Каникулы - Ирина Анатольевна Кавинская

Когда сестра порезала руку, я с ужасом ждала, что случится дальше, – она ведь не переносит даже вида крови, но она не дрогнула. И это было самое страшное: неизвестно, чем ее накачали… А бешеные кружения вокруг костра? У любого нормального человека голова закружится через полминуты, она же, возможно, вертится до сих пор.

И чем больше я думала об этом, тем сильнее меня пугало, что сектанты поклоняются моей сестре, но заставляют ее проливать собственную кровь. С идолами так не поступают. Я знала, что в некоторых религиях, особенно языческих, существуют обряды поклонения жертвам. Если смысл обряда, который я видела, действительно в этом, то мы пропали.

Я шерстила одну папку за другой, но находила то финансовые документы, то бесконечные стенограммы проповедей и заседаний, то списки членов общины с информацией об их пожертвованиях и много чего еще абсолютно бесполезного. Они вернутся, возможно, с минуты на минуту, а я листала папку за папкой абсолютно безрезультатно. Как вдруг…

Я заметила фотоальбом, который уже видела раньше. Он лежал на краю стола – там же, где я его оставила. Рука сама потянулась к нему.

Да, вот оно – фото матери Ю Джона, с которого началась эта история про «бансутанг». Следом несколько фотографий Пастора с другими членами общины, в основном женщинами, среди которых была и совсем еще юная девушка с необыкновенно длинной шеей. Тонкая и грациозная, словно Одетта из «Лебединого озера», она, казалось, не стояла рядом с ним, а парила над землей. Я не могла не узнать мать Су А: она и сейчас выглядит как невесомая, но от грации не осталось и следа.

На следующем фото было, наверное, человек тридцать. Все женщины, за исключением Пастора, а некоторые еще и с детьми. Вот одна, совсем молоденькая, с косой толщиной с кулак и родинкой на щеке, а на руках у нее пухлощекий младенец в комбинезончике с ушками. Ю Джон был таким миленьким в детстве! Вот и та самая – хрупкая и тонкая, с лебединой шеей. Малышка Су А спит у нее в объятиях в розовых пеленках, как в коконе. Кроме них, на снимке было еще восемь детей. И самый крупный малыш – похоже, мальчик – выглядел немногим старше Ю Джона. Меня вдруг как громом поразило. Чан Мин, Тэк Бом, Юнг Иль, Кен Хо, Ан Джун, Ха Енг, Мин Ю и Да Вун. Их восемь. Возможно ли, что и все остальные… его дети?

Я пялилась на фото, пытаясь осмыслить то, что пришло мне в голову. Женщины окружали Пастора, восседавшего в массивном кресле по центру. И все стояли, кроме одной. Она сидела рядом с ним, на таком же кресле-троне. Только теперь я заметила, что он был одет в красный свадебный ханбок, а женщина укрыта с головой шкурой медведя, так что его морда, очертания которой ясно проступали над ее лицом, закрывала его почти до подбородка. Похоже, это и есть «Обряд омоним» – ритуальной жены. Я была не в силах оторвать глаз от фото. Что-то в полускрытом лице женщины показалось мне знакомым. Дрожащими руками перевернула я страницу, надеясь найти другую фотографию, чтобы получше рассмотреть женщину.

И фотография нашлась. Это был портрет «молодоженов»: Пастора и женщины в медвежьей шкуре. На этот раз она стояла, выпрямившись, и смотрела прямо в кадр. Приглядываться не пришлось – меня затрясло в ту же секунду, когда я увидела ее лицо. Женщина смотрела на меня глубоким и тяжелым взглядом, который я знала с детства. На фото рядом с Пастором стояла моя мама.

Сердце забилось так яростно, что отстукивало в ушах, заглушая мысли. Я листала страницу за страницей и снова возвращалась к той фотографии. С каждым новым взглядом я надеялась увидеть на ней кого-то другого. Но… С фотографии смотрела моя мать. Она была такой двадцать лет назад. На наших первых с Катей фотографиях она точно такая же: с худым вытянутым лицом и зачесанными назад гладкими волосами.

Я вынула фото из альбома, чтобы прочесть подпись на обороте. Там стояла дата: август тысяча девятьсот девяносто девятого года. Мы с Катей родились в мае двухтысячного. Через девять месяцев после этой церемонии.

Мне казалось, я брежу. В висках стучало, а в горле пересохло. Этого не может быть! Мама уехала в Корею сразу после свадьбы с папой, значит, она не могла выйти замуж за Пастора! Никак не могла!

Но этот взгляд я никогда бы не спутала с другим. А это значит, что моя мать согласилась стать «ритуальной женой» другого мужчины. Не моего отца. Или – от ужаса, который я испытала, осознав это, кровь застыла в жилах – как раз моего отца?

Я пялилась в одну точку, как безумная, повторяя одно и то же: «Это неправда! Это неправда! Это неправда!»

«Это правда, – отвечал внутренний голос, – твоя мать была женой Пастора. Она вернулась в Россию уже беременной. Все, что ты знала о своей семье, – ложь».

Я перевернула страницу альбома назад и еще раз пересчитала детей. Так и есть: десять, включая Ю Джона и Су А. Еще две дочери родились в России следующей весной.

Я вышла на улицу, пошатываясь, и чуть не упала с крыльца – ноги подкосились. Ножницы для мяса так и остались валяться где-то среди бумаг Джи Хе. Поверить в то, что я сейчас узнала, было слишком трудно. Может, мне все привиделось оттого, что в организме скопился попадавший туда вместе с едой яд? Несмотря на все мои старания, он, конечно, все равно понемногу усваивался…

В тишине пустого лагеря я услышала собственный безумный смех. Да-да, это все – глюки! И то, что мы попали сюда, и то, что они сделали с сестрой…

«Твоя сестра – лекарство. И ты тоже», – я вновь повторила про себя слова Ю Джона. Так что же он имел в виду?

Лежа в ханоке без сна, я придумывала план. Ждать дольше нельзя – днем я доберусь до «клиники». То, что я сегодня узнала, перечеркнуло всю мою жизнь. Я – дочь основателя религиозной секты, насчитывающей миллионы адептов. У меня одиннадцать братьев и сестер, о десяти из которых я узнала только теперь. И в одного из братьев я влюблена.

Боже, он ведь целовал меня, зная, что я его сестра! Теперь понятно, почему после этого Ю Джон выглядел так, будто его укусила змея. Как он вообще решился на такое? Но… Если бы сейчас мне