Тролльхеттен - Сергей Болотников

На выходе он не удержался и, обойдя дом, заглянул на АТС, вдруг и там пусто. Это было очень глупо и веяло паранойей, но он ничего не мог поделать. Но на телефонной станции было людно, в темных закоулках горели лампы дневного света, а в машинном зале, как целая стая сорок, трещали безостановочно реле — станция была старая, обслуживала город с незапамятных времен.

Персонал, по большей части, женский, косился на него заинтересованно, но, разглядев выражение его лица (напряженное и недоверчивое), поспешно спешил покинуть зону его внимания.

Владу ничего не оставалось, как отправиться обратно домой и там попытаться реанимировать старенький черно-белый струйный принтер, которому теперь предстояло много работы.

У одного из кафе, снимающего полуподвальное помещение рядом с обменной кассой, сегодня было совсем тихо. Обычно здесь людно — народ идет обменивать кровно заработанные рубли на валюту и неминуемо наталкивается на нечистых на руку деляг, что снуют в этой толпе, как акулы в косяке трески, и выискивают себе жертву. Предлагая обмен на лучших, чем в кассе условиях. Но эту ловушку знает весь город, и потому на удочку ловятся лишь приезжие, обычно остающиеся с пачкой фальшивых долларов на руках после удачной, вроде бы, сделки.

Впрочем, причина сегодняшнего затишья была ясна — касса закрыта, а на том месте, где ошивались ловцы удачи, сейчас стоял черный лакированный «Сааб 9–5», показавшийся Владу смутно знакомым. Пассажирское окошко машины было приоткрыто, и над ним склонился выглядящий потасканным человек в старом плаще. Он внимательно слушал то, что ему говорили из «Сааба», и временами истово кивал. Сцена была странная — не мудрено, что обменщики побоялись сегодня выйти на точку.

На последней фразе из салона авто внимательный слушатель снова кивнул с видом величайшей муки. Покосил глаза куда-то в сторону и, Влад мог поклясться, пустил скорбную слезу. Зрелище было неприглядным до омерзения. Мотор машины взревел, с визгом покрышек она выехала на улицу и влилась в вялый поток автотранспорта. А Влад отправился дальше в настроении, близком к похоронному. И тревога, необъяснимая тревога давала о себе знать, маячила на горизонте, так и не оформившись во что-то узнаваемое.

Дня через два позвонил Дивер. До этого звонка жизнь текла вяло и была заполнена мелочными назойливыми делами — отрадой материалиста, который хочет спрятаться от выпавших на голову неприятностей. Статья, книжки, статья, поход за водой и вечерняя ругань в очереди, статья, поход за едой, очередь у прилавка. Упитанные люди со страхом голода в глазах, статья.

Потом звонок телефона, и Дивер на проводе.

— Что? — спросил Влад.

— Да я же хотел позвонить. — Произнес Дивер, — рассказать. Ты готов слушать, в прошлый раз ты как-то неадекватен был.

— Я и сейчас неадекватен. Скажи лучше: это мне одному так кажется, или в городе действительно что-то изменилось?

— Изменилось. — Бесстрастно сказал Дивер, — и не ты один это ощущаешь.

— Тревога, да?

— И она тоже. И люди ведут себя странно. Не замечал ничего такого?

— Замечал, — сказал Влад, ему вдруг стало холодно, может быть виновата открытая форточка, ведь день сегодня выдался пасмурный, совсем, как тогда, когда они шли на площадь.

— Бойня на дискотеке — это первая ласточка. Теперь все только хуже, — он помолчал, а потом спросил резко, — скажи мне, Влад, ты действительно веришь в то, что я обладаю… ммм… некими способностями?

— Не знаю, Михаил, — честно ответил Сергеев, — Наверное, не верил… раньше.

— Раньше все было по-другому, — произнес Дивер, и от этой фразы Владу стало не по себе, ну просто неделя нехороших предчувствий, да и только. — Слушай меня внимательно. Когда мы шли к площади, вокруг была такая мрачная тяжелая атмосфера. Ну просто тоска зеленая! Это влияло на настроение. А после… после того случая перед Дворцом культуры вышло солнце, и все ожили и защебетали?

— Да, это было.

— На площади у меня случилось видение. Одно, Влад, из первых настоящих видений, так что, считая меня шарлатаном, ты был прав процентов на восемьдесят. Я помню, что упал, ударился головой, а потом как бы воспарил и…

— Увидел себя со стороны, — Сказал Сергеев, — да?

— Влад, не смейся. Мне снилось, что я птица, и весь город — и Верхний, и Нижний, со всеми его закоулками — подо мной. — Голос Дивера вдруг утратил обычно свойственные ему низкие интонации, стал почти мечтательным. — Он такой красивый, наш город, никогда не видел его сверху. Полный жизни, полный судеб людей — красивейший из муравейников! Но он был в дымке, такой плотной серо-черной завесе. Это, как дым сотни костров, в котором горит человеческая плоть! Она была плотная, эта завесь. Это была Вуаль — черная вуаль, которая не пропускала солнечный свет. И люди, слышишь, Влад, люди ходили под ней, они чувствовали ее, но не могли увидеть. И с их лиц сходили улыбки, а дети начинали плакать. Они глотали этот дым, понимаешь, глотали, и он исчезал у них внутри, он каким-то образом… усваивался! Слышишь, Влад, это — как невидимый яд!

Сергеев молчал. Откровения «просвященного» Дивера походили на полный бред, но… все бы хорошо, если бы Владислав так ясно не помнил то ощущение навалившейся тоски и черно-белого мира, которые они испытал тогда на площади. Да нынешние предчувствия.

— А еще я видел, — голосом безумного пророка продолжил Севрюк, — как эта дымка сгущается, становится фигурами. Не всегда человеческими, и фигуры эти бродили по улицам, а потом, находя определенных людей, набрасывались на них со спины и намертво вцеплялись в плоть. А эти несчастные — их жертвы, они не видели своих мучителей, только начинали чахнуть день ото дня, а иные, наоборот, преисполнялись злобы и ненависти к своим самым близким людям.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил Влад, — прости, Дивер, но это похоже на очередной вариант апокалипсиса.

— Просто, чтобы ты знал. — Сказал спокойно Дивер, — теперь ты будешь думать над этим и больше обращать внимания на мелочи. Внимание к мелочам — это главное.

— Я понял тебя.

— И знаешь, что еще, — помедлив, произнес Михаил Севрюк, — если вдруг ты почувствуешь, что становится хуже. Уезжай лучше из города. Бросай все и уезжай. А если захочешь остаться и разобраться в том, что тебя гнетет — мой телефон ты знаешь.

«Сплошные предупреждения. Люди оставляют мне свои телефоны. Они что, надеются на меня?» — подумал Влад. Уезжать он, конечно, не собирался, всего лишь из-за туманных предупреждений раненого в голову пророка.

А потом… потом Влад вдруг вспомнил, что помимо этой квартиры на улице Школьной у него есть еще крохотная однокомнатная квартирка в одном из спальных районов Москвы. И он каждый раз педантично вносил за нее плату. А в Ярославской области построен бревенчатый деревенский дом, где сейчас живут его, Влада, родители.

«Тебе есть, куда отступать, — подумал он, — так может быть…»

— Хорошо, если запахнет жареным, я уеду, — сказал Влад.

— Только не пропусти, — напутствовал Дивер, — и вот еще, Влад.

— Ну?

— Те крики, что мы слышали на Звоннической. Это ведь была та самая драка. Это были звуки почти недельной давности.

Огорошив, все-таки, напоследок Владислава, Дивер скоренько распрощался и положил трубку, оставив Сергеева в растерянности. Он не знал, что и думать, и рациональная часть его билась в смертном бою с частью другой — темной и мистической, и отзвуки этой эпической битвы отзывались в голове легкой мигренью.

Конца ей пока не предвиделось, и поэтому Влад приземлился на просиженный диван, кое-как прикрытый клетчатым пледом, и стал ждать.

В конечном итоге, ничего другого он сейчас делать просто не мог.

8

Ворон поступил просто. Он не стал ругаться и призывать на голову нерадивого своего слуги громы и молнии. Он просто лишил его своего покровительства. И это было ужасно! Рамена чувствовал себя таким забытым, таким беспомощным, таким маленьким! И эти ощущения терзали его мозг, как десять тысяч палачей не смогли бы терзать его плоть.

Охватившая его депрессия была глубока, как Марианская впадина и черна как недавно разлитый вар. Она казалась липкой — эта тоска. Брошенный вороном, он мог только сидеть в уголочке своей пустой квартиры, да пускать слезу за слезой.

Если все прочие чувства давно оставили его, уступив место лишь логической холодности, то всякое нарушение отношений со своим благодетелем — Вороном тьмы — легко исторгало из окаменевшего сердца Рамены бурю эмоций.

К окружающим осталась лишь ненависть, и с каждым новым провалом она становилась все сильнее.

— Прости, — шептал Рамена в полумраке своего убежища, — из меня получился плохой убийца, такой плохой…

Но Ворон не отвечал. Может быть, он покинул его насовсем? Когда пришла эта мысль, Дмитрий тихонько завыл. Только не насовсем, нет, не может птица тьмы бросить верного своего слугу среди тупых и обреченных на закланье людей! Только не сейчас!