День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

class="p1">Лицо Матвея Пантелеймоновича расплылось в самодовольной улыбке.

– Прошу вас, успокойтесь, Анна Ивановна, – начал он, как обыкновенно, обращаясь к жене то на «вы», то на «ты». – Я хочу тебе сообщить: Муравьев терпит сегодня полнейший провал с Приречьем.

– Врешь, врешь! Ни одному твоему слову не верю. Он не из тех! Он – это не ты, – бурно возразила Анна Ивановна и опять погрозила пальцем: – Знаю я тебя! Ты мне еще расскажешь, что он занят с дамами? Да, ты мне говорил это. Нет, врешь! Знаю его и тебя. У него цель в жизни, а у тебя? Таинственный мрак неизвестности? Фу! Слушать тебя не хочу!

Лицо Матвея Пантелеймоновича нахмурилось, губы его застыли в брезгливой мине. Он тяжело засопел, прошелся подле стола и, выражая крайнюю степень негодования, небрежно бросил свое длинноногое, сухое тело в кресло Анны Ивановны, но тут же торопливо встал и пересел на жесткий стул.

«Таинственный мрак – душа человека, – думал Матвей Пантелеймонович, пережидая, когда выскажется до конца достопочтенная Анна Ивановна. – И ведь бывают же такие прескверные минуты жизни, когда и солнцу не возрадуешься».

– Достопочтенная Анна Ивановна!..

– Молчи, молчи, молчи! – решительно отрезала Анна Ивановна и, не желая вникать в доводы супруга, поспешно собралась и ушла в геологоуправление.

Матвей Пантелеймонович закусил чем пришлось и в том же пресквернейшем расположении духа, в котором проснулся, явился на работу.

До обеда он переговорил со многими геологами и начальниками партий. А с обеда, запершись на ключ в своем огромном кабинете, углубился в подготовку доклада о плане весенних работ.

2

Приречье, Приречье!.. Далекий угрюмый край.

Там бурливые воды могучей реки. Там безлюдье, царство бурых медведей, когтистых росомах, там наращивают свои драгоценные рога маралы, там цепи полуразрушенных гор… И железо, железо!.. Там благородные металлы… и многое другое… Кто знает, где и что там лежит? Может быть, это только предположения?

Геологи – народ упорный, терпеливый. А Муравьев известен среди них как человек особенно крепкой хватки. Возобновив движение в Приречье, он уже не мог отказаться от своей дерзкой мысли. Подобно охотнику, идущему по хитрому, петляющему следу лисы и не чувствующему ни усталости, ни голода, Муравьев, направив свою мысль по запутанным следам случайных находок, не мог уже ни остановиться, ни передохнуть.

И в этот вечер он думал о Приречье. Он то нервно ходил по кабинету, то садился за стол и рылся в отчетах и журналах своих предшественников, то опять вставал, курил папиросу за папиросой и все думал и думал. В таком состоянии застал его Одуванчик.

Солидно покашливая, Матвей Пантелеймонович не вошел, а втиснулся бочком в кабинет. Переложив толстую кипу бумаг из правой руки в левую, Матвей Пантелеймонович мелкими шажками подошел к столу и с выражением крайней досады начал вслух читать материалы, подготовленные им для заседания совета.

– Красиво, красиво! – бормотал Муравьев, зло поглядывая на Одуванчика.

В докладе Матвея Пантелеймоновича, как и всегда, было много общих мест и витиеватых, ни к чему не обязывающих выражений.

Держа руки за спиной, то сжимая, то разжимая кулаки, Муравьев стоял у стола, еле сдерживаясь от взрыва бешенства. «Опять болтовня, дикая, безответственная болтовня».

Кто-то постучал в дверь и на голос Муравьева: «Да, да!» – вошел. Одуванчик весьма значительно посмотрел на незнакомку, которая по-приятельски просто поздоровалась с Григорием.

Это была Юлия. Одуванчик не узнал ее. Григорий попросил Юлию обождать, указав на черный кожаный диван, и, повернувшись к Одуванчику, проговорил:

– И все о Приречье? Нет, хватит! Ни слова больше! Вычеркните все. Так не говорят о больших делах. Приречье – наше будущее. Через год-два Приречье потянет миллионы капиталовложений! – и порывисто отошел от стола.

Матвей Пантелеймонович побагровел и не нашелся сразу что возразить. Заерзал на стуле, приглаживая русые вихры.

– Позвольте, позвольте! Я вам докажу, – начал он развивать свою точку зрения: – Приречье – проблема, и притом полная неясностей…

Прислушиваясь к спору геологов, Юлия следила за суетливыми движениями Одуванчика. Она еще не понимала, о чем они спорят, но почему-то была уверена, что Григорий прав. Ей нравилось, как он просто и последовательно уничтожал пространные и путаные доводы многоречивого Матвея Пантелеймоновича.

В тот момент, когда у Одуванчика иссякли все доводы против Приречья, как бы на выручку к нему важно вошли Нелидов и профессор Милорадович. И вскоре после них – Катерина.

– Что за шум, а драки нет? – хитро улыбаясь, произнес Нелидов, на лице которого теплились лукавством постоянно смеющиеся черные глаза. – О Приречье?

– Оставьте вы свое Приречье, Григорий Митрофанович! Далось вам это Приречье! То Приречье разведывать, то отвалы исследовать, – с насмешливой улыбкой сказал Милорадович.

– А что же? И отвалы будем исследовать.

– Отвалы? – Одуванчик захихикал.

– Не время нам рыться в отвалах, с этими делами и все такое, – закипятился Нелидов. – Москва не разрешит нам заниматься отвалами! Мы будем вести поисковые работы только наверняка. Талгат, Ивановка, Кленовка – вот три объекта, где мы должны работать. А вы нас ориентируете на отвалы. Не надо, не надо! – и замахал руками.

Торопясь высказаться, Нелидов часто повторял «с этими делами» и «все такое».

Геологи спорили.

Профессор Милорадович, резвый кругленький старичок, изредка с достоинством ронял свои замечания.

– Будем рыться в отвалах! Будем! – настаивал Муравьев. – В Колорадо роются? В Трансваале роются? В Мексике роются? Или это позволено только американским золотопромышленникам, а нам наплевать?! Нет, и мы будем рыться!

Пока говорил Муравьев, профессор Милорадович, пощипывая пухлыми пальчиками свою седенькую бородку, ухмылялся.

– Сибирь – не Трансвааль, Сибирь – не Колорадо, – высказался он.

Муравьев зло посмотрел на профессора. Тот продолжал добродушно усмехаться.

3

Катерина не сразу увидела Юлию. Она что-то вставила в разговор о делах талгатской партии и, повернув голову, заметила Юлию. «А ей что здесь надо? Зачем она тут?» – тревожно подумала она. И то, как независимо и просто держала себя Юлия, и то, как она посматривала на Григория, подняло в Катерине чувство неприязни.

– Я хочу твердо знать, – продолжал Муравьев, – почему откладывается Приречье? Там мы должны вести поиски! Приречье – многорудный кряж, и я вам докажу.

Указывая пальцем то одно, то другое место на карте, читая выдержки из отчетов и журналов геологов, Муравьев довел Одуванчика до такого волнения, что Матвей Пантелеймонович готов был лопнуть от злости.

Пока он слушал доводы Муравьева, на его лице сменилось девять улыбок: добрая, злая, лукавая, горькая, хитрая, жалостливая, ироническая, строгая, кислая и замерла слезливая. Будто Матвей Пантелеймонович спрашивал своей слезливой улыбкой: «Да точно ли это все так?»

– Таинственный мрак – Приречье! Мрак, мрак! – пролепетал Одуванчик, умоляющим взглядом призвав на