Каникулы - Ирина Анатольевна Кавинская

Еще несколько минут назад она тонкими струйками сочилась из мешков, заливая простыни и пол. Теперь же алые пятна покрывали белоснежную ткань, а по линолеуму растекались кровавые лужи. Дышать было невыносимо тяжело, как будто кровяной дух вытеснил кислород.

Мамины глаза засверкали яростью.

– Кто это сделал? – заревела она. – Кто?!

Все молча потупились, никто не решался поднять глаза. Мама подошла вплотную к штативам и сняла с крючка пустой мешок с белой этикеткой «В (III) Rh—», как будто не веря, что он действительно пуст. Она наступила прямо в кровавую лужу, но даже не подняла подол ханбока, и теперь по краю ее юбки медленно ползло вверх темно-красное пятно.

Я знала, кто это сделал, но ни за что не выдала бы этого человека. Всего несколько минут назад я узнала его заново. Так мне казалось. Я решила даже, что поняла его, но, похоже, ошиблась. И теперь совершенно запуталась. Этот человек – моя мать. Это она проткнула мешки с Катиной кровью, которая должна была спасти жизнь Пастору.

Признаюсь, в первый миг я решила, что это сделал Ю Джон. Но стоило матери повернуться спиной к свету, как я поняла – он ни при чем. Ее выдала длинная заколка-шпилька, украшавшая прическу. Проткнув мешки, она не вытерла ее о ткань – просто вставила обратно, но даже после того, как заколка прошла плотный узел волос насквозь, показавшись с другой его стороны, на золотой металлической поверхности остались кровавые прожилки.

Я кинулась к матери и обняла ее сзади, чтобы никто не заметил того, что видела я. Она мягко отстранила меня.

– Кто бы это ни сделал, – произнесла она с поразительным хладнокровием, – у Пастора есть еще одна дочь. Вот она. Она сдаст кровь немедленно, и мы проведем переливание, как планировали. Ни на минуту не оставляйте Пастора, – обратилась она к аджосси.

– Да, омоним, – ответил тот с поклоном.

Мама резко зашагала прочь, и я поспешила за ней. Что она собиралась делать? Зачем проткнула мешки? Неужели она желала ему смерти? Мама шагала широченными шагами, так что подол ханбока то и дело взлетал вверх, а я бежала следом. Наконец перед одной из дверей она замерла.

– Сюда, – сказала она. – Это донорская.

Она толкнула дверь, и мы вошли. Это оказалось абсолютно белое помещение, где стояло несколько кресел, а рядом – большие тумбы-центрифуги для сбора крови. За спиной щелкнул дверной замок: мама закрыла дверь на ключ.

– Садись, – мама кивнула в сторону одного из кресел.

– Что ты собираешься делать? – спросила я.

Мама подтолкнула меня к креслу:

– Садись, ты будешь донором.

Я машинально уселась, и мама закатала рукав моего халата. Она сунула мне в руку резиновую грушу, которую я должна была сжимать для лучшего кровотока, и склонилась надо мной, собираясь ввести иглу в вену, но руки ее дрожали. Впервые в жизни я видела, как дрожали руки моей матери. И понимала, почему.

Еще в четырнадцать лет мама потащила нас с сестрой в районную поликлинику, где нам обеим поставили штампы о группе крови и резус-факторе в только что полученные паспорта. «На всякий случай», – сказала она. Тогда-то я и узнала, что у меня вторая группа крови и положительный резус.

– Что ты собираешься делать? – повторила я свой вопрос. – У нас с ним разные группы крови.

Мама отшатнулась, и игла выпала из ее рук.

– Они об этом не знают, – прошептала она.

– Я знаю, это ты проткнула мешки, мама, – мой собственный голос прозвучал холодным, чужим. – Что ты хочешь сделать?

Я ждала, что она ответит. Если сможет произнести это, возможно, сможет и сделать.

– Я убью эту гадину, – выдавила мама сквозь зубы.

Я поднялась и схватила ее за руку, но она вырвалась, оттолкнув меня.

– Не делай этого, мама! – Я снова кинулась к ней. – Пожалуйста, не делай!

– Сядь в кресло, – зашипела она, но голос ее дрогнул: – Сядь в кресло! Ты не знаешь, во что он превратил мою жизнь! Немедленно сядь в кресло!

Я обхватила ее сзади и сжала что было сил. Она дернулась, пытаясь высвободиться, потом еще и еще раз, но я давила сильнее, и она наконец обмякла. А потом разрыдалась. Сквозь слезы она повторяла одно: «Сядь в кресло! Сядь в кресло!» Я отпустила ее, только когда ее плечи перестали вздрагивать.

– Ты не сделаешь этого, ты не можешь убить! – прошептала я.

Мама даже не шелохнулась.

– Я ждала этого двадцать лет, – сказала она. – С той самой ночи, когда он… изнасиловал меня.

– Ты не была его женой?

– Какой женой, Рая? – Ее голос звенел слезами. – Какой женой?! Меня месяц накачивали какой-то дрянью вместе с едой, готовили к обряду, которого я не помню. Я помню только ночь. Даже невменяемая, я орала и отбивалась. Все они, – она показала на дверь, – все слышали, но никто не вошел. Наутро меня отправили в Россию.

– Ты не сказала папе?

– Как я могла? Мы только поженились, он отпустил меня скрепя сердце… – Она закрыла лицо руками. – Господи! Какой это был кошмар! Мы были вместе в ту самую первую ночь после моего возвращения домой. Он целовал меня, гладил мое тело, а я дрожала от отвращения к самой себе! Эту грязь не смыть!

Мама замолчала, я слышала лишь прерывистые всхлипы.

– Я поняла, что беременна, спустя полтора месяца, – снова заговорила она. – Хотела сделать аборт, была готова к любым последствиям, только бы не рожать от него. Тогда уже можно было сделать анализ ДНК, чтобы установить отцовство. Метод инвазивный и связан с риском, но я не могла ждать. Заставила твоего отца сдать кровь, якобы для исключения резус-конфликта, и выкрала образец. Его должны были сравнить с генетическим материалом ребенка.

Мама снова молчала, словно собираясь с силами.

– Но ты… Так и не решилась на аборт?

– Вас оказалось две. От разных отцов.

– Что? – Я не поверила ушам.

– Аномалия овуляции. Такое бывает. Выходят две яйцеклетки и могут быть оплодотворены разными мужчинами, если… Женщина будет с обоими в течение короткого времени.

Я потеряла дар речи. Мама резко развернулась ко мне и схватила за плечи.

– Твоей сестры не было бы на свете, если бы не ты. Я не смогла убить тебя – желанного ребенка от любимого мужчины.

– Так я… Папина дочь?

Мама кивнула, и от сердца разом отлегло.

– Вскоре после родов мне пришло письмо. Пастор сообщил, что знает о том, что я родила его дочерей. Писал, что я могу растить детей спокойно, просил только присылать ему ваши фотографии. И еще писал, что однажды призовет нас. И