Муссолини. История одного диктатора - Альдо Каззулло

Учебные заведения должны покинуть все евреи, дети в том числе. 200 студентов вузов, 1000 лицеистов, почти 4500 школьников уходят из классов. Что они сделали дурного? Вопрос риторический.

Фактически вводится апартеид, режим сегрегации.

Итальянские евреи шокированы, раздавлены и с трудом понимают смысл происходящего ада. Прославленный поэт и представитель литературного направления герметизм Умберто Саба пишет: «Я итальянский поэт, рожденный от еврейской матери. Почему меня вдруг „вырезают“ из страны, которую я так любил?!»

Пресса называет евреев «чуждой нацией». Это и исторически неверно, и по-человечески отвратительно. Многие евреи были среди героев Рисорджименто, многие пали в боях за Италию. Теперь одни мечутся в поисках спасения и получают юридическое «освобождение от ответственности» за фашистские или военные заслуги или католический брак. Другие предпочитают изгнание или смерть. Военные-евреи вынуждены уйти из армии. Евреев-самоубийц, сломавшихся из-за новых законов, к моменту нацистского вторжения насчитывается по меньшей мере 30.

В Турине Эмилио Фоа, прекрасный семьянин, решается уйти из жизни, чтобы его сыновья и вдова больше не подвергались преследованию: «Оставляю вас, спасая семью. Пусть случится меньшее несчастье!» Анджело Формиджини, издатель из Модены, человек культуры и великий юморист, утром 29 ноября 1938 года поднимается на колокольню собора Гирландина и бросается в пустоту с воплем «Италия, Италия, Италия!», словно взывая к совести нации. Законы дуче лишали Формиджини любимой работы, ставшей для него жизнью. Анджело, как часто бывает с романтическими натурами, долго думал о самоубийстве и тщательно его спланировал. Несчастный фиксирует в предсмертной записке, что бросится с колокольни с карманами, набитыми деньгами, чтобы фашисты не смогли сказать: мол, он совершил самоубийство из-за «презренного металла». Анджело предсказывает, что упадет на брусчатку в определенном месте, которое саркастически просит назвать «салфеткой Формиджини». Сейчас в этом месте расположена мемориальная доска. Горькая усмешка сменяется возмущением, практически яростью. Он пишет жене: «Я не могу отказаться от своего долга. Я обязан доказать злобную нелепость расистских мер. Нужно называть вещи своими именами. Не „расовые законы“, как говорит Бенито Муссолини, а „расистские законы“, куда как более ясная формулировка. Я отдаю свою жизнь в знак протеста».

Газеты молчат о самоубийстве Анджело Формиджини, несмотря на его популярность: о евреях писать нельзя. Но, как отмечает Ренцо де Феличе, «итальянцы, достойные этого имени, причем, разумеется, не только евреи, понимали… значение этого отчаянного и в то же время героического жеста. „Дискриминация, – крикнул знаменитый Формиджини всем фашистам. – Это преследование – самое варварское и бессовестное за столетия существования Италии“».

Комментарий влиятельного фашиста Акилле Стараче свидетельствует о подлости и безумии режима: «Он умер как еврей. Он спрыгнул с башни, а не стал стреляться».

Среднестатистический итальянец отнюдь не всегда относится к бедам малых общин с пониманием и солидарностью, однако на этот раз надуманность расовых законов ощущают все. Большинство не понимает, почему их соотечественники – семьи, взрослые, дети – должны страдать. Чиано фиксирует общую тревогу. Но существует ли этот «среднестатистический итальянец»? Есть ревностные служаки, стремящиеся любым способом угодить начальству. Есть люди, которые отворачиваются от преступлений и жертв. Есть волевые итальянцы, которым хватает сил сказать «нет». И есть бесстрашные люди.

В Турине, наименее фашистском городе Италии, Эдгардо Соньё, молодой человек, воевавший в Испании с франкистами, прогуливается под портиками с желтой звездой на груди. Это его способ выразить солидарность с преследуемыми. Но в том же городе руководители банка Toro Assicurazioni отправляют уведомления об увольнении еврейским служащим. Так поступают банки, страховые компании, финансовые учреждения по всему государству, обрекая на голодное существование десятки и сотни семей. Тем не менее Туринская фашистская федерация пишет в Рим, чтобы засвидетельствовать «глубокое сожаление, которое отмечается в общественном мнении… Проблемы евреев вызывают всеобщее возмущение. Почти никто не выполняет расовые законы в том виде, в котором они приняты».

Евреи получают письма солидарности: «Сердечно и дружески вас приветствую», «В этот печальный час скажите, чем я могу помочь». Даже Il Popolo d’Italia получает письма протеста. Дуче это совершенно не нравится. Он приказывает Пини «продолжать заниматься защитой расы».

La Difesa della Razza – «Защита расы» – издание, которое возглавляет Телезио Интерланди[230]. Секретарь редакции – Джорджо Альмиранте[231]. Начинается все хорошо. Первый номер – 85 тысяч экземпляров, 105 тысяч – второй, но затем тираж падает до жалких 20 тысяч. Бульварное издание теперь покупают партийные фанатики и сами евреи, которые пытаются понять, что еще с ними может случиться. Джорджо Бокка в «Истории Италии в фашистской войне» пишет: «Простому читателю сполна хватило первых номеров, особенно фото арийских типов – высоких мужчин и женщин со светлой кожей и лазурными глазами, в которых никто, кроме триестинцев, себя не узнал.» Интерланди и Стараче считают свой палочный метод благородным. Одержимость «мифом о чистой крови» наводит художника и сатирика Мино Маккари на следующие строки:

Интерланди в служебном рвении

Всем советует без промедления

Предоставить, согласно логике,

Свою полную генеалогию.

В Триесте федерал Эмилио Грациоли защищает еврейские семьи города – Салем, Морпурго, – и Рим поносит его что есть мочи. Миланский федерал Рино Паренти озлоблен, поскольку расистская кампания жестоко буксует «из-за обычных сентиментальных арийцев».

Юная Франка Норса, которой предстоит прославиться под именем Франки Валери, покидает школу Парини и сдает выпускные экзамены в Манцони. Никто этого не замечает. Гораздо позже, в конце своей долгой жизни, она напишет: «Эта система далеко не всегда была эффективной».

Исследовательница, исключенная из университета, запирается в своей комнате в Турине и день и ночь изучает нервную систему. Позже открытия Риты принесут ей Нобелевскую премию по медицине. Это Рита Леви-Монтальчини.

Король подписывает документы без лишней суеты. Королева Елена беспокоится о личном докторе, еврее Эрвине Стукьольде, и просит Чиано о помощи, поскольку Виктор Эммануил страшится даже заикнуться об этом дуче.

Папа готовит еще более жесткую энциклику, открыто осуждающую нацизм и фашизм: «Человеческий род – единая раса». Муссолини зловеще напоминает, что в его родной Романье церкви были заколочены, и лишь теперь в них вернулись верующие – потому что он, дуче, того захотел. Муссолини надеется на скорую смерть бескомпромиссного папы, и вскоре, к его огромной радости, это случается. Пий XII – Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли – благоразумно откладывает новую энциклику в долгий ящик.

Итак, 5 ноября 1938 года, через два месяца после вступления в силу кошмарных расистских законов, «освобожденных» семей – то есть спасшихся от преследований юридическим путем – насчитывалось уже 3522 из 15 тысяч. Далеко не всегда, конечно,