'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

Кто он и что он — меня не очень-то интересовало. Да и времени не было поближе сойтись с ним и с другими полковыми «незнакомцами» — те несколько дней встречи полностью были заняты необычайно волнительным, чувствительно-радостным, а иногда и грустно-печальным общением с теми, с кем приходилось бок о бок сражаться в смертельно опасном небе войны, общением, полным воспоминаний о грозном, тяжелом, но незабываемом нашем общем фронтовом прошлом, воспоминаний — «со слезами на глазах» — об однополчанах и не вернувшихся в свое время из боевых полетов, и ушедших в мир иной в послевоенное время…　

Более того, попервоначалу мне не по душе была его некоторая вальяжность, что ли, самоуверенность, видимое стремление как-то выделиться: то он — тамада на скромном ветеранском застолье, то — экскурсовод на общественных началах при поездке однополчан по местам прошедшей войны, то — конферансье-острослов на самодеятельном капустнике-концерте участников встречи, решивших тряхнуть стариной… И все вроде у него получалось, за словом в карман он не лазил. Вот только когда речь заходила о начальнике штаба полка военного времени, он почему-то замыкался в себе, его, всегда благожелательное, выражение лица становилось угрюмо-напряженным, приобретало оттенок негодования… Такая бурная общественно-театральная деятельность незнакомого однополчанина волей-неволей вызывала у меня, ну, будем говорить, не совсем благоприятное, почти ильфо-петровское мнение о нем: «прыткий молодой человек»…　

А потом ко мне случайно попали уникальные фотографии военных лет, на которых, вместе с моими фронтовыми однополчанами — Борей Свердловым, Михаилом Третьяковым, Федором Некрасовым — красовался… Кто бы вы думали?.. — Алексей Сальников!　

Я полюбопытствовал у Свердлова: а что из себя представляет этот самый Сальников? А он мне: «Кто?.. Леха!.. Что за разговор… Настоящий человек!..» И коротко — а они, оказывается, друзья детства! — рассказал о его несладкой и нелегкой фронтовой судьбе.　

Позже, повнимательнее присматриваясь к этой оригинальной личности — Алексею Сальникову, — я начал понимать, что кажущаяся его вальяжность — это выработанная годами манера поведения много повидавшего и испытавшего человека-организатора, человека-руководи- теля, чему, по-моему, способствовали и своеобразная конституция его тела, абрис фигуры, характерные черты лица. Самоуверенность в суждениях — это результат досконального знания обсуждаемого вопроса и обоснованной уверенности в своей правоте. Высокая кипучая активность — ну, это уже натура, это у него от бога. Эта активность, как, между прочим, выяснилось при даже беглом ретроспективном обзоре его прошлого, не раз себя оправдала во многих прямо-таки невообразимых перипетиях его жизненного, в том числе и фронтового, пути усеянного более терниями, чем розами.　

Стрелки-радисты бомбардировщиков ДБ-3 (слева направо) сержанты Н. Смиронов, Б. Свердлов, А. Сальников　

Короче говоря, он меня заинтриговал. Заинтриговал и как неординарный, необычной судьбы человек, и, в первую очередь, как один из однополчан, боевые дела которых меня волнуют уже многие годы.

Поэтому на очередной встрече однополчан — по случаю 45-летия Победы — я, сойдясь с ним поближе, попросил описать и прислать мне наиболее интересные эпизоды ею фронтовой жизни.　

Он — оригинал — ответил оригинально:　

— Знаешь что? Я писать не мастак. Я лучше наговорю, что помню, на магнитофонную ленту и вышлю тебе. Лады? Магнитофон у тебя есть?　

Магнитофон у меня имелся…　

Он — наговорил. И — выслал.　

Отдельные, по-моему, самые интересные фрагменты его «наговора» составили сюжет предлагаемого повествования.

Я — стрелок-радист

В армию я был призван в 1940 году. И попал в Кировоград, в 31-ю окружную школу воздушных стрелков-радистов. Окончил я ее буквально в тот день, когда началась война — 22 июня 1941 года. До сих пор в памяти сохранились мельчайшие подробности того рокового для страны дня.　

Мы с утра находились в стрелковом тире. Стреляли из пулемета ШКАСа, смонтированного на турельной установке стрелка-радиста самолета ДВ-3. По движущейся цели стреляли. Цель — силуэт немецкого истребителя «мессершмитта» — перемещалась с определенной скоростью при помощи роликово-тросового механизма, а стреляющий должен был в этот силуэт попасть. Давалось на это 10–15 патронов и 2–3 секунды времени. Многое в этой стрельбе зависело от умения стрелка давать короткие очереди. Можно ведь в одну очередь выстрелить все патроны. Вероятность поражения цели будет одна. А можно — в две-три очереди. Вероятность поражения ее увеличивается. Пулемет-то — скорострельный: 1800 выстрелов в минуту дает, 30 — в секунду. Чтобы «сделать» очередь из 3–5 выстрелов — ого какой навык в стрельбе надо иметь!　

Так вот, мы стреляли.　

И вдруг прибегает посыльный. Запыхавшийся, глаза навыкате…　

Что-то докладывает нашему командиру — руководителю стрельб. И сразу же следует команда:　

— Отставить стрельбу! Строиться!..　

Дело привычное. И минуты не прошло — вся группа в строю, по ранжиру выстроилась. Как положено.　

— В расположение части… Бе-е-го-о-ом!　

Побежали. Тоже дело привычное.　

В части нам объявляют: так-то и так-то — началась война…　

Сразу же была усилена охрана всего школьного хозяйства. Дополнительные посты и патрули стали охранять самые важные его объекты. Война есть война, и мы все это тотчас же почувствовали.　

В некоторой неопределенности прошло несколько дней. А потом мы в срочном порядке сдали выпускные экзамены по специальности воздушных стрелков-радистов самолетов-бомбардировщиков. И весь курс был распределен кто куда. Я и еще семь моих товарищей были направлены в распоряжение штаба Военно-Воздушных Сил Крымского фронта, который располагался в Симферополе. Меня назначили старшим в этой группе.　

Прибыли в Симферополь. Пошли куда надо и обратились к тому, к кому нужно было обратиться. И — первая несправедливость: вместо того, чтобы направить в боевые части, нас заставили на окраине города — там был небольшой аэродромчик — рыть траншеи, окопы, строить доты и прочее. Как выяснилось позже, мы готовили запасной авиационный командный пункт.　

Копали мы, копали, строили, строили, коммуникации прокладывали, сверху дотов накаты из бревен, камней и земли настилали, а оказалось — все напрасно: гитлеровцы как-то уж слишком быстро и неожиданно преодолели Перекоп и ворвались в Крым.　

Пришлось нам волей-неволей эвакуироваться. Это в конце сентября — начале октября было…　

И вот, стали мы отступать по направлению к Керчи. Мне, как старшему в группе, поручили доставить в Керчь две специальные автомашины, оборудованные установками «Ночь-1». Это, как мне сказали, новейший, последний «крик» военной техники — радиостанции обеспечения ночной посадки самолетов. В то время — действительно новинка. Вот за эти радиостанции я и должен был отвечать вместе с приставленными к ним двумя шоферами из местных крымских татар.　

До Керчи мы добрались благополучно. Расположили свои спецавтомашины на грузовой площадке морского причала. Там еще было тихо,