Изменник - Хелен Данмор

не явилась на собрание, чтобы лишний раз не наживать врагов. Эти места в «Красной звезде» ей просто поднесли на блюдечке с голубой каемочкой. Хотя, несомненно, ей пришлось немало потрудиться, чтобы заполучить их, правда, за спинами коллег.

— Я прекрасно осознаю, как важно предоставить места в санатории детям, страдающим от возвратной пневмонии, — тихо говорит он. — Проблема не в этом. Я также уверен, что работа доктора Денисовой имеет большое значение и заслуживает поддержки. И тем не менее я должен выступить в защиту своих пациентов. Думаю, не ошибусь, если скажу, что двадцать восемь мест — небывалое количество. Для моих пациентов жизненно важно вмешательство на ранней стадии. Потому что в противном случае, если честно, польза от реабилитационных мероприятий резко уменьшается. В итоге пациенты становятся инвалидами. В некоторых случаях — я не стану утверждать, что во всех — ранняя интенсивная физиотерапия и талассотерапия приносят огромную пользу. Я мог бы процитировать статью доктора Макарова, опубликованную в Москве в прошлом году. Я готов предоставить комиссии ее копии. Мне не нужно двадцать восемь мест, не нужна даже половина от этого количества. Всего пять мест сыграли бы решающую роль в выздоровлении некоторых моих пациентов. Он мог бы еще многое сказать. Он хотел бы получить больше сведений о пациентах, занятых в исследовании Денисовой, текущих результатах ее терапии и о том, какие ресурсы выделены ей на данный момент. Но нет — все уже решено. Либо они обсуждают распределение профессионально и без учета личных интересов, либо нет. Зачем биться мухой об стекло?

Он становится циничным. А думал, что с ним этого никогда не случится. Иногда ему хочется просто сказать: «Довольно! Поступайте как знаете, и посмотрим, что из этого выйдет». Но он не может. Система, при всех своих недостатках, в миллион раз лучше того, с чем эти дети сталкивались раньше. Его маленьким Таням положено лечение, и по большому счету они его получают. Состояние дел не идеально, но в каждой системе есть свои комиссии, свои Денисовы, Русовы и Ретинские.

Нужно не терять надежды. Нужно продолжать верить, что твои действия меняют все к лучшему.

— Вы весьма красноречиво выступили в защиту ваших пациентов, молодой человек, — говорит Герасимов, пожилой врач, до этого времени молчавший. Он представитель старой школы. Сейчас ему, должно быть, около шестидесяти. В юности, в Гражданскую войну, он служил врачом в Красной армии. Член партии, который пережил все и остался при этом приличным человеком. В его суровых чертах виден проблеск сочувствия. Вряд ли ему по душе махинации Денисовой или тех, кто ее поддерживает, но он верит, что ради «высшего блага» комиссия должна выступать единым фронтом.

— Надеюсь, что так, — отвечает Андрей.

— Но в данном случае, боюсь, мы вынуждены будем вас разочаровать.

Андрей по очереди обводит взглядом членов комиссии. Некоторые смотрят в ответ, кто-то отводит взгляд, но во всех чувствуется скрытое раздражение. Одни с деловым видом что-то записывают в блокнотах. Другие демонстративно потягиваются, как бы давая понять, насколько физически тяжело часами сидеть на стуле, принимая решения: «Все эти заседания ужасно утомительны, но ничего не поделаешь, долг есть долг». Андрей знает их всех, но внезапно отчетливо понимает, что если он будет тонуть, никто не протянет ему руку. Может быть, за исключением старого Герасимова.

Он кивает, встает со стула, благодарит членов комиссии и выходит из кабинета.

Хорошо, что ему нужно в рентгеновское отделение — настоящая работа всегда служит ему утешением. Надо поговорить с Софьей: необходимо переделать пару неудачных снимков. Если у нее окажется свободная минутка, они смогут попить чаю и по-быстрому обсудить, что происходит. Она теперь все время спрашивает, как Анна. Забавно, что женщины продолжают интересоваться Аниной беременностью, тогда как мужчины поздравят раз и больше никогда об этом не вспоминают. Наверное, это естественно. На самом деле сейчас, оглядываясь назад, Андрей понимает, что множество его коллег стали отцами, не услышав от него ничего, кроме положенных в таком случае общих фраз.

Но когда дело касается твоего ребенка, все по-другому. Раз или два он даже произнес вслух: «мой сын», «моя дочь». При этом он чувствовал себя самозванцем, но когда ребенок родится, наверное, эти слова будут слетать с языка естественно. Ребенок… Их ребенок. Его ребенок. Когда она впервые сказала ему, у него слезы навернулись на глаза. В тот момент он понял, как сильно его хотел, не решаясь самому себе признаться, насколько велико его желание. Но он почти утратил надежду. Они с Аннушкой оба молодые и здоровые, и уже год как перестали предохраняться. И если бы они были способны зачать ребенка, это уже случилось бы. Он никогда не хотел подвергать ее унизительным процедурам гинекологического обследования. Это только разрушило бы их семейное счастье. Знаний у него было достаточно, и он незаметно пытался удостовериться, что они и так делают все возможное.

И вдруг теперь, когда он распрощался с надеждой, она забеременела. С того самого дня, как она сообщила ему, что, скорее всего, беременна, он не переставал поражаться глубине ее уверенности. После всех перенесенных ею тревог, и горя, если быть честным, она, казалось бы, должна была испытывать напряжение и страх: вдруг что-то пойдет не так? Но она выглядела совершенно спокойной. А вот он, несмотря на то что радость захлестнула его с головой, начал бояться, как бы что-нибудь не случилось. И это при том, что за долгие годы он почти смог себя убедить, что отсутствие ребенка не имеет никакого значения, потому что они с Аней счастливы и у них есть Коля.

Его отношение к Коле нисколько не изменится. Мальчик не заметит никакой разницы. В этом он себе поклялся.

Ребенок… Его ребенок. Он торопливо проходит сквозь главный вход в рентгеновское отделение.

— Софья Васильевна на месте? — спрашивает он одну из медсестер.

— Нет, с ней сейчас группа студентов, — отвечает сестра, толкая перед собой тележку.

Он мешкает. Наверное, лучше вернуться: неизвестно, как долго она будет занята. Но пока он раздумывает, стоя у дверей с предупреждающим знаком, к нему бросается Лена.

— Мне надо с тобой поговорить. Идем.

— Но, Лена…

— Быстрее, сюда.

Что-то в ее голосе заставляет его последовать за ней без дальнейших расспросов, прочь из отделения, через длинное пустое помещение, подготовленное