Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова

Похрустев пластиковыми коробочками, супруги приступают к трапезе.

По салону разносится запах жареной курицы.

Видя, с какой жадностью они ее поглощают, я чувствую приступ дурноты. Мне трудно отделаться от мысли, что, прежде чем разложить куски куриной плоти по коробочкам, ее должны были убить.

Мое застигнутое врасплох воображение рисует пугающую картину.

Я вижу незнакомый двор, по всему периметру застроенный приземистыми некрашеными сараями. Посреди двора – деревянная колода. Топор, посверкивая на солнце, играет в руке палача. Куриный палач вытирает руки о фартук – его вялые, равнодушные глаза следят, как она, безголовая, брызжущая кровью, бежит по пустому двору, хлопая крыльями, – не догадываясь, что уже умерла…

Пугающее видение блекнет.

Допив остатки сока, я обращаюсь к проходящей мимо стюардессе. Прошу стакан воды. Одарив меня служебной улыбкой, она скрывается за плюшевой занавеской, отделяющей салон от служебного помещения, и вскоре возвращается, держа в руке пластиковый стаканчик.

Пока тепловатая, не имеющая ни запаха ни вкуса вода растекается по моим венам и артериям, достигая самых мелких капилляров, я смотрю в иллюминатор. Внизу расстилается все та же белая пустыня: огромное, от горизонта до горизонта, одеяло. Мне хочется зарыться в него и заснуть.

Продолжение повести о несчастной матери, или Как смириться с неизбежным, если знать, что оно не неизбежно

В храме Мельпомены, которой Мария служит верой и правдой, счет премьерных дней ведется как от сотворения мира: день первый, день второй, день третий… На практике это делается так: справа от директорской двери есть доска, куда вывешивают приказы. В левом верхнем углу проделаны специальные прорези – вроде «Кассы букв и слогов». Утро начинается с того, что Валентина Дмитриевна, пожилая секретарша, выкладывает на доске цифру, соответствующую текущему дню. Пока счет идет на единицы, попросту заменяет крайнюю правую карточку (скажем, двойку на тройку), далее переходит к разряду десятков, затем сотен. И так до будущей премьеры, после которой счет дней обнуляется.

Никто – включая старожилов, чьи поясные портреты украшают наше зрительское фойе, – уже не помнит, когда и при каких обстоятельствах возникла эта традиция. Возникла и возникла: не мы ее создали, не нам и отменять. Другое дело, что в прежние, относительно спокойные годы это, как его называют в нашем театре, сакральное число ни разу не вышло за границы первой сотни: премьеры поспевали одна за другой. Сейчас, когда Главный улетел, а, называя вещи своими именами, фактически дезертировал, образовалась томительная пауза, исчисляемая вопиюще трехзначными числами. Всякий, кто проходил мимо обитой коричневатым дерматином директорской двери, этого не мог не заметить. Заметить и благоразумно промолчать.

Хотя некоторые безответственные товарищи – назовем их театральными отщепенцами – не гнушаются отпускать по этому поводу сомнительные шуточки, тем самым противопоставляя себя нашему, в большинстве своем, здоровому коллективу. Так, не далее как вчера заслуженный артист России В.П. Радужный (фамилия и звание дважды подчеркнуты), приветствуя коллег в присущем ему ироническом ключе: как, дескать, ваше ничего? – нарисовал в воздухе указательным пальцем левой руки (именно левой, а не правой!) трехзначное число. С плохо скрытым намеком, подпадающим по действие статьи 280.3 УК РФ. Прошу обратить внимание и принять соответствующие меры (дата и неразборчивая подпись).

Так или иначе – лето завершилось. Для Марии оно стало вдвойне тревожным: ко всему прочему прибавилась тревога за сына. ЕГЭ ее мальчик сдал неплохо, она была уверена, с такими баллами поступит. Не поступил. Срезался на вступительном испытании: в СПБГУ свои правила. Университет – это вам не рядовой вуз.

Я вижу.

Мария у себя дома.

Развернув старую пожелтелую газету, которую использовала как инструмент борьбы с тараканами, предварительно свернув в трубочку, она читает статью десятилетней давности, когда ее любимый Летний сад пережил масштабную реконструкцию, в рамках которой и, разумеется, под эгидой Русского музея были воссозданы некоторые утраченные объекты екатерининской эпохи, в том числе большие и малые фонтаны; воспользовавшись случаем, реконструкторы, наряду с утраченными объектами возвели новые, без которых в наши дни невозможно по-настоящему эффективно следить за садом: во-первых, трансформаторную подстанцию, во-вторых, хозяйственный корпус со стоянкой для садовой спецтехники. Но главное, на что неравнодушные горожане не могли не обратить внимание, – вырубка старых, отживших свое деревьев. В результате такой, прямо скажем, варварской манипуляции привычный облик сада радикальным образом изменился. На смену тенистым аллеям и разросшимся вековым липам пришли сомкнутые ряды шпалер. По обочинам аллей и дорожек словно сами собой возникли деревянные решетки с косыми перекладинами. Отвечая на вопросы общественности, представители музея твердо обещали: когда стриженные под одну гребенку кусты окрепнут, косые заборы снимут, уберут. Обещаниям мало кто верил: уж слишком фундаментально эти решетки были сделаны.

Мария свернула в трубочку газету и стала думать про деревья. Прежде чем погрузиться в долгую зимнюю спячку, у деревьев еще есть немного времени, чтобы покрасоваться перед праздно гуляющими горожанами и гостями города. Процесс сбрасывания осенних листьев в наших северных краях протекает неравномерно. Все зависит от того, какое вы дерево. Если дуб – за вас можно не беспокоиться. Если вяз – зеленейте как ни в чем бывало. Если клен – вам еще долго предстоит краснеть; обливаться краской стыда. Впрочем, зима уравнивает всех: к ноябрю палую листву сгребут в отдельные кучки. Во времена ее детства эти кучки поджигали. В памяти остался запах тлеющих листьев, приправленный струйками дыма, – сладковатый и по-своему приятный. Еще неделю-другую аромат тления будет витать над Летним садом, пока листья дубов, вязов и кленов не догорят на медленном огне.

На днях ей позвонил сын. Сказал, что срочно нужны деньги, те, что она давала в прошлом месяце, кончились. Не говоря ни да, ни нет, она спросила: так ты зайдешь? – словно ставила условие, от исполнения которого будет целиком и полностью зависеть ее материнская щедрость. Такая вот нехитрая хитрость. А уж во времена всеобщей цифровизации, прямо скажем, жалкая – Сереже ничего не стоило ее раскусить. Сделать вид, будто речь идет всего лишь о способе передачи денег: бросить на карту – что может быть проще? Чувствуя себя пойманной и даже раскушенной – да так, что косточки хрустнули, – Мария кивнула: да-да, ничего. Видимо, что-то расслышав в ее упавшем голосе, он обещал забежать, но не сейчас. Через неделю у сына день рождения, ему исполнится восемнадцать. У нее еще есть время подумать о подарке.

Когда Сережа был маленький – Мария вспоминает, – они гуляли в Летнем саду. Вдвоем, без папы и без бабушки, бродили по осенним аллеям. Повсюду стояли таблички: «По газонам ходить запрещено», но Сережа не слушался, так и норовил