День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

неприступное Приречье. Угрюмые Киргитейские скаты. Неведомые речки и ключи. Никому не известные горные перевалы… И там, где-то там лежит железо. И его надо взять. Во что бы то ни стало!

Энергично потирая руки, Григорий прошелся по комнате. Потом подложил березовых дров в печку и долго сидел на корточках перед открытой дверцей. Тлеющие угли сверкали, как золото, жаром румяня его смуглые щеки.

Но где же Юлия? Что она там делает вечерами в студии? Читает лекции в школе живописи? Какие же лекции – скоро двенадцать!

Григорий насупился и захлопнул чугунную дверцу печки. Подошел к окну и отдернул гардину на кольцах.

Юлия хлопнула дверью в сенях. Горячая, жгучая струя крови током прошла по телу Григория. Он узнал Юлию по стуку хлопнувшей двери. Она всегда входит громко, шумно, как порыв ветра.

Еще до того как Юлия переступила порог, Григорий вдруг как-то сразу представил ее: гордую, с чуть приподнятой кудрявой головой, синеглазую, смеющуюся, румяную и почему-то с шалью не на голове, а на плечах. Ему даже показалось, что он уже видит ее глаза с лукавинкой.

Так и вошла Юлия. Только шаль у нее была не на плечах, а в руке. Шинель нараспашку. Белые чесанки по колено в снегу, будто она шла не улицей, а сугробами.

– А, дома! Вечер добрый, – громко сказала она, не отнимая руки от дверей скобы, и так же порывисто, как вошла, прошла на середину комнаты и в недоумении окинула все вокруг быстрым взглядом.

На столе – патроны, патронташ, какие-то охотничьи приборы, на середине стола – сверток бумаг, планшет, большой геологический компас, рулетка. На диване – заплечная сумка, рукавицы из собачьей шкуры, вывернутые шерстью наружу, пуховый шарф… У стены – трехствольное ружье, охотничьи лыжи, подшитые камусом – оленьими шкурками.

– Что-то вижу новое, необычное. В дорогу? – спросила Юлия.

– В дорогу.

– Туда, далеко?

Григорий помолчал и медленно проговорил:

– Туда и далеко. Туда, где я еще никогда не бывал. Хочу вот пощупать ту землю своими руками и глазом.

– А я?

– Что?

– Или вы забыли? – спросила Юлия. – Еще в декабре вы говорили, что для поездки в Приречье вам нужен будет фотограф и художник – документировать разведку. И мечтали, чтобы я поехала с вами. И я мечтала увидеть тайгу, горы, леса!.. Побывать там, где растет кедр с золотым венчиком на кроне! И потом, что же вы не сказали, что завтра едете?

Григорий видел, как Юлия сжала в руках шаль и, не глядя ему в лицо, прошла мимо, дохнув на него холодом улицы, и стала греть руки у изразцовой печи.

– Я, кажется, говорил, – буркнул Григорий.

– Вы? Мне? Вот уж неправда! Если бы я знала, что вы завтра едете, я бы не купила билеты в театр. И не бродила бы целый час по Енисею. Видите, я вся в снегу? И чуть не утонула. Где? А там, на реке. Провалилась в сугроб, а под сугробом вода… Как это называют: вода проела лед?

Григорий только сейчас заметил, что чесанки Юлии не в снегу, а обледенели. И руки у нее красные, как у гусыни лапы. Это она хваталась за кромку льда, выкарабкиваясь из полыньи. Низ шинели тоже мокрый, и даже шаль мокрая. А еще стоит и улыбается! Вот уж вздорная девчонка!..

– Как это называется?!. Как это называется?!.. – проворчал Григорий. – Это называется соваться в воду, не зная броду. Долой чесанки, сию же минуту!.. Садитесь вот сюда, на стул!

Он усадил Юлию на стул, повернул ее вместе со стулом ближе к печке и сбросил с ее ног чесанки. Они упали на пол, как деревянные. Чулки на ногах были мокрые. Григорий заставил ее снять чулки, а сам вышел в другую комнату. Вскоре он вернулся и подал ей в граненом стакане водку.

– Да что вы, ей-богу! Нет, нет. Я же… Да я оглохну от такой дозы! – и отстранила рукой стакан.

– Не оглохнете, а здоровее будете, – уверил Григорий. – И как вас занесло в полынью? Удивляюсь! Где вы там бродили? Пейте же смелее! Смелее!.. И до дна.

Юлия приняла стакан и, запрокинув голову, сморщилась от резкого запаха водки. Ее растрепанные волосы вспыхнули, как пламя. Капли слез на ресницах блестели, как искорки.

– Пейте же, пейте! – подбодрил Григорий.

– И выпью! Вот возьму и выпью, – упрямо ответила она и залпом, большими глотками выпила водку, потом мучительно закашлялась.

Григорий подал ей кусок черного присоленного хлеба.

– Так-то будет лучше, – сказал он.

Юлия, тая усмешку в уголках губ, спросила:

– Вы всех так спасаете?

– Тонущих спасают, – усмехнулся Григорий. – И потом, что-то мне не верится, чтобы под снегом была полынья. Никогда не встречал! – и покачал головою.

– А ее и не было, – с невинным задором ответила Юлия. – Я ведь сама забрела в полынью. И никакого снега не было! Шла, слышу, где-то журчит вода. Я остановилась и долго слушала. А вода поблескивает этакой странной серебряной рябью. Такую можно написать только акварелью. И даже луна плавала в ряби. И луна, как живая, покачивалась. Я хотела подойти поближе, как вдруг лед треснул и обломился под ногами, как сахар. Так у меня сердце и сжалось!.. Но я успела схватиться за кромку льда и выпрыгнула. А страшно!.. Страшно было!

После ужина Юлия слушала рассказ Григория о том, как он когда-то давно плыл по Ангаре на льдине. У печки было жарко. Юлия пересела на диван.

– И в самом деле, страшно тонуть, – призналась она.

– Страшно, – согласился Григорий. – Но я тогда не думал, что тону, я верил, что выплыву. Льдину все время прижимало к берегу. И она, сдавливаемая другими льдинами, трещала, но не лопнула.

И вдруг широко улыбнулся, прошел к столу, достал из ящика маленькую синюю коробочку и медленными неловкими движениями пальцев открыл ее. Юлия смотрела на него с недоумением.

В пальцах Григория – красивый голубоватый камень.

– Что это? – спросила Юлия. – Тогда у вас не было этого камня. Какой нежный тон!..

– Это бирюза, – ответил Григорий, пряча радостный блеск глаз. – Хороший ведь камень, правда? Я хочу его подарить вам. И вы всегда будете помнить эту ночь накануне моего отъезда…

– И этот камень тоже имеет предания? – тихо спросила Юлия.

– И этот камень тоже имеет предания, – в раздумье повторил Григорий. – В Средние века бирюза ценилась очень высоко, и редкому камню приписывались свойства более чудесные, чем бирюзе. Еще в Древнем Египте на бирюзе вырезали амулеты. Египтяне считали, что тот, кто носит бирюзу, счастлив в любви и находит радость в жизни.