'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

самолетов отдельных звеньев, а то и сами звенья как бы проходили сквозь полупрозрачные слои облачных холмов и горок, а иногда оказывались в удивительно странном положении: фюзеляжи и плоскости самолетов погружались в лохматую пену облачности, на поверхности же виднелись лишь поблескивающие плексигласовые фонари кабин с торчащими в них головами членов экипажей.　

Во втором случае — при обходе заоблачных казбеков и эльбрусов — наши самолеты нам самим казались кружащимися мошками около сверкающих подсиненной белизной сахарных головок.　

Временами казалось: не самолеты движутся в этом волшебном облачном царстве, а облака — холмы и горки — стремительно надвигаются на самолеты, облачные монбланы величественно проплывают мимо них. Ощущение — сильнейшее…　

Но это сильнейшее ощущение все же было мимолетным, не главным. Некогда было нам любоваться небесными прелестями. Над нами довлела тягостная, неотвязная мысль: неужели Берлин будет закрыт облаками, неужели мы не выполним такую нужную боевую задачу?　

Ловим каждый просвет в облаках, чтобы проверить и, при необходимости, скорректировать по наземным ориентирам правильность нашего полета. Пока идем точно. Вот- вот начнутся пригороды Берлина, а облачность не кончается. Что ж будем делать?.. Из-за облаков, вне видимости цели, удар невозможен. Подключаем СПУ к командной радиостанции: может, узнаем что-нибудь… Слышим голос Салова, запрашивающего у КП воздушной армии разрешения выйти под облака. После некоторой тягостной для нас паузы с КП последовал хитрый ответ — наверное, там, у командующего генерала Руденко, долго его обдумывали: «Разрешается нанести удар визуально»…　

В Берлинской наступательной операции принимало участие до 8400 советских самолетов. Советские истребители в воздушных боях сбили более 1100 вражеских самолетов, а наши бомбардировщики и штурмовики уничтожили большое количество солдат, офицеров и боевой техники фашистов

Как это понимать? А если цель закрыта облаками и ее визуально не обнаружишь? Непонятно.　

Салов понял так, как подсказывали ему его недюжинная интуиция, готовность взять ответственность за принятое решение на себя, отсутствие боязни пойти на риск, уверенность в своих возможностях и возможностях своих ведомых. Он, обнаружив разрыв облаков — «окно», образовавшееся, к нашему военному счастью, над окраиной Берлина, сквозь которое просматривался искомый нами центр города, «ухнул» в это «окно» свою «двойку» и все самолеты группы… Началось пологое пикирование.　

Я окинул взглядом устремленные к земле самолеты группы. Справа — звено Коли Цыбы, сзади — девятка Половченко, слева — звено Лени Белоусова под эскортом восемнадцати — один к одному — Ла-7, слитно, — как будто летчики этих самолетов все время только тем и занимались, что в полковом строю пикировали, да облачность пробивали, — самолет к самолету, выдерживая заданные интервалы и дистанции, расположились в одной, наклоненной к горизонту градусов под 60, плоскости. Как будто летели они таким слитным строем в горизонтальной плоскости, а она, эта плоскость, вдруг почему-то вместе с самолетами взяла и наклонилась…　

Постой, постой, а где же самолет саловского заместителя Беспалова? Его нет на своем месте — слева от «двойки»!.. Взглянул вверх назад. A-а… Вон он где. Решил выйти под облака одиночно. Все в разброд, один Беспалов в ногу… Конечно, так безопасней, но…　

Смотрю на приборы. По мере стремительного уменьшения высоты — 3000… 2500… 2000… 1500… метров, не менее стремительно возрастает и скорость — 500… 550… 600… 700… 750… километров в час. Ого! Скоро стрелка указателя скорости, рассчитанного на предельную скорость 800 километров в час, до упора дойдет…　

Взглянул вниз. А оттуда… с вражеских позиций — целый фонтан красно-оранжевых трассирующих пуль и снарядов. Все, что у гитлеровцев могло стрелять, очевидно, стреляло по нашим самолетам. Но странное дело: казалось, пули и снаряды противника обладали тем же необъяснимым магнетизмом, что и наши самолеты. Поэтому их трассы, вначале направленные прямо на нас, затем, следуя по искривленным, под влиянием того же магнетизма наших самолетов, загадочным «магнитным» линиям-изгонам, как бы изгибались и обходили нас снизу и сзади. На самом же деле, наши пикирующие самолеты, с необычайной для них скоростью — более 800 километров в час, — опережали траектории вражеских трасс, рассчитанных, очевидно, для обычных — до 600 километров в час — скоростей самолетов Ту-2.　

Мы неслись навстречу земле, наблюдая, как смутные очертания городского ландшафта, изувеченного следами прошедших и идущих сейчас боев, на глазах укрупнялись, превращаясь в полуразрушенные кварталы, в стены коробок зданий, с пустыми глазницами окон и дверей, в гигантские, поднимающиеся в небо огненные смерчи пожаров…　

Впереди просматривается наша цель — вон она, недалеко от громадного, буквой «Г», здания Имперской канцелярии. Мы вышли на боевой курс настолько точно, что поворачивать не было необходимости.　

…При резком снижении — ощущение своеобразное: уходит из-под тебя сиденье, словно какая-то неведомая сила приподняла твое тело вверх так, что голова твоя слегка ударяется о колпак фонаря кабины; затем — пружинистый, почти незаметный толчок снизу, будто бы та же неведомая сила потихоньку опустила тебя на сиденье и вновь поднимает вверх… Ты как бы некоторое время пребываешь в невесомости.　

На высоте около километра, следуя маневру саловской «двойки», самолеты группы выводятся в горизонтальный полет. При этом тоже возникает своеобразное, но несколько другое ощущение: ты становишься намного тяжелее своего веса; возникшие в твоем бедном теле излишки килограммов прямо-таки вдавливают все твое существо в сиденье.　

Мы — в горизонтальном полете, высота которого уменьшилась за счет просадки при выводе самолетов из пикирования еще на 200 метров. И — на боевом пути. Открываем бомболюки. Не обращая внимания на непрекращающийся зенитный огонь, выполняем прицеливание.　

В нужный момент, как по команде, все самолеты сбросили бомбы. Точно по цели сбросили. В этом мы убедились в момент фотоконтроля их взрывов. И в то же мгновение самолеты группы тряхнула ударная волна этих взрывов — высота-то лишь 800 метров! Нам она вреда не причинила, а вот от оборонительных сооружений противника в районе цели мало что осталось…　

Маневрируя курсом и высотой, Салов выводит группу на окраину Берлина, уже занятую нашими войсками, и над озером Хафель у Потсдама плавно разворачивает ее вправо, в обход города с севера.　

Мы идем на высоте 300 метров; настроение — лучше не надо: в сложных условиях задачу выполнили, надо думать, неплохо. Можно перевести дыхание, чуть — но не более — расслабиться. Посмотреть, что творится вокруг. И на земле, и, что особенно нас всегда интересует, — в воздухе. Тем более что нам сейчас ничто и никто не угрожает: под нами — наши войска, значит, зенитного огня бояться не надо; над нами и по флангам девяток —