этот причал, ка-а-к начали поливать пулеметным огнем всех, кто на нем находился… Поднялась паника, все вокруг взрывается, взметается, разлетается… Люди мечутся — тот туда, этот сюда… Крик сплошной… Кровь… Убитые… Раненые… Боже ж ты мой!..　

Так я впервые убедился, что война — это совсем не то, что нам показывают в кино, что написано в книжках и газетах, и даже не то, что о ней рассказывают очевидцы… А вот я видел, как рядом — человек, у которого руку оторвало, она у него на лоскутке кожи болтается… Кровь брызжет ярко-красная… Кость — белая-белая… Ужасно. Впечатление — страшенное.　

Мою команду, к счастью, эта передряга не задела…　

Кстати, и до налета «юнкерсов», и под их бомбежкой погрузка с причала на паром наших отступающих войск не прекращалась. Мы тоже на этот паром стремились попасть. Я шоферов уговариваю: дескать, мужики, давайте, пробивайтесь — кровь из носу, а машины наши погрузить надо…　

А на причале — сплошная давка. Все стремятся убраться побыстрее из этого гиблого места — опять ведь «юнкерсы» могут вернуться.　

И как сейчас помню: один матросик лихой такой, на тракторе НАТИ, наверное, прет через всех и не глядит ни на кого. Ему кричат:　

— Стой! Стой, куда прешь на людей?! На технику?! Стой!..　

А он вытаскивает гранату-лимонку из своих широченных штанин, машет ею:　

— А ну отойди!.. А не то всех порешу!.. Отойди!.. — и прет.　

Таки пробился он со своим трактором на паром одним из первых…　

Зачем этому матросику надо было обязательно в первую очередь на паром попасть — я не понимал. Уж потом, на косе Чушка, — после переправы через пролив, — от которой мы добирались к Темрюку, до меня дошло…　

Ну что ж… Переправились и мы со своим «Ночь-1»… А два эти шофера от меня сбежали… Перед тем, как нам удалось протолкнуть спецмашины на паром, один из них подошел ко мне и говорит:　

— Леха! Ну что мы тут чухаемся?.. Видишь, как фашисты на нас давят?.. Ну их на хрен, эти автомашины… Давай останемся здесь…　

Я на него глаза вылупил:　

— Да ты что?.. Что говоришь-то?..　

— Да я местный… — говорит, — здесь устроимся, все будет нормально…　

Я, признаться, впопыхах не придал значения этому разговору. Думал: запаниковал парень, бомбежки испугался — вот и несет чепуху. Поэтому просто посоветовал ему прекратить такие разговорчики. А потом хватился — ни того, ни другого шоферов нет, оба татарина крымских удрали…　

Что делать?.. Как быть?.. Кто за баранки автомашин сядет?..　

Но мир, как видно, не без добрых людей. Нашлись, кто и за баранку мог сесть, и машины на паром затолкать. И хотя во время погрузки «юнкерсы» еще два налета на порт произвели, нам таки повезло: мы благополучно переправились, как я уже говорил, на косу Чушку.　

И вот тут-то отличился тот морячок — я его всю жизнь не забуду: дождь льет, слякоть, все развезло, машины не идут, не могут из этой слякоти вылезти, а он — подъезжает на своем тракторе, цепляет очередную жертву этой слякоти за то, что покрепче, вытаскивает ее на сухое место, командует:　

— Давай вперед!　

А сам — за очередной, увязшей по «дифер» в грязи машиной.　

Вот когда мне стало понятно, почему он размахивал лимонкой, отстаивая своему трактору место на пароме: зная состояние таманских дорог в осенние месяцы, он был уверен, что без него, без его трактора отступающим по этим дорогам нашим войскам не обойтись. И он был прав. Он, этот матросик, был действительно настоящим героем ретирады наших войск из Крыма на Кубань.　

Таким образом добрались мы до кубанской станицы Старонижестеблиевской. И вдруг оказалось, что вся наша команда входит в сослав БАО — батальона аэродромного обслуживания, о чем до этого мы и знать не знали, и ведать не ведали. Кстати, как только мы переправились на Чушку, сразу появились — где они раньше были?! — командиры с «кубиками» и «шпалами» на петлицах. И начальник наших станций появился. Так что я от этих станций вроде бы избавился. Но в Старонижестеблиевской меня вновь закрепили за ними — назначили старшим радистом. Хотя в этих самых радиостанциях «Ночь-1» я ровным счетом ничего не понимал.　

Да-а… Подходит конец декабря. Наши войска десантируются в Крым, в районы Керчи и Феодосии, освобождают от фашистов эти города, расширяют свой плацдарм на Керченском полуострове.　

И вдруг — бах! — в начале февраля приказ нашему БАО: высадиться в Крыму, подготовить аэродром где-то в районе посёлка Владиславовки. Это километрах в тридцати от Феодосии и пяти-шести от передовой.　

Естественно, вместе с БАО добираюсь туда и я. Дожди непрерывные вперемешку со снегом шли… Слякоть опять же… Наземные войска в таких вот неимоверно трудных условиях ветку железной дороги строили, к боям готовились… Страх смотреть на них было. Ну, а мы — при такой погоде о каком-то обслуживании полетов и думать не приходилось — откровенно бездельничали, да в караул ходили. Короче говоря, тоска стояла зеленая. И вообще непонятно было, для меня, по крайней мере: идет война или не идет? А если идет, то что это за война такая — сплошное копание в грязи… Не приспособлен, видно, я был к такому бездеятельному состоянию, молод был, жизнь меня еще как следует не трепанула — хотелось активно действовать, воевать.　

Вот и решили мы с другом, тоже окончившим школу воздушных стрелков-радистов, действовать. Взяли да и написали рапорта начальству авиационному по команде: дескать, дорогие товарищи, для чего вы нас учили? Вы нас учили для того, чтобы мы воевали в воздухе. Мы — воздушные стрелки-радисты, а вот сидим здесь, на бездействующем пока аэродроме, ходим по караулам… Заберите нас отсюда в какую-нибудь летную часть — летать хотим!　

И что ж вы думаете? Проходит какое-то время, нас вызывают в штаб батальона и говорят: так и так, вы откомандировываетесь на Кубань, в город Краснодар, полевая почта номер такой-то. Будьте любезны, вот ваши документы, давайте, дуйте…　

Ну, что… Мы просто были на седьмом небе от радости, воспряли великим духом.　

…Мы сразу же — в Керчь. Оформили там документы на переправу через Керченский пролив, переправились и — в Краснодар. А оттуда, в конце концов, появляемся там, куда нас определили — в 453-м дальнебомбардировочном авиаполку (ДБАП), расположенном в станице Новотатаровской.　

Вот в этом самом 453-м ДБАП и начал я свою летную войну, летать стал стрелком-радистом на самолете ДБ-ЗА,