Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Преторианцы были искренно привязаны к юному Алексан­дру. Они любили его как нежного питомца, которого они спасли от ярости тирана и сами возвели на императорский престол. Этот добрый государь сознавал оказанную ему ус­лугу, но так как его признательность не выходила за преде­лы здравого смысла и справедливости, то добродетели Алек­сандра скоро возбудили в них более сильное неудовольствие, чем то, которое внушали им пороки Элиогабала. Их префект, мудрый Ульпиан, был друг законов и народа, но счи­тался врагом солдат, и все планы реформ приписывались его пагубным советам. По какому-то ничтожному поводу их неудовольствие перешло в неистовый бунт; признательный на­род оборонял от их нападений этого превосходного минист­ра, и в течение трех дней в Риме свирепствовала междоусоб­ная война. Народ, испуганный видом нескольких загоревшихся домов и угрозами преторианцев, что они обратят весь город в пепел, наконец прекратил сопротивление и предоста­вил добродетельного и злосчастного Ульпиана его горькой участи. Преторианцы вторглись вслед за ним внутрь императорского дворца и умертвили его у ног его повелителя, тщет­но пытавшегося прикрыть его своей императорской мантией и вымолить его прощение у безжалостных солдат.

Такова была слабость правительства, что даже сам импе­ратор не был в состоянии отомстить за своего убитого друга и за свое оскорбленное достоинство иначе, как при помощи терпеливости и притворства. Главный зачинщик мятежа Эпагат был удален из Рима путем почетного для него назна­чения на должность египетского префекта; с этого высокого поста его перевели на менее важную должность префекта ос­трова Крит, и, наконец, когда время и отсутствие изгладили его имя из памяти преторианцев, Александр осмелился подвергнуть его запоздалому, но заслуженному наказанию за его преступление. В царствование этого справедливого и добродетельного государя тирания армии грозила немедлен­ной смертью каждому из его честных министров, если только он был заподозрен в намерении положить конец невыноси­мому своеволию солдат. Историк Дион Кассий, командуя стоявшими в Паннонии легионами, старался подчинить их правилам старой дисциплины. Преторианцы, заинтересован­ные в том, чтобы своеволие армии нигде не подвергалось стеснениям, приняли сторону паннонийских легионов и пот­ребовали казни реформатора. Александр не уступил их мя­тежническим требованиям, а напротив того назначил Диона, в награду за его достоинства и заслуги, своим товарищем по званию консула и покрыл из своей собственной казны все расходы, сопряженные с возведением в это пустое звание; но так как можно было опасаться, что при виде Диона, облачен­ного в отличия его новой должности, солдаты захотят выме­стить на нем нанесенное им оскорбление, то человек, номинально считавшийся первым сановником в государстве, уда­лился по совету императора из города и провел большую часть своего консульства в своих поместьях в Кампании.

Кротость императора служила поощрением для дерзости солдат; легионы стали следовать примеру преторианцев и стали отстаивать свои права на своеволие с таким же, как преторианцы, яростным упорством. Все царствование Алек­сандра прошло в бесплодной борьбе против развращенности его века. В Иллирии, Мавритании, Армении, Месопотамии и Германии беспрестанно вспыхивали новые мятежи; присланных императором военачальников убивали, над его властью издевались и, наконец, принесли его собственную жизнь в жертву негодующей армии. Впрочем, нам известен один выдающийся случай, когда солдаты возвратились к своему долгу и к повиновению; он стоит того, чтобы мы его расска­зали, так как он очень хорошо обрисовывает нравы солдат. Когда император, выступивший в поход против персов (о ко­тором мы будем подробно говорить далее), остановился на некоторое время в Антиохии, один солдат был подвергнут наказанию за то, что пробрался в женскую баню; это наказа­ние возбудило мятеж в легионе, к которому принадлежал солдат. Тогда Александр взошел на свой трибунал и со скромной твердостью стал говорить вооруженному сборищу о безусловной необходимости и о своей непреклонной решимости исправить порочные привычки, введенные его недо­стойным предшественником, и поддержать дисциплину, ос­лабление которой неизбежно привело бы к унижению рим­ского имени и к гибели империи. Его кроткие упреки были прерваны шумными возгласами солдат. "Воздерживайтесь от ваших криков, - сказал неустрашимый император, - пока не выступите в поход против персов, германцев и сарматов. Вы должны молчать в присутствии вашего государя и благодете­ля, который раздает вам хлеб, одежду и деньги провинций. Молчите, иначе я перестану называть вас солдатами, а буду называть квиритами, если только люди, не признающие римских законов, достойны стоять в рядах самого низкого класса народа". Его угрозы воспламенили ярость легиона, солдаты обнажили свое оружие, и жизнь императора подвер­глась серьезной опасности. "Вы сделали бы более благородное употребление из вашего мужества, - снова обращаясь к ним, сказал Александр, - если бы вы выказали его на поле битвы; вы можете лишить меня жизни, но не можете застра­щать, а строгая справедливость республики накажет вас за преступление и отомстит за мою смерть". Мятежные крики не прекращались; тогда император произнес громким голо­сом свой решительный приговор: "Граждане! Сложите ваше оружие и расходитесь по домам". Буря тотчас стихла; сму­щенные и пристыженные солдаты безмолвно осознали спра­ведливость понесенного ими наказания и обязанности дис­циплины, сложили свое оружие и знамена и, вместо того чтобы отправляться в свой лагерь, разошлись по разным городским гостиницам. Александр наслаждался в течение тридцати дней назидательным зрелищем их раскаяния и возвратил им их прежние места в армии только после того, как наказал смер­тью тех трибунов, потворство которых было причиной мятежа. Признательный легион верно служил императору в течение всей его жизни и отомстил за его смерть.

Толпа обыкновенно подчиняется в своих решениях впечат­лениям данной минуты, поэтому каприз страстей одинаково мог внушить мятежным легионам и готовность сложить свое оружие у ног императора, и желание вонзить это оружие в его грудь. Если бы какой-нибудь проницательный философ постарался объяснить нам внутреннее значение этого стран­ного факта, мы, может быть, узнали бы от него тайные при­чины смелости государя и покорности войск; а если бы этот факт был рассказан нам каким-нибудь здравомыслящим ис­ториком, мы, может быть, нашли бы, что геройское поведе­ние, по-видимому достойное самого Цезаря, сопровождалось такими обстоятельствами, которые придают ему более прав­доподобия и низводят его до общего уровня характеристиче­ских особенностей Александра Севера. Дарования этого пре­красного государя, как кажется, не достигали одного уровня с трудностями его положения, а твердость его образа дейст­вий не могла равняться с чистотою его намерений. Его добро­детели, точно так же как и пороки Элиогабала, получили отпечаток слабости и изнеженности от мягкого климата Си­рии, откуда он был родом. Впрочем, он стыдился своего ино­земного происхождения и снисходительно выслушивал уве­рения льстецов, что он происходит из древнего римского аристократического рода. Гордость и жадность его матери омрачили блеск его царствования, а тем, что она заставляла его в зрелых летах оказывать ей такое же повиновение, какого она требовала от его неопытной юности, Мамея подвер­гала насмешкам и себя, и своего сына. Трудности войны с персами возбудили неудовольствие в армии, а ее неудачный исход лишил императора репутации хорошего полководца и даже хорошего солдата. Таким образом, все причины подготовляли и все обстоятельства ускоряли переворот, навлек­ший на Римскую империю длинный ряд междоусобиц и об­щественных бедствий.

И распутная тирания Коммода, и внутренние раздоры, вызванные его смертью, и новые принципы управления, ус­тановленные государями из дома Севера, - все способствова­ло усилению опасного могущества армии и уничтожению еще не совсем изгладившихся в душе римлян слабых следов уважения к законам и к свободе. Мы постарались с возмож­ной последовательностью и ясностью объяснить причины этой внутренней перемены, расшатавшей коренные основы империи. Личный характер императоров, их победы, зако­ны, безрассудства и судьба могут интересовать нас только в той мере, в какой они находятся в связи с общей историей упадка и разрушения монархии. Но несмотря на то что все наше внимание сосредоточено на этом важном предмете, мы не можем обойти молчанием чрезвычайно важного эдикта Антонина Каракаллы, предоставлявшего всем свободным жителям империи звание и привилегии римских граждан. Впрочем, эта безмерная щедрость не была внушена велико­душием, а была результатом гнусной алчности; чтобы убе­диться в этом, необходимо сделать краткий обзор положения римских финансов с блестящих времен республики до царст­вования Александра Севера.