Тролльхеттен - Сергей Болотников

Когда первый ажиотаж на продукты сошел, и ободранный призрак надвигающегося голода перестал маячить на краю сознания социума, люди вернулись в свои квартиры и задумались над перспективами. Неожиданно оказалось, что на газе свет клином не сошелся, и почти закончившийся бум на продукты резко перерос в бешеный спрос на портативные плитки. Магазин «Домашний», еще с советских времен торгующий электрическими плитками, в один присест распродал все имеющиеся у него в наличии нагревательные приборы (в том числе и те, что с незапамятных времен пылились на складе) и заказал в области новую партию. Счастливые обладатели плиток поспешно разбредались по домам, дабы насладиться горячей пищей, а их менее удачливые земляки еще яростнее продолжали охоту за огнем. Пользуясь случаем, некоторые из недобросовестных торговцев втюрили неопытным, но азартным покупателям электрические камины, выдав их за навороченные образцы плиток. И те с радостными гримасами тащили их себе в квартиры, а потом задумчиво морща лбы пытались пристроить на них плюющиеся жиром сковородки. У кое-кого от таких экспериментов даже выбило пробки, но и это не остановило жаждущих горяченького испытателей.

Потом кто-то вспомнил, что помимо электроплит есть такая незаменимая вещь, как керосинки, и началось повальное вытрясание пыльных чуланов и заросших паутиной антресолей. В старом нижнем городе было найдено рекордное количество древних примусов, которые тотчас вернули в рабочее состояние, залив в них за неимением керосина бензин. Примусы дико воняли и не менее дико коптили, но свою службу выполняли исправно, и скоро во многих домах зажглись эти, казалось, навсегда утраченные желтоватые огоньки.

Как сказал Николай Палин, учащийся в девятом классе Городской средней школы номер шесть (и оставшийся этом классе на второй год), когда увидел, как его бабка жарит на коптящем примусе яичницу с колбасой, а его тринадцатилетняя сестра возвращается домой, отягощенная двумя оцинкованными ведрами с водой:

— Ну, блин, как после войны!

В отношении Нижнего города данное определение подходило, как нельзя кстати, когда тем же вечером во дворах один за другим взвились сдобренные бензином костры, на котором оставшиеся без плиток и примусов горожане попроще пекли картошку, приправляя ее пивом и неспешными разговорами. У этих знаменитых и затянувшихся в результате костров заводились новые знакомства, давние враги мирились, а местная молодежь пережила целую полосу влюбленностей, глядя друг на друга через пляшущие диковатые языки огня.

Когда окончательно темнело, по пропахшему сладковатым дымом Нижнему городу разносились протяжные удалые песни, трогательно выводимые горластыми песнярами. Кому-то в окрестных домах, может, это и мешало, но погода была теплая, и потому без открытой форточки спать было нельзя. Измаявшиеся от бессонницы жильцы выглядывали в окна и нецензурно просили костровых петь потише. А у костра смеялись и приглашающе махали рукой. Некоторые из отчаявшихся заснуть горожан и вправду покидали свои душные квартиры и присоединялись к этим ночным посиделкам.

Надо сказать, что незапланированное народное гулянье, спровоцированное отсутствием бытовых удобств, по воспоминаниям уехавших за городскую черту было одним из самых ярких событий того лета. Самых ярких положительных моментов.

Голь на выдумки хитра. Как-то раз Василий Петрович Голованов завел свою девятку, работающую на газе, и отправился на единственную приспособленную для таких машин заправку. Глядя, как заправщики меняют один пузатый красный баллон на другой, Василию Петровичу пришла в голову простая до гениальности мысль. В тот же день, уплатив небольшую сумму, он перевел свой автомобиль обратно на бензин (благо цены на него опускались уже со скоростью свободного падения), а пресловутый баллон присоединил к своей опустевшей плите. Вечером, счастливая семья Головановых устроила праздничный ужин с жареной индейкой и с умилением наблюдала, как закипает на вновь работающей плите чайник.

К несчастью, младшая дочь Василия Петровича проболталась об этом ноу-хау своей подружке, а та в свою очередь донесла родной матери, язык которой славился на всю восточную часть Нижнего города. Весть распространилась, как пожар, и не успело солнце очередного дня подняться как следует над горизонтом, на газовую колонку выстроилась целая очередь автомобилистов (девять десятых автомобилей которых работали на бензине).

Через два часа подъехавший за желанной халявой Голованов понуро встал позади двадцать девятой по счету машины.

После того, как имеющиеся на заправке баллоны закончились (а счастливые заправщики принимали заказы на завтра), автомобилисты разъехались по домам, и плиты в Нижнем городе снова ожили. Трубы резали, пилили по живому и приваривали штекеры баллонов. У некоторых это привело к утечке, но на этот раз, к счастью, обошлось без ЧП.

У совсем неимущих возродились и уверенно заняли свое место на кухнях печки буржуйки, гордые владельцы которых теперь добывали топливо на окрестных свалках, становясь похожими на канувших в лету местных бомжей. Пламя весело трещало в печурках, дети восторженно смотрели, как огонь пожирает трухлявые поленья, а старики задумчиво следили за полетом вертких искр, так похожих на огненных жуков-светляков.

Кое-кто, конечно, возмутился текущим положением дел и посетил все те же местные ЖЭКи. Но, во-первых, в зданиях ЖЭКов никого не оказалось, а во-вторых, еще свежа была в памяти людей статья о землетрясении, и потому отсутствие газа особо не взволновало население.

В чем-то прав был Евлампий Хоноров, несчастная жертва глазоядного монстра — горожане упорно делали вид, что с ними ничего не происходит, накрывшись с головой одеялом повседневных дел.

Вот такие перемены сотрясали Нижний город в течение этой недели — последней недели уходящего июля. Надо заметить, что Верхний город они абсолютно не коснулись, потому что газифицирован там был один дом из пятнадцати. Потому-то жители панельных многоэтажек с удивлением взирали из-за реки Мелочевки, как над лабиринтом кривых улочек и старых зданий носятся дымы костров и песни Нижнегородцев.

Кстати, современность Верхнего города не позволила заметить его жителям и следующую странность — на полуслове оборвалось вещание маленького городского радио, студия которого базировалась неподалеку от Арены. Запнувшаяся на выпуске новостей радиоточка так и не возобновила вещания, но узнали об этом только те, у кого она, собственно, имелась. А эти решили, что испортился их динамик, и благополучно захоронили сию тему. В маленькую студию у Арены никто не зашел, и еще три месяца она простояла с приоткрытой дверью. В абсолютно пустой комнате на режиссерском пульте одиноко мигала красная лампочка.

Недолго мигала.

Как бы то ни было, к сентябрю месяцу в бывшем источнике информации обреталась только пыль и дохлые мухи.

В один из этих странных дней они познакомились. Он шел вдоль тенистой аллеи, а рядом шумело шоссе, и чующие близость выхлопных газов деревья печально роняли на землю сероватые листья. Аллея была покрыта пыльными трупиками листьев, он хорошо запомнил этот момент, потому что именно тогда увидел ее.

Она сидела на покрытой облупившейся краской скамейке и читала. Может быть, именно это заставило его лишний раз взглянуть на свой будущий объект воздыханий. Он любил книги, до этой поры они были первой и единственной настоящей страстью.

Нет, он не верил в любовь с первого взгляда. Сама эта идея, дурацкие сцены в любовных романах, вызывали у него лишь кривую циничную усмешку. Он был снобом. У него было мало друзей — людям претила его эмоциональная холодность. И даже многогранное его образование и высокий КИ, скорее, отталкивали, чем притягивали потенциальных приятелей. Он писал стихи — мрачные, наполненные жестоким цинизмом и обреченностью строки. Никому их не показывал, и в этом был прав.

Она была другой — живее, веселее, общительнее, а самое главное, она была очень терпелива и в меру практична. Во всяком случае, подняв глаза на задавшего ей какой-то вопрос человека, она вдруг увидела не неряшливо одетого в темное субъекта с тоскливыми глазами, а пресловутого принца в белоснежных одеждах.

А он? Он не умел общаться с женщинами и потому, как-то само самой опустившись на скамейку рядом с ней, завел разговор о книгах да об окружающей тоскливой жизни.

Ему было плохо в тот день, и в день до этого, и на прошлой неделе — липкая паутина вялотекущей депрессии удерживала его в своих черных пеленах. Он рассказывал ей, как выглядит жизнь, если смотреть на нее сквозь дымчато-серые очки, когда яркие краски сглаживаются, а яркие события, если и случаются, то проходят мимо тебя. Он говорил, что завидует тем другим — этому пестрому люду, что идет мимо по улице, завидует их возможности наслаждаться бытием (ему казалось, что большинство из окружавших его людей безмятежно счастливы — обычная фантазия таких, как он). Махнув рукой вдоль улицы, рассказал о той стене, что отделяет его от остальных людей, которую, может быть, и можно разбить, вот только для этого нет ни сил, ни желания. Он говорил много и жарко, и, сам того не замечая, все громче и громче. Ему давно хотелось выговориться.