Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова

событий, все свидетельства катастрофы остались там, внизу – под огромным, от горизонта до горизонта, одеялом, набитым куриными перьями и пухом.

– Раньше я думала, смерть – это то, что случается с другими. А вчера, – она делает длинную театральную паузу, – мы спускались к завтраку. Там внизу перед входом в ресторан зеркало. Огромное, во всю стену. Муж ушел вперед, а я немного задержалась, хотела поправить прическу. Это так странно… Люди идут мимо. Все живы и здоровы, а я смотрю, думаю: а вдруг меня уже нет… Наверное, я схожу с ума, – она смотрит на меня испуганными глазами шестилетней девочки, впервые осознавшей, что смерть не чья-то злая выдумка.

Мне не трудно найти слова, чтобы отогнать, дезавуировать ее пустые страхи. Сравнительно с другими видами транспорта самолет – воплощенная безопасность. Катастрофы, которые случаются в воздухе, – статистическая погрешность; улетая из Петербурга, мы попали в зону турбулентности – обычное дело, я больше чем уверена, опытные летчики бы справились; все внештатные ситуации, какие только можно себе представить, многажды раз отработаны на тренажерах, в воздухе им и думать не надо; настояв на экстренной посадке, наземные службы подстраховались.

Беда в том, что слова, которые вертятся у меня на языке, звучат неубедительно. В безвременье, где мы пребываем, я не верю в магию слов.

– Вы говорили об этом мужу?

Ее муж спит. В профиль он похож на статую фараона: шея напряжена, подбородок немного вздернут, руки, согнутые в локтях, лежат на бедрах ладонями вниз.

– Говорила.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что она врет.

Хочет воспользоваться его временной недееспособностью и рассказать нечто такое, что не предназначено для его ушей?

Поскольку деваться мне было некуда, я вздохнула и приготовилась слушать. Женщина, которой кажется, что она погибла, начала издалека.

Слово за слово я узнала, что они с мужем, бывшие одноклассники, поженились через год после окончания школы и – несмотря на то, что прошли через множество испытаний, – до самого последнего времени были счастливы. Особенно трудно им пришлось в девяностые годы, когда производственное объединение, куда их направили по распределению по окончании Финансово-экономического института (его в плановый отдел, ее – в отдел реализации), не вписавшись в новые рыночные условия, пошло с молотка.

Проводив прежнего гендиректора на заслуженный отдых, новое начальство занялось сокращением до невозможности раздутых штатов. А поскольку все происходило келейно (за спиной их некогда дружного, сплоченного коллектива), каждый рабочий и служащий чувствовал себя под дамокловым мечом.

Ее муж – надо отдать ему должное – одним из первых догадался, что в этой мутной водице ловить нечего. Пока другие бодрились и тешили себя надеждами, он, действуя на собственный страх и риск, принял мужественное решение: не ждать у моря погоды, а пуститься в самостоятельное плавание по волнам год от году набирающего истинную силу и сомнительную славу рынка.

Не прошло и пяти лет, как возглавляемый им торговый дом добился поистине фантастических успехов, вознеся своего создателя и собственника на такие социально-экономические высоты, о которых никто из их прежнего окружения не осмеливался даже мечтать.

Теперь они могли позволить себе всё: просторную квартиру в престижном районе, загородный дом в охраняемом поселке, прислугу, на которую она, войдя во вкус обеспеченной на пару поколений вперед жизни, переложила съедающие уйму сил и времени хозяйственные хлопоты, чтобы целиком и полностью посвятить себя воспитанию детей. Детей у них двое: сын и дочь. У обоих прекрасное образование, лучшее, какое только можно получить за деньги.

Рассказывая о детях, она на глазах молодела: ее щеки порозовели, мелкие морщинки разгладились. Сейчас я не дала бы ей ее настоящих лет.

– Ваши дети живут с вами?

Она погрустнела и покачала головой.

Я представила, как она бродит по пустому дому, чувствуя себя старой, никому не нужной, отслужившей свое вещью.

Повинуясь безотчетному порыву, я взяла ее за руку, словно мы не случайные попутчицы, а близкие подруги, которых много лет назад развела жизнь, чтобы по какой-то непонятной прихоти свести на случайном перекрестке: встреча после долгой разлуки.

Между тем она заговорила снова, и, чем дольше длился ее рассказ, тем явственней мне казалось, будто мы бредем по сумеречному лесу – погружаемся в сумрак, размывающий границу между двумя взаимопроницаемыми мирами. Еще не зная, к чему это приведет, но уже догадываясь, я выпустила ее руку, вернее, отняла свою, дабы уберечь от последнего шага в пропасть осознания, куда она, подводя итоги своей счастливой жизни, должна была сверзиться, если бы дала себе труд задуматься о том, о чем неотступно думала я.

Глядя в надтреснутое зеркало, где брезжили силуэты пассажиров того злосчастного рейса, я искала доказательство своего присутствия в этом мире, не отдавая себе отчета в том, что задача, которую я перед собой поставила, сродни демаркации государственной границы: установке пограничного камня или межевого знака. Будь на моем месте человек, владеющий мертвым языком некогда распавшейся империи, он выразился бы проще и короче, воспользовавшись емким словом terminalis.

Например, врач.

Я мотнула головой, словно надеясь стереть из папки «Мои призраки» фантом догорающей на обочине белой машины, ее обугленный, иссиня-черный остов.

Сейчас мне уже не вспомнить, на каком повороте ее сбивчивого рассказа возникла тема бога, вероломно, в одностороннем порядке и без объяснения причин пересмотревшего условия договора, заключенного между нею, как выгодоприобретательницей, и им, как поставщиком самых разнообразных услуг; притом что у бога, которого она создала для себя и своей семьи – как некогда ее муж торговую компанию, – не могло быть к ней никаких претензий. Соблюдая условия договора, она вела себя как истинная христианка: регулярно посещая ближайшую к дому церковь, оставляла щедрые пожертвования в храмовой кружке, откликаясь на просьбы батюшки, вносила существенную лепту в ремонтные работы: «То им крышу залатать, то подновить старые киоты», – и – «да, разумеется, как же иначе», помогала бедным, в том числе своей неблагодарной родне.

От мысли, что меня пытаются втянуть в выяснение чьих-то родственных отношений, веяло вязкой скукой. Отчего людям кажется, будто кровное родство – залог безоблачных отношений? По мне, так все наоборот: чем ближе родство, тем яростней мы готовы грызться по самому ничтожному поводу.

Ровно это я собиралась сказать, но, заглянув в ее глаза, готовые пролиться слезами, поняла, что только дам ей лишний повод, которым она непременно воспользуется, чтобы погрузить меня в перипетии нахлынувших на нее чувств; довольная тем, как ловко раскусила ее – впрочем, не такой уж хитрый – замысел, я постаралась напустить на себя равнодушия, рассчитывая отсидеться за ним как за