Море серебрянного света - Тед Уильямс

Стена воды докатилась до Пола и его товарищей, подхватила их и швырнула в воздух через нижний порог, так что какое-то мгновение они свободно летели вниз над темной, избиваемой дождем рекой, как звезда, упавшая с небес.

* * *

РАЗРУШЕНИЕ Рима было в полном разгаре, дым пожаров можно было видеть даже с виноградников Кампании  –  поражение удивительно беспрецедентных размеров. Римлян, свободных и рабов, застали врасплох, и их извиняло только то, что беда пришла ниоткуда и с опозданием почти на триста лет.

Еще утром Тигеллин был императором, правившим уже два года. Бывший торговец лошадями, знавший счет деньгам, был достаточно популярен, но не благодаря своим заслугам, а, скорее, из-за ненависти, которую римляне питали к его предшественнику, Нерону, последнему из династии Юлиев-Клавдиев, в дни перед его убийством. Многие говорили, что после Нерона даже одна из лошадей Тигеллина была бы принята с восторгом.

На самом деле еще вчера все казалось более чем хорошо в Матери Городов.

Мартовский заальпийский ветер дочиста подмел небо, проснувшаяся весна разбудила природу, из почек на ветках каштана появились листья, раскрасив холмы зеленой краской. Очень странно, но даже коллегия авгуров не предупреждала ни о чем плохом  –  все недавние жертвоприношения были благоприятными и все знаки сулили счастливый год императору и народу. И в самой империи все было спокойно. На дальних границах происходили мелкие стычки, как всегда, но только ветераны, воевавшие в Британии или лесах Галлии, рассказывали о больших войнах, да и то после нескольких стаканов в винной лавке. Никто не ожидал нападения армии, во главе которой стоял давно умерший враг  –  тем более, что родной город врага превратился в пыль через несколько лет после его смерти.

Просто-напросто одним поздним мартовским утром армия Ганнибала появилась перед воротами, как будто ее принесла рука бога. Триста лет назад карфагеняне пересекли Альпы и захватили римлян врасплох. На этот раз Ганнибал Барка и его армия нашли еще более поразительный путь в Вечный Город. О его присутствии узнали по черному дыму, поднявшемуся в небо к северу от города, и первым перепуганным беженцам, прилетевшим оттуда в Рим. Через несколько часов пожары уже пылали внутри городских стен, а трупы жителей оскверняли Марсово Поле.

Город практически не сопротивлялся. Сенат в полном составе сбежал на юг по Аппиевой дороге после первого же сообщения о вторжении, некоторые из сенаторов в спешке безжалостно давили колесами своих повозок других беженцев. Самые уважаемые люди были далеко от Рима, по большей части потому, что Тигеллин не хотел их видеть рядом с собой, а все защитники и генералы были рассеяны. И, конечно, заклятые враги Ганнибала, Сципион и Марцелл, умерли несколько столетий назад.

Преторианская гвардия храбро приняла бой, но ничего не могла поделать с десятью тысячами кричащих карфагенян: на Триуфальной дороге армия Ганнибала прошла через них как нож через горячий жир. Императора Тигеллина, со связанными за спиной руками, вытащили из Золотого Дома. Сам Ганнибал слез с черной лошади и забил его палками до смерти  –  в определенном смысле знак уважения.

Однако самым странным за всю неделю ужасов  –  и труднее всего понятным  –  был даже не сам монстр Ганнибал, вставший из своей могилы, а то, что он налетел на Рим со своей армией, в которой, как клялись некоторые выжившие беженцы, каждый солдат походил друг на друга как две капли воды. Было совершенно ясно, что на этот раз вместо разношерстной банды наемников, с которой он в первый раз спустился в Италию в дни Республики  –  лигурийцев, галлов, испанцев и греков  –  на этот раз его солдаты были странно единообразны: невысокие, хорошо-сложенные, с темной кожей, длинными темными волосами и азиатским разрезом глаз. Но откуда бы они не появились, они жгли, грабили и убивали с такой дикой жестокостью, что уже в самые первые часы убийств некоторые римляне клялись, что двери ада открылись и исторгли наружу армию демонов. К концу первого дня с этим уже никто не спорил.

Те немногое, кто видел Ганнибала и выжил, говорили, что и у него была та же самая темная кожа и те же странные глаза с нависающими веками, как и у его солдат. Испуганно шептали, что помимо подкованного золотом коня и знамени, отличить его от солдат можно было только по серебряному посоху, который он никогда не выпускал из рук, и еще тому, что из всей неумолимой армии он один получал удовольствие от страшных сцен убийства и насилия. Он смеялся, когда приводили молодых людей из сословия всадников и безжалостно убивали прямо перед ним, смеялся, когда их сестры и матери молили о пощаде, как если бы весь этот кошмар был спектаклем, поставленным ради его удовольствия.

Он не человек, а злой бог, шептали друг другу выжившие, прятавшиеся в сточных трубах и подвалах. Он может сколько угодно называть себя Ганнибалом, но бич Канн не был так жесток.

В первый день его завоевание, после захода солнца, зло вошло в сердце города, на Римский Форум, и построило там себе дворец.

Над ним клубились миллионы мух, грозовым облаком затемняя багровое небо. Демон выстроил себе дом из трупов и полутрупов: собрал их в кучи, а потом сделал из них стены, насадив каждого на высокий деревянный кол лицом вверх, так что каждый умирающий видел перед смертью только другое тело, притиснутое сверху к нему самому.

В центре, под огромной аркой, Ганнибал приказал поставить трон, сделанный из самых разнообразных черепов, в которых еще несколько часов назад жили мысли и чувства римлян; когда трон был закончен, демон сел на него, окруженный стенами своего нового дворца  –  которые еще стенали, кровоточили и молили о пощаде  –  и к нему стали приводить пленников, сначала один за одним, а потом, уже ночью, группами, и он приказывал сделать с ними какую-нибудь ужасную вещь.

Старый стоик Сенека, советчик трех императоров, которого многие называли совестью Рима, храбро, хотят и со слезами на глазах, предстал перед троном врага и, глядя в темное лицо Ганнибала, процитировал Эврипида:

Той ночью, что родился я для боли,

Приговорили к смерти мать мою,

И потому я с той поры желаю

Лишь смерть всем тем, кто на земле живет.

Демон громко засмеялся, приказал сковать руки и ноги старика, чтобы он не смог убить себя, и привязать его к подножью трона, как собаку, и заставить быть свидетелем всего, что произойдет.

И действительно, в конце концов он один, оставшийся в живых, позавидовал тем, кого уже убили...

Трудно быть богом, начал понимать Дред.

Он стоял под бледный солнечным светов, лившимся в его тронный зал на Форуме, его чуткие ноздри искали в воздухе, пахнувшем дымом, кровью и гнилью, чего-нибудь более тонкого и интересного; он сам не очень понимал, что ищет. Солдаты, тысячи отражений его самого, стояли на коленях на Священной Дороге, молча ожидая его приказов. Он опять вдохнул, пытаясь понять, чего ему не хватает, что он ищет здесь прекрасным весенним утром, воздух которого мало чем отличался от зловония тысяч непогребенных трупов. Возможно слабого следа цели, настоящего вызова себе.

Уничтожение ради уничтожения уже начало надоедать, решил он, глядя на закопченные крыши Рима. Он уже уничтожил полдюжины любимых симуляций Старика, не говоря уже о некоторых более мелких, принадлежавших другим владельцам сети, и ему это изрядно надоело. Вначале, да, это было волнующе  –  он провел несколько дней, проектируя разграбление Страны Игрушек и проверяя, есть ли границы у его жестокого воображения. Ближе к концу, когда он, насытившись, лежал посреди разрушений, как лев рядом с убитой добычей, едва слышный внутренний голос спросил его, не являются ли свидетельствами скрытой педофилии те изощренные пытки, которым он подверг Мери-Никогда-не-Верю, Малышку-Пастушку и Тома-Сына-Дудочника, и полное уничтожение сказочной страны. Мысль ему не понравилась  –  Дред считал, что педофилы слишком жалкий народ  –  и, приступая к своей следующей цели, маленькому комическому Лондону в 1920 году, тщательно ограничил себя преследованием и убийством только взрослых персонажей. Но сейчас, после нескольких разрушенных симмиров, погоняв по полям цвет римских женщин, оставив на месте всех вилл этого мира закопченные развалины и убедив всех оставшихся мужчин, как храбрых так и плачущих, больше не сопротивляться ему, Дред почувствовал, что ему все надоело и что программа террора выродилась, стала пустой и механической.

Он подозвал одного из Дред-солдат, случайно выбрав его из тысяч, и дал ему недействующую копию серебряного посоха.

 –  Теперь ты будешь Ганнибалом, приятель,  –  сказал он своему подобию.  –  Вот твое первое задание: освободи всех гладиаторов и дай им ножи, мечи и копья.  –  Он нахмурился. Трудно думать о делах, когда невозможно забыть, что ты разговариваешь с плохой копией самого себя.