Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая

этого образа ясен. Бромлей превознесла своего соперника до небес. Акаянов, несмотря на демоническую фамилию, является современным воплощением архангела Гавриила – вестника обновления. Он совершенно несовместим с советской жизнью – и, однако, уверенно побеждает мертвящую рутину, воцарившуюся в театре, опрокидывает все барьеры, поставленные творчеству. Пьеса начинается с сообщения, что герой пользуется у театральных властей самой ужасной репутацией: его вообще как бы «не существует» – однако «приходят письма из 37 городов на имя тов. Акаянова, которого не существует».

Рукопись «Товарищ Гавриил» – «патетическая комедия в 4-х актах, 7 картинах» – сохранилась в архиве писательницы в Театральном музее в Петербурге. Первая ремарка в ней гласит: «Всем персонажам этой комедии присуща чрезвычайная серьезность». Главному герою, Акаянову, наряду с намеками на архангельский чин, подарено имя-отчество великого Державина «Гавриил Романович», а ретроградам розданы имена «Фаддей Фомич» (с намеком на Булгарина и Фому Фомича Опискина) – это директор театра, – и «Терентий Саввич» (при том что в фольклоре Терентий – обозначение глухого тетерева, а Саввишна тянет за собой прибаутку «вчерашня-давишна») – это главный режиссер, да еще и по фамилии «Хрестоматин». Соответственно своему амплуа Директор театра возглашает: «Ум – это дар преисподней, талант – это чума».

Но издали начинает звучать песня:

«<…> Шаги, скрип, слышно, как разлетаются куски паркета, дверь распахивается, входит рослый человек, бросает пальто на стол, открывает рояль: рояль гремит, человек поет: „Когда к бесстыдству и стыду войду полудня полыханьем, к слепому зрением войду и к мертвецу войду дыханьем…“»

Это в театре появляется драматург Акаянов, и все вокруг него как будто опоминаются после долгого сна. Он начинает бороться с театральной рутиной. Главрежу Терентию он кричит в андрей-платоновском стиле (ср. «Государственный житель»):

«Бесполезная ты принадлежность! Житель! И откуда вас, жителей, туча такая, от бестрепетных зачатий порожденных! Ход истории остановили. Чистописатели! Сила вездесущая. Кто от вас землю отмоет? Тьфу! Я от пьяного духа твоего очумеваю. Он меня прекратил. Убивец. Ты страшная вещь, Терентий…»

Под живительным влиянием Акаянова актеры расцветают, а начальство ощетинивается против него. Но кое-кто из рутинеров оказывается небезнадежным.

Е. Шварц писал о «презрительной и заносчивой храбрости, с которой обращался Акимов с приезжим начальством. А приходилось ему в те годы трудно. Из театра его заставили уйти, вывели из состава Сталинского комитета, ругали при каждом удобном случае за формализм, а он держался с начальством, как власть имеющий»[207].

Попутно можно поставить вопрос о вновь вспыхнувшем интересе Бромлей к прозе Андрея Платонова. Знакомство с его вещами очевидно: у нее была возможность оценить его уже в конце 1920-х. Сборники зрелой прозы Бромлей появились в те же годы, 1927–1930-й, что и «Происхождение мастера» (1927) и «Усомнившийся Макар» (1929). Мы с удивлением читаем в одной из новелл, как героиня, ссорясь с сестрой, атакует словами: «Есть в тебе что-то нижеследующее», имея в виду банальность и конформизм. Это ход совершенно платоновский – заумь, лишь кажущаяся таковой.

А напомнить могло то, что в редакции издательства «Советский писатель» в 1957 году лежала рукопись платоновского сборника «Избранные рассказы», который вышел там в 1958 году – это была первая посмертная его книга. Во время обсуждения – возможно, продолжительного – неизбежной нерешительности, согласований, заминок с публикацией платоновские тексты могли читаться в ближайших к издательству литературных кругах.

Пьесу «Товарищ Гавриил», естественно, не пропустили. В начале 1957 года Бромлей попыталась напечатать свою театральную повесть «Мастер Мухтаров», по всей вероятности, выросшую из этой пьесы: судя по дошедшим до нас цитатам, действие там происходит после войны, а развертывается оно в театре, где служит неординарный герой – талантливый «мастер», главный режиссер Мухтаров, который приносит в актерскую жизнь движение и творческий дух, несмотря на ожесточенное сопротивление бюрократов. Бромлей надеялась пристроить ее в печать через ленинградского литератора Л. Н. Рахманова. Сама эта вещь пропала, и в архиве осталась только внутренняя рецензия Рахманова – рецензия половинчатая, трусливая. С одной стороны, он хвалил качество письма, «многие находки самого изложения, яркого, лаконичного и взволнованного», а с другой – жаловался, что трудно понять замысел, идею вещи ввиду ее «излишней таинственности, конспективности, зашифрованности»[208]. Обильно приводимые им цитаты не подтверждают, однако, впечатления о непонятности прозы Бромлей. Правда, повесть, как видно из цитат, написана гораздо более безоценочно, чем пьеса.

Как образец невнятности текста рецензент дает тираду директора театра: «Артисты – это наказание человечества. Бездарные – это прелесть, с ними разговор короткий. Таланты – вот адское дело. К счастью, их мало…»

Выражение «адское дело», напрямую связывающее героя повести, мастера Мухтарова с Акаяновым, героем «Товарища Гавриила», напоминает о демонической составной подлинного искусства, о его противопоставленности более простым системам ценностей, наподобие религии или идеологии. Но нам не кажется, что разговор о сложности такого явления, как талант, является чем-то новым на фоне романтизма XIX века, ницшеанства и символизма. Товарищ Рахманов прекрасно все понял, но перестраховался.

Показана зияющая пропасть интересов между своекорыстными руководителями театра, зависимыми от официальной иерархии власти, то есть «серьезными людьми», и художниками. На взгляд директора театра, Мухтаров[209] – человек талантливый, но совершенно несерьезный:

«Он не пьяница, не распутник, не интриган – балаболка и фокусник – подумаешь! А что такое театр? Театр – это и есть сплошной фокус. У нас в самых звездоносных на театре сидят завзятые балаболки, только что вид делают – а кого хотят обмануть?..»

Интригует, конечно, многозначное слово «звездоносных», которое здесь явно значит больше, чем «орденоносных». Так или иначе, директор резюмирует: «Артисты – шпана людская. Мухтар – это мировая шпана. Какая у него политика? Он малоумный». Бюрократу подозрительны люди искусства, он презирает их ничтожество, их неумение делать «политику», в его глазах они просто глупцы.

Некоторые эпизоды повести Бромлей все же вызывают у рецензента восхищение, например следующий: «В спектакле играли все шестеро его учеников, и дочь, и он сам. А жена и соперник сидели в зале у темной лампы, и радовались, и гордились; и у всех десяти душ ныли сердца, но счастье великолепного труда было общим».

И тем не менее Леонид Рахманов написал убийственную внутреннюю рецензию. Между прочим, С. Довлатов вспоминал о нем как о высококультурном и доброжелательном человеке. Почему же он похоронил повесть Бромлей?

В 1937 году Рахманов прославился пьесой «Беспокойная старость» и сценарием на близкий к ней сюжет для фильма «Депутат Балтики» – своего рода апологию старой интеллигенции. Эту пьесу до войны ставил Новый театр Сушкевича и Бромлей: то есть с Надеждой Николаевной Рахманов был знаком давно.

Иначе говоря, Рахманов имел весьма солидный официальный статус. В конце 1950-х он руководил ЛИТО при