Каникулы - Ирина Анатольевна Кавинская

предложили изменить прошлое, сделав, чтобы этого поцелуя не было, я бы отказалась. Пусть между нами останется хотя бы воспоминание о том мгновении. Ведь до сих пор мысли о нем вызывали у меня мурашки. Я должна убраться отсюда как можно скорее, чтобы больше никогда не видеть Ю Джона!

Кто бы ни был моим отцом, в моих жилах течет кровь прадеда по материнской линии – партизана, воевавшего против японцев. Годами он ползал по этим лесам, питаясь подножным кормом и ночуя в землянках. Он избежал плена, даже когда японцы бросили на его поиски целую роту. Он спасся и спас свою семью. Он боролся и победил потому, что хорошо знал своих врагов, а я… Я понимала теперь, что совершила огромную ошибку, замечая Пастора лишь по утрам на «церемонии». Он смотрел на меня с портрета и подмечал каждое мое движение, каждый шаг. Он был пауком в той паутине, в которой я оказалась добычей. Я не видела его, а он видел все.

Он – ключ к тому, что здесь творится. Я вдруг почувствовала это нутром. Чтобы спасти сестру и сбежать отсюда, мне придется бросить вызов не всем в лагере, а только ему одному. Смогу ли я? Пока все козыри у него в руках. Интересно, что бы сделал мой прадед, окажись он на моем месте?

«Он был партизаном, – шепнул внутренний голос. – Они действуют тихо, но решительно. Но, прежде чем начать, отвлекают внимание противника обманным маневром».

До рассвета часа два, все должны вот-вот вернуться. Сегодняшний день решит все. И я начну его… С диверсии. Я выдернула из чемодана черную футболку и разорвала ее по швам. Затем порвала каждую из половин еще на две части. Связав все четыре лоскута с одного из концов, я оформила их в некое подобие черного банта на длинных завязках. Теперь осталось дождаться, когда портрет вернут на прежнее место.

Вдруг мой взгляд упал на собственные руки – они все еще были выпачканы красной краской. За всем случившимся я напрочь забыла об этом. Сейчас идти в прачечную было опасно: как бы меня там не застукали. Я решила пойти после того, как все уснут.

Голова, несмотря на очередную бессонную ночь, работала на удивление ясно. Даже слишком ясно. Так, будто меня настигло какое-то неведомое доселе просветление. Тело казалось легким, почти невесомым. Сегодня я доберусь до «клиники», и никто не сможет помешать мне.

Вскоре вернулась Ха Енг. Притворяясь спящей, я слышала, как скрипели ступени и хлопали двери других ханоков. Все они здесь.

Мне повезло: рухнув на матрас, моя соседка немедленно забылась. И хотя глаза ее по-прежнему были открыты, она так сопела, что было ясно – сектантский обряд, растянувшийся на полночи, отнял у нее все силы.

До гонга оставалось не больше часа, медлить было нельзя. На цыпочках я вышла из ханока и остановилась на крыльце. Портрет висел на прежнем месте. Приблизившись, я повязала на него скроенную из обрывков черной футболки траурную рамку. В Корее они обычно надеваются сверху фотографии умершего, крепясь за два верхних угла. Венчает рамку небольшое украшение-плюмаж.

У меня рамка получилась так себе: вместо плюмажа странное узловатое нечто, но выглядело правдоподобно. Я усмехнулась про себя: «Посмотрим на их реакцию!»

Затем, стараясь двигаться как можно тише, я поспешила в прачечную. «И как я сразу не подумала о хлорке?» Мучилась в душевой, терла руки жесткими щетками, когда средство было под рукой. Я полила кисти едким раствором, и не прошло и минуты, как краска начала потихоньку слезать. Бедные мои ручки: кожа горела огнем! Хорошо, что в аптечке, которую Катя забыла, переезжая в другой ханок, была мазь от ожогов. Я намазала кисти толстым слоем, и боль мало-помалу стихла. Мне даже удалось вздремнуть, перед тем как послышался гонг. Точнее, я провалилась в сон в тот самый момент, когда моя голова коснулась подушки.

День седьмой

От гонга я подскочила как ужаленная. Ха Енг нехотя выбиралась из-под пледа, потирая сонные глаза. Под ними легли черные тени, само лицо казалось бледным. Она смертельно устала и не выспалась. Будет отлично, если с остальными то же самое!

А вот я была напряжена как струна. Ни тени усталости, сомнений или страха. Я в осаде, вокруг враги, но другого выхода, кроме как спастись, у меня нет. Потому что ради сестры я не могу сдаться.

Как и ожидалось, сомнамбулический вид собравшихся в центре лагеря бросался в глаза даже сильнее обычного. Они не замечали и друг друга, не то что портрета. Даже Джи Хе казалась вялой. Она – всегда и везде первая – на этот раз появилась на площадке последней. Пошатываясь, словно пьяная, подошла она к портрету и отвесила поясной поклон. Как вдруг…

Не выдержав и положенных пары секунд, тело ее взметнулось вверх. Еще мгновение ушло на то, чтобы она поверила в то, что видит. Затем, рванувшись к портрету разъяренной кошкой, она одним рывком сорвала рамку. Сжав в кулаке мою разодранную футболку, Джи Хе обернулась к нам.

– Кто это сделал? – прошипела она.

Все уставились на нее, выпучив глаза. И я, конечно, тоже. Переигрывать не стоило, поэтому, наблюдая за остальными, я старалась делать как все. Все разинули рты.

– Кто это сделал? – повторила Джи Хе, чеканя слова.

Никто не признавался. Повязать траурную ленту на фотографию мертвого – значит выказать уважение, но, если человек живой, подобное означает не что иное, как пожелание ему скорейшей смерти.

Катя застыла, зажав рот рукой. Чан Мин выпучил глаза так, что они, казалось, вот-вот лопнут. Тэк Бом стоял неподвижно: даже жевать и дергаться перестал. У Ха Енг и Мин Ю лица вытянулись, так что челюсти впору было подвязывать. Да Вун то и дело щурила свои разрезанные операцией глаза и моргала быстро-быстро, как будто старалась «развидеть» то, что предстало перед ними. Ан Джун вперил затуманенный взор в бесконечность. Юнг Иль и Тэк Бом потупились. И только Ю Джон – я ясно видела это – посмеивался. И смотрел на меня. «Прекрати улыбаться, она ведь на тебя подумает!» – кричал мой ответный взгляд, но было поздно.

– Ю Джон, после церемонии ко мне на пару слов! – выпалила Джи Хе.

Я прикусила губу. Меньше всего мне хотелось подставить его под удар. «Ну кто тебе мешал сдержаться?» – мысленно спрашивала я его, но не могла прочесть в его взгляде ответа. Его глаза сияли так, будто он готов был вот-вот прыснуть со