Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - Дмитрий Михайлович Цыганов

«Иду с Востока» выходит за период того времени, когда эти стихи написаны. Они заключают в себе большую новизну и большую поэтическую силу. Поэтому нам кажется, что Гафур Гулям должен здесь занять свое место[826].

Такой аккуратный формат разговора о лирике серьезно отличается от асеевского, прежде всего, примитивностью и поверхностностью суждений. Хотя Асеев присутствовал на заседании, в обсуждении кандидатур он участия не принимал (он бегло охарактеризовал лишь текст Кирсанова: «…меня что-то стесняло, чтобы выдвинуть „Фому Смыслова“. После войны его значение будет уменьшено»[827]). Следом Тихонов высказался о некоторых отклоненных претендентах:

Из 17-ти представленных авторов некоторые отпали: Юргун[828] (sic!) — потому что он сам представил себя в Комитет, и, кроме того, его стихи не соответствуют тем требованиям, которые мы предъявляем к поэзии.

Отпала Попова, которая представлена одной воинской частью. Им понравились эти стихи, потому что они написаны о людях этой части. Поэтические качества этих стихов скромные — поэтому мы не ввели их в список.

Мы обсуждали еще и следующие кандидатуры: Абашидзе, Бажан, Наири Зарьян, Инбер, Кирсанов, Малышко, Тычина, Михалков и Эль-Регистан (за государственный гимн). Вот что было в плане обсуждения секции[829].

По просьбе Храпченко Тихонов дал характеристики всем выведенным за пределы итогового списка авторам[830]. За кандидатуру Абашидзе вступился Чиаурели, его поддержал Фадеев. (Через несколько лет книги Абашидзе, в которых обнаружат «националистический уклон», начнут изымать из библиотек по приказу Главлита и на долгие годы отправлять в спецхраны: в число изъятых попадут «Победоносный Кавказ» (Тбилиси: Заря Востока, 1944), «Вечно в доспехах» (Тбилиси: Заря Востока, 1947), «На южной границе: Стихи» (Тбилиси: Заря Востока, 1949), «Стихи и поэмы» (М.: ГИХЛ, 1952) и другие издания[831].) Однако большинство из собравшихся на пленуме экспертов попросту не успели ознакомиться с литературными текстами, поэтому было решено перенести основное обсуждение по кандидатам.

По разделу драматургии доклад представил А. Фадеев. О пьесе А. Толстого «Иван Грозный» он сказал кратко, но точно следуя требованиям «партийной линии»: «Он (А. Н. Толстой. — Д. Ц.) не повторяет того Грозного, которого мы знаем, — он дает правильную историческую перспективу и представление, у него есть индивидуальность очень своеобразная»[832]. «Исключительно поэтическим явлением» Фадеев назовет «Двенадцать месяцев» Маршака. О «Муканне» Алимджана отзыв будет заметно более скромный, потому как, по мнению докладчика, «драматургически эта вещь не вполне совершенна». Пьеса Герасимова «Большая земля» об эвакуированном предприятии «претендует на глубину, а глубины нет». «Великий государь» Соловьева представлен в Комитет в виде рукописи, поэтому обсуждение текста в секции решили перенести на следующий год. Киносценарий Эйзенштейна хоть и предлагает «новую» трактовку личности Грозного, но «как литературное явление — это не вытягивает»[833].

Более развернутым был доклад Толстого, посвященный разделу прозы. Сначала председатель литературной секции охарактеризовал тексты, которые являлись бесспорными кандидатами на премию:

Роман ШИШКОВА — «ЕМЕЛЬЯН ПУГАЧ[Е]В» не встретил никаких возражений для выдвижения на первую премию, это приветствовалось всеми.

<…>

На первую премию — безусловно Шишков, завершивший своим романом многолетнюю творческую деятельность большого писателя. Шишков чрезвычайно широко и полно разработал свою ответственную тему. Роман насыщен самыми разнообразными эпизодами, в нем огромное количество персонажей, каждый из которых выписан с любовью и вниманием.

Перед читателем разворачивается грандиозная панорама русской жизни семидесятых годов XVIII века.

Богатство исторического материала, яркость изобразительных красок, свежесть языка, значительность проблематики, разнообразие образов — все это делает роман Шишкова одним из наиболее значительных образцов советского исторического романа[834].

Затем Толстой высказался о еще четырех «прекрасных» романах, которые вызвали споры в секции по какому-либо вопросу:

ГОРБАТОВ — «НЕПОКОРЕННЫЕ». Автор впервые за время Отечественной войны с такой полностью показал жизнь районов, временно оккупированных врагом, страдания и бедствия населения в этих районах и ту силу сопротивления, которую оно в себе сохранило.

<…>

С подлинным волнением настоящего художника автор рисует незабываемые по своей духовной силе и благородству образы русских людей — непокоренных.

Повесть вызвала широкий отклик в народе.

Некоторое проникновение публицистики несколько ослабляет художественное восприятие повести. И по этой причине произведение Горбатова рекомендуется на вторую премию[835].

Роман «Навои» Айбека как первое крупное литературное произведение на узбекском языке, наряду с романом «Вардананк» Демирчяна («первый крупный роман в армянской советской литературе»), мог претендовать на премию первой степени, однако Комитет располагал лишь подстрочным переводом, поэтому эксперты не сумели оценить языковые качества текстов. Поэтому Толстой рекомендовал эти романы на вторую премию. Кроме того, в секции было несколько замечаний по поводу «старомодности» текста Демирчяна[836]. Завершал пятерку фаворитов роман Сабита Муканова:

МУКАНОВ — «БОЛУАН ШОЛАК». Героическая поэма в прозе. О национальном казахском народе, народном певце и богатыре. Произведение очень своеобразное, поэтическое, опирающееся на подлинное знание быта казахского народа, показанного полнокровно и широко.

<…>

При всех достоинствах романа, его нельзя назвать в собственном смысле слова историческим произведением, поскольку он не дает широкой исторической картины жизни и борьбы казахского народа своего времени.

Масштаб произведения таков, что он заслуживает второй премии[837].

Как можно увидеть, в 1944 году оценка романа Муканова (по сравнению с восторженными отзывами прошлого года) оказалась более сдержанной, хоть Фадеев и охарактеризовал его как «настоящее произведение», «героическую поэму в прозе». Причин у подобной перемены во взглядах на талантливый образец «казахской литературной традиции», как думается, было несколько. Первой причиной оказалось ощутимое ужесточение национальной политики, вызванное стремлением искоренить якобы вызревавший в культуре советских республик шовинизм. Если к марту 1944 года это стремление еще не обрело внятную документальную выраженность, то уже в 9 августа того же года было принято постановление ЦК «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организации»[838], которое стало одним из стимулов к борьбе с «национализмом». Эти события уже после окончания войны серьезно скажутся не только на быстро ухудшавшемся отношении к роману Сабита Муканова, но и на репутации авторов из Средней Азии в целом. Вероятно, комитетчики, внимательно следившие за тем, в каком направлении движется «партийная линия», предощущали новый ее изгиб, поэтому их отношение к роману менялось на протяжении всей дискуссии[839]. Другой причиной падения интереса к «Балуан Шолаку» стало исчезновение потребности в предложенном типе героя. Иными словами, текст попросту перестал быть нужным, а позднее и вовсе стал «вредным». 22 июня 1945 года редактор газеты «Казахская правда» К. Нефедов в