'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

одним желанием: как можно больше оказать помощи нашим наступающим на Берлинском направлении войскам. Но — опять нет погоды в районе боевых действий. Майор Салов дважды пытался вести полк на боевое задание. Первый раз полковая группа пробилась через облачность к цели, но она была закрыта облаками. По команде с земли бомбы пришлось спросить в близлежащем к аэродрому озере. Во втором вылете погода резко ухудшилась, даже до аэродрома истребителей — нам местом встречи снова установили их аэродром — не дошли, и Салов дал команду садиться с бомбами. Ничего, все приземлились нормально, хотя многие самолеты, как и наша «пятерка», несли на себе по три тонных бомбы.　

Обидно: столько усилий — и напрасно. Я даже в летную книжку не стал эти вылеты заносить — задание-то не выполнено. Зря, наверное: ведь если летчик-истребитель в боевом полете не собьет самолет врага, ему же такой боевой вылет наверняка засчитают.　

20 апреля. Наконец-то настал долгожданный день: мы идем на Берлин! Цель — вражеские позиции на «непреодолимом», так говорилось в специальном приказе фашистского командования по обороне Берлина, внутреннем оборонительном обводе германской столицы, который почти совпадает с линией берлинской окружной железной дороги.　

Вроде бы нас уже трудно чем-нибудь удивить — многое мы видели, многое пережили, многое сделали. Но это ж — Берлин! Логово фашистского зверя! Пока еще живого и яростно огрызающегося. И наши Ту-2 с ярко-красным знаменательным словом на бортах «МОСКВА», и мы таки будем над Берлином. Это здорово!　

Каждого из нас охватило смешение чувств. И удивления — Берлин же! И неверия — да не может быть! И что-то похожее на чувство мести — ну, вы, которые в бункерах! Теперь на себе узнаете, что такое наши Ту-2! И уверенности: все сделаем как надо, не впервой русским воинам брать Берлин! И опасения — минуют ли тебя, твой самолет снаряды злобно изрыгающих огонь вражеских зениток и истребителей. И ожидания — скорей бы вылет, а то по какой- нибудь причине отменят…　

Но воодушевлены были все. С исключительным усердием, в приподнятом настроении готовили самолеты к вылету наши техники и механики, внимательно проверяли они все самолетные системы. Особенно вдохновенно вели себя оружейники. А как же! Они ведь готовят тонные и полутонные бомбы, предназначенные обрушить свою фугасную мощь на головы гитлеровского охвостья, засевшего в укреплениях Берлина!　

Иметь дело с такими неподъемными «штучками», как фугасные бомбы, оружейникам, среди которых было много девушек, нелегко. Но и тут они не растерялись. Когда наш летный экипаж приблизился к своей «пятерке» для предполетной проверки самолета, подвески и снаряжения бомб, то были крайне удивлены: тяжеленные бомбы ворочали… пленные гитлеровцы! А наши симпатичные оружейницы, с этаким независимым видом, будто они много раз имели дело с пленными, командовали: «Сюда!», «Туда!», «Назад!»… Немцы их прекрасно понимали. И исполняли все, что требовалось, охотно. Очевидно, рады-радешеньки тому, что война для них уже закончилась, пусть даже пленом. Плен все же лучше, чем смерть, читалось по их глазам, заискивающим улыбкам, поведению.　

На многих бомбах, в том числе и подготовленных к подвеске на наш самолет, белой краской выведено: «Подарок Гитлеру!», «На Берлин!», «Смерть фашизму!» И даже по- немецки: «Ein Geschenk fur Hitler!» («Подарок Гитлеру!»).　

Готовясь снаряжать взрывателями «наши» бомбы и видя, что мы с недоумением рассматриваем немецкую надпись, звеньевой оружейник Боря Ардзинба пояснил:　

— Да это вон тот немец, — он кивнул головой в сторону молодого белобрысого пленного, старательно кантующего решетку от тысячекилограммовой фугаски, — захотел личное послание своему фюреру с нашей бомбой переправить. Видно, их фюрер ему много неприятностей доставил. Мы разрешили, раз это для пользы дела. И подумали: а вдруг послание на немецком языке быстрее найдет своего адресата…　

Взволновала надпись «За маму!». Так, наверное, могла написать только девушка…

Митинга не было. Агитировать было и некого, и незачем. Все понимали, что надо делать. Ждали только: когда?　

Было обычное предполетное построение летного состава. Но оно, за исключением нескольких моментов, имело и нечто необычное.　

В боевой полет пойдут две девятки. Ведущий первой — Салов. Вот он стоит около дающего последние указания Дорохова и, как воды в рот набрал, — молчит. Мы-то его понимаем.　

Наша «пятерка» по традиции пойдет справа от самолета Салова. Уточнен маршрут полета, место и порядок встречи с истребителями сопровождения, сигналы взаимодействия с ними и с наземными войсками. Это пока что все обычное, что бывает на каждом предполетном построении. А потом началось необычное.　

Необычна была цель — Берлин. Когда Дорохов уточнял положение точек прицеливания, особенно значительно выговаривая «Берлин», «Берлинское направление», «Берлинская окружная дорога», «Фашистские войска, обороняющие Берлин», — значительность и необычность предстоящего боевого вылета передалась и нам.　

Необычным было сообщение о том, что между нашими и англо-американскими войсками установлена демаркационная линия, проходящая с юга на север по течению рек Мульда и Эльба примерно до пересечения последней с меридианом города Шверина, а дальше — строго на север до Мекленбургской бухты Балтийского моря. Приближаться к этой линии ближе 20 километров или — не дай бог! — пересекать ее строжайше запрещено. Нам сообщили знаки и сигналы взаимного опознавания наших войск и войск союзников.　

Мы прикинули по карте: от Берлина до демаркационной линии — около сотни километров. Это примерно десять минут полета на наших Ту-2.　

— Смотри-ка, совсем близко до второго фронта! — удивился, не разучившийся всему удивляться Иван Луценко. — Должны наши войска скоро с союзниками встретиться.　

Он был недалек от истины. Впрочем, это было ясно каждому из нас.　

Необычной, наконец, была и доведенная до нас информация Военного совета фронта о том, что наша дальнобойная артиллерия сегодня, 20 апреля 1945 года, начала вести огонь по отдельным целям в Берлине, в том числе по рейхстагу. Ну, а раз дело дошло до «бога войны» — конец фашизму близок. Мы постараемся его ускорить.　

…Мы, экипаж, в кабине «пятерки». Все у нас готово. Ждем сигнала на запуск двигателей. Волнуемся: каким получится первый боевой вылет на фашистскую столицу. Я даже — чего никогда не было — не выдержал, закурил в кабине. Чтобы нервы успокоить. Иван, учуяв запах табачного дыма, обернулся, посмотрел на меня, понимающе-укоризненно покачал головой. Ничего не сказал. Хотя — не положено.　

Ракета. Так. В кабину, через меня, пробирается Вася Рухлов — наш техник, помогает Ивану запустить двигатели. Убедившись в их четкой работе, он, ободряюще похлопав нас по плечу — дескать, все будет в порядке, — соскальзывает по правой плоскости самолета на землю. Отбежал в сторону, внимательно наблюдает за нами. Видно — переживает.　

Выруливаем за