Маска Красной Смерти - Эдгар Аллан По

В. Это, вероятно, потому, что у вас нет достаточно родового понятия для наименования самой «субстанции». Мы должны рассматривать ее не как качество, а как чувство; это – восприятия в мыслящих существах, приспособление материи к их организации. Многое из того, что существует на земле, предстанет для обитателей Венеры как ничто – многое из того, что зримо и осязаемо на Венере, мы совсем не могли бы воспринять как существующее. Но для неорганических существ – для ангелов – вся целость бесчастичной материи есть субстанция, т. е. вся целость того, что мы называем «пространством», является для них самой истинной субстанциальностью; между тем звезды, в силу того, что мы рассматриваем как их материальность, ускользают от ангельского чувства именно в той пропорции, в какой бесчастичная материя, в силу того, что мы рассматриваем как ее нематериальность, ускользает от чувства органического.

Когда усыпленный произносил слабым голосом эти последние слова, я заметил в его лице какое-то особенное выражение, которое несколько встревожило меня и заставило тотчас разбудить его. Едва я это сделал, как светлая улыбка озарила все его черты и, откинувшись на подушку, он испустил дух. Я заметил, что менее чем в одну минуту после этого его тело уже приняло всю суровую неподвижность камня. Лоб его был холоден, как лед. Таким обыкновенно он представляется лишь после того, как на нем долго лежала рука Азраила. Не говорил ли на самом деле усыпленный последнюю часть своей речи, обращенной ко мне, из области теней?

1844

Преждевременные похороны

Есть некоторые темы интереса всепоглощающего, но слишком цельно ужасные, чтобы законным образом служить для литературного замысла. Даже и романтик должен их избегать, если он не хочет оскорбить или вызвать отвращение. Разработка их уместна лишь тогда, когда строгость и величие истины освещают и поддерживают их. Мы трепещем, например, от самого напряженного ощущения «приятственной пытки» при рассказах о переходе через Березину, о землетрясении в Лиссабоне, о чуме в Лондоне, об избиениях в Варфоломеевскую ночь или об удушении ста двадцати трех узников в Черной яме в Калькутте. Но в этих рассказах что возбуждает – это факт, действительность, история. Как вымысел они возбудили бы в нас лишь простое отвращение.

Я упомянул лишь немногие из самых выдающихся и величественных злосчастий, занесенных в летописи, но в них не только свойство злосчастия, но и самый его объем столь сильно завладевает воображением. Мне нет надобности напоминать читателю, что из длинной и зачарованной области человеческих несчастий я мог бы выбрать несколько отдельных примеров более исполненных существенностью страданья, чем какое-либо из этих обширных общностей беды. На самом деле истинное злополучие – предельное горе – есть частное, не распространенное. Что страшные крайности агонии испытываются человеком-единицей, а никогда не человеком-массой – за это возблагодарим милосердного Бога.

Быть похороненным заживо – это, без сомнения, самая устрашительная из таких крайностей, которые когда-либо выпадали на долю смертного. Что это случалось часто, очень часто, вряд ли будут отрицать те, которые могут думать. Границы, отделяющие жизнь от смерти, в лучшем случае смутны и тенеподобны. Кто скажет, где кончается одна и где начинается другая? Мы знаем, что есть болезни, при которых случается полное прекращение всех видимых отправлений жизненности и при которых, однако же, эти прекращения суть лишь задержки, надлежащим образом так названные. Это лишь временные паузы в непостижимом механизме. Проходит некоторый период, и какое-то невидимое таинственное начало снова приводит в движение магические крылья и колдовские колесики. Серебряная нить не навсегда была развязана, и не безвозвратно была сломана золотая чаша. Но где в это время была душа?

Помимо, однако же, неизбежного заключения, априори, что такие-то причины должны привести к таким-то результатам – что хорошо известная наличность таких случаев задержанного жизненного процесса должна естественно обусловливать время от времени преждевременные погребения, – помимо такого соображения мы имеем прямое свидетельство врачебного и обычного опыта, доказывающее, что обширное число таких погребений действительно имело место. Я мог бы немедленно указать, если это необходимо, на сотню вполне удостоверенных примеров. Один такой случай весьма достопримечательного характера, обстоятельства которого могут быть еще свежи в памяти некоторых из моих читателей, произошел не так давно в соседнем городе Балтиморе, где он причинил мучительное, напряженное, и широко распространенное возбуждение. Жена одного из самых почтенных граждан – выдающегося законоведа и члена Конгресса – была захвачена внезапным и необъяснимым недугом, пред которым совершенно спасовали знания ее врачей. После больших мучений она умерла, или было предположено, что она умерла. Никто не подозревал на самом деле и не имел никаких оснований подозревать, чтобы она не была в действительности мертвой. Она являла все обычные признаки смерти. Лицо ее было как-то привычно сцепленным и опавшим в очертаниях. Губы ее были обычной мраморной бледности, глаза ее были погасшими. Не было теплоты. Пульс прекратился. В течение трех дней, пока тело оставалось непохороненным, оно приобрело каменную окоченелость. Словом, погребение было ускорено по причине быстрого увеличения того, что было, как предположили, разложением.

Она была положена в фамильный склеп, который в течение трех следующих лет был нетревожим. По истечении этого срока он был открыт для принятия гробницы, но – увы! – какой страшный удар ждал супруга, который сам лично распахнул дверь. Когда врата раскрылись, какой-то предмет в белой одежде с шелестящим потрескиванием упал в его объятия. Это был скелет его жены в еще неистлевшем саване.

Тщательное исследование сделало очевидным, что она ожила через два дня после ее замурования, что ее судорожные движения в гробе причинили его падение с выступа на пол, где он разломился настолько, что она могла из него ускользнуть. Лампа, полная масла, которая случайно была оставлена в склепе, была найдена пустой; масло могло, однако, истопиться через испарение. На самой верхней из ступеней, что вели вниз в страшную горницу, был большой обломок гроба, которым она, по-видимому, старалась возбудить внимание, ударяя о железную дверь. В то время как она этим была занята, она, вероятно, впала в обморочное состояние или, быть может, умерла от острого ужаса, и когда она падала, ее саван запутался о какой-то железный выступ. Так она оставалась, и так она сгнила, стоя.

В 1810 году случай погребения заживо произошел во Франции, сопровождаясь обстоятельствами весьма далекоидущими в удостоверение того утверждения, что истина действительно страннее, чем вымысел. Героиней рассказа была мадмуазель Викторина Лафуркад, молодая девушка из знатной семьи, богатая и очень