Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Пока Рим и Италия пользовались уважением, подобаю­щим центру правительственной власти, национальный дух поддерживался старыми гражданами и незаметным образом впитывался в умы новых. Высшие посты в армии замещались людьми, получившими хорошее образование, изучавшими законы и литературу и возвышавшимися шаг за шагом по лестнице гражданских и военных должностей. Их влия­нию и личному примеру можно отчасти приписать скромное повиновение легионов в течение двух первых столетий импе­рии.

Но после того как Каракалла низвергнул последний оплот римской конституции, различие профессий мало-помалу за­менило различие рангов. Жители внутренних провинций, как более образованные, оказались всех более годными для занятия судебных и административных должностей. Военное ремесло, как более грубое, было предоставлено крестьянам и пограничным варварам, которые не знали иного отечества, кроме своего лагеря, не знали никакой науки, кроме воен­ной, не имели понятия о гражданских законах и едва ли бы­ли знакомы с правилами военной дисциплины. Со своими окровавленными руками, со своими дикими нравами и отчаянной смелостью, они иногда охраняли императорский пре­стол, но гораздо чаще ниспровергали его.

ГЛАВА VII.

 Возведение на престол и тирания Максимина. Восстания в Африке и в Италии под влиянием сената. Междоусобные войны и мятежи. Насильственная смерть Максимина и его сына, Максима и Бальбина и трех Гордианов. Узурпация и столетние праздничные зрелища Филиппа.

Из всех форм правления, когда-либо существовавших в мире, наследственная монархия, по-видимому, представляет самые основательные поводы для насмешек. Разве можно смотреть без негодования и смеха на то, как целый народ, точно стадо волов, переходит после смерти отца в собствен­ность к его малолетнему сыну, еще ничем не заявившему о себе ни человечеству, ни самому себе, и как самые храбрые воины и самые мудрые государственные люди, отказываясь от своих естественных прав на верховную власть, приближа­ются к королевской колыбели с преклонением колен и с уве­рениями в своей неизменной преданности? Однако, какими бы яркими красками ни рисовали эту картину сатирики и декламаторы, здравомыслящий человек не перестанет отно­ситься с уважением к полезному предрассудку, который устанавливает порядок наследования, не зависящий от челове­ческих страстей, и охотно согласится на какой бы то ни было способ отнять у народной толпы опасное и поистине идеаль­ное право избирать себе повелителя.

В тиши уединения вовсе не трудно придумывать фантасти­ческие формы правления, при которых скипетр всегда будет переходить в руки самого достойного путем свободного и не­подкупного всеобщего голосования; но опыт разрушает эти воздушные замки, доказывая вам, что в обширном государ­стве нельзя предоставлять выбор монарха ни самой образо­ванной, ни самой многочисленной части населения. Только одно военное сословие достаточно сплочено для того, чтобы задаться одной целью, и достаточно сильно для того, чтобы подчинить своему решению всех остальных своих сограждан; но солдаты, привыкшие в одно и то же время и к насилиям, и к рабскому повиновению, не могут быть надежными охрани­телями законной или гражданской конституции. В них самих так слабы чувства справедливости и человеколюбия и так мало политической мудрости, что они не в состоянии це­нить эти достоинства в других. Храбростью можно снискать их уважение, щедростью можно купить их преданность, но первое из этих качеств нередко совмещается с самым необуз­данным жестокосердием, а второе может проявляться только на счет публики, и оба они могут быть направлены смелым честолюбцем против обладателя престола.

Из всех отличий, существующих в человеческих обще­ствах, прерогативы высокого происхождения всех более есте­ственны и всех менее внушают зависть, если только они ос­вящены временем и общественным мнением. Всеми при­знанное право заглушает мечты честолюбцев, а сознание безопасности смягчает суровость монарха. Прочному уста­новлению этого принципа мы обязаны и мирными возведениями на престол, и мягкостью администрации в европей­ских монархиях, а его непризнанию мы должны приписать те непрерывные междоусобные войны, путем которых азиат­ский деспот вынужден прокладывать себе путь к престолу своих предков. Однако даже на Востоке в соперничестве это­го рода обыкновенно участвуют только члены царствующего дома, и лишь только самому счастливому из них удастся уст­ранить своих братьев с помощью кинжала или петли, он не питает ни малейшего недоверия к низшим разрядам своих подданных.

Но Римская империя - после того как авторитет сената перестал внушать малейшее уважение - сделалась сценой страшной неурядицы. Царствовавшие в провинциях семьи и даже провинциальная знать давно уже были унижены тем, что были принуждены шествовать впереди триум­фальных колесниц надменных республиканцев. Древние римские роды мало-помалу пришли в совершенный упадок под тиранией Цезарей, а в то время, как эти монархи тяго­тились республиканскими формами управления и постоян­но обманывались в своих надеждах сохранить верховную власть в руках своего потомства, понятие о наследовании престола никак не могло укорениться в умах их подданных. Так как никто не мог заявлять притязаний на престол по праву рождения, то всякий мог заявлять их на основании своих личных достоинств. Отважным замыслам честолюбцев было открыто широкое поприще вследствие отсутствия ка­ких-либо благотворных стеснений со стороны законов и предрассудков, и самый ничтожный из представителей чело­веческого рода мог надеяться, что храбростью и счастьем он достигает такого высокого поста в армии, на котором только при помощи одного преступного деяния он будет в состоянии вырвать скипетр мира из рук своего слабого и непопулярного повелителя. После умерщвления Александра Севера и возве­дения на престол Максимина ни один император не мог счи­тать себя в безопасности на своем троне и каждый варвар­ский крестьянин, живший вблизи от римской границы, мог надеяться когда-нибудь достигнуть этого высокого, но вместе с тем и опасного общественного положения.

За тридцать два года перед тем, как это случилось, импе­ратор Север на возвратном пути из одной восточной экспеди­ции остановился во Фракии для того, чтобы отпраздновать военными играми день рождения своего младшего сына Ге­ты. Народ стекался толпами, чтобы посмотреть на своего го­сударя; тогда один молодой варвар гигантского роста стал на­стоятельно просить на своем грубом диалекте, чтобы ему бы­ло дозволено участвовать в состязании из-за премии, назна­ченной борцам. Так как торжество фракийского крестьянина над римским солдатом могло бы оскорбить гордость армии, то варвару дозволили вступить в борьбу с самыми надежны­ми силачами из числа лагерной прислуги. Он одолел, одного вслед за другим, шестнадцать таких противников и был наг­ражден за свою победу незначительными подарками и позво­лением вступить в ряды армии. На следующий день можно было видеть, как он ликовал и плясал свой национальный танец среди толпы рекрутов, над которой он возвышался на целую голову. Лишь только он заметил, что Север обратил на него внимание, он тотчас подошел к лошади императора и долго бежал за нею без малейших признаков усталости. "Фракиец, - сказал, обращаясь к нему, удивленный Север, - будешь ли ты теперь в состоянии бороться?" "С большим удо­вольствием", - отвечал неутомимый юноша и в один миг по­борол семерых самых сильных солдат, какие только были в армии. Золотое ожерелье было наградой за его необыкновен­ную силу, и он был переведен на службу в конную гвардию, всегда сопровождавшую императора.

Максимин - так звали этого юношу - хотя и родился на территории, принадлежавшей к империи, но был по своему происхождению варвар. Его отец был гот, а мать родом из аланов. Он при всяком удобном случае выказывал свою храбрость, равнявшуюся его физической силе, но свою при­родную свирепость он скоро стал смягчать или прикрывать благодаря своему знакомству со светом. В царствование Се­вера и его сына он получил место центуриона и пользовался расположением и уважением этих обоих государей, из кото­рых первый был очень опытен в оценке воинских достоинств. Чувство признательности не позволяло Максимину оста­ваться на службе при убийце Каракаллы, а чувство чести заставило его избегать оскорблений от Элиогабала. С восше­ствием на престол Александра он возвратился ко двору и получил от этого государя назначение, полезное для интересов службы и почетное для него самого. Четвертый легион, над которым он был назначен трибуном, скоро сделался под его руководством самым дисциплинированным во всей ар­мии. При общем одобрении солдат, давших своему любимо­му герою имена Аякса и Геркулеса, он мало-помалу достиг высших военных должностей, и, если бы он не сохранил в себе слишком много следов своего варварского происхожде­ния, может быть, император согласился бы на брак своей родной сестры с его сыном.