Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Нет, княже. Сколько ни спрашивал про то, никто ответа не дал. Мыслю, своих забот у басилевса хватает.

Путята много говорил про то, что ведомо. Ему как неискушённому послу, впервые воочию увидевшему чужую страну, её обычаи и нравы, хотелось поведать о виденном. В его многословии Добрыня почувствовал стремление, испытываемое человеком, желающим скрыть нечто и покрывающим многословием это нечто.

– Со многим боярами встречался, со священством, – продолжал Путята своё повествование. – Патриах Василий беседовал со мной долго. Проведав, что ты, великий князь, желаешь прознать всё про правую греческую веру, самолично водил в церкву святой Софии. В церкви показывал лики святых, что на досках писаны. Доски те с ликами, иконами зовутся, и христиане на них молятся. В церкви лепота несказанная, невиданная…

– А дух-то, а дух какой стоит! – воскликнул Воробей, не выдержав молчания, но смолк под взглядом князя.

Промочив горло мёдом, Путята возобновил свою повесть.

– Поведал нам патриарх о страстях господних, кои Христос принял на себя за весь род людской. По вечерам приходили попы, рассказывали о деяниях апостолов, читали книги божественные. Жил в Иудее боярин Савл. Савл этот был гонителем христиан. Предавал их мучительствам тяжким, бросал в порубы. Даже друзья Савла поражались его лютой злобе к христианам. И вот явился однажды этому Савлу Господь и говорил с ним. Савл прозрел и уверовал в Христа всей душой. Была его вера так крепка, что приняли его в круг апостолов, и стал он прозываться апостол Павел. И как до того был гонителем, теперь стал ревнителем христианства и великим проповедником, и словом своим сонмы язычников обратил в христианство. Дали мне попы божественные книги, писанные по-гречески – Евангелие Луки и Откровение святого Иоанна Богослова.

– Ну а вы что же? – спросил насмешливо Добрыня. – Никак крестились?

Путята склонил голову, насупился, словно виноватился в чём-то, набравшись сил, вскинул очи, ответил твёрдо:

– Крестились, боярин, ибо поверили в бога истинного.

Воробей при словах старшего боярина боязливо съёжился, даже борода скукожилась. Испугало боярина даже не само признание сотоварища по посольству, а тон, коим это признание было сделано. Тон был утвердительный, безбоязненный. Таким тоном разговаривают мужи дублие, в своей силе уверенные. Воробей же уверенности в себе не чувствовал, ибо видел боярин не далее воробьиного носа. Путята же взор имел приметливый, который и под спуд проникал, тайные помыслы ухватывал, видел не только то, что на виду лежит. Бояре и дружина знают – благоволит великий князь к христианам. Помнилось поведение князя, когда ромейский посланец хулил руських богов. Не разгневался князь на те речи, промолчал. Видно, не зря промолчал, была на то причина. Коли б не это, крепко бы призадумался боярин Путята, прежде чем веру менять.

– То ваше дело, какой веры держаться. Вас не затем в Царьград посылали. Сказывай, что у бояр вызнал, и про царевну расскажи. Какая из себя, почто не замужем? Кривобока, хворь какая одолела, или годами молода? Как бояре, басилевсы живут, про то сказывай.

От слов князя у Воробья от сердца отлегло. Князю, по-видимому, было безразлично их крещение с Путятой. Но Воробей ошибался. Князю было отнюдь не безразлично крещение бояр, но сегодня было не до того, поэтому он и виду не подал.

– В блуде живут верхние бояре ромейские, и мужи, и жёны их. Про то открыто не говорят, в тайне держат…

Воробей не выдержал, зачастил:

– Мне боярин один сказывал. В городах ромейских и при дружинах особые домы есть. В домах тех жёнки живут, кои со всяким, кто куны заплатит, в блуде сходятся.

Добрыня хохотнул:

– Сам-то ходил в те домы или только слушал да слюни пускал?

Воробей засмущался, пробормотал:

– Скажешь тоже…

Не нравился Воробей Добрыне. Зачем сыновец приближает к себе этого легковесного, бестолкового мужа?

– А попы что ж? То ж грех великий – прелюбодейство, так у них писано, – продолжал насмехаться Добрыня. – Не спрашивали, когда попы к вере своей склоняли?

– Попы то порицают, да поделать ничего не могут.

– Поди-ка сами по ночам в те домы бегают!

– То всё пустое, – прервал Владимир, хотя слушать про блуд, одолевший Византию, доставляло удовольствие – блуд вере не помеха. – Ты, Путята, дело говори. Или ничего не вызнал?

– За подарки в Царьграде многое узнать можно. Я золота на подарки не жалел, – произнёс Путята многозначительно и смолк, собираясь с мыслями.

– Ну давай, давай, не тяни кота за хвост, – поторопил Добрыня. – Скоро петухи запоют.

– Бояре ромейские завистливы. Доносят друг на друга басилевсу, мужам, что при басилевсе состоят. Басилевсу и понять невмочь, где правда, где наветы корыстные, блядословие. Ныне же пребывает Василий в тяжкой желе. Не только за власть, но и за живот, и свой, и брата, и сестры опасается. У тебя же, княже, Василий дружину себе в помощь просит. Для того и магистр приехал, и ряд мирный с Русью потому уложить ромеи хотят.

– Что ж, у самого басилевса кметов мало?

– Кметов бы достало, да израды басилевс опасается. Варда Фока, что ныне хочет басилевса живота лишить и на его место сесть, боярин богатый, кун не жалеет, и род у Фоки не бедный, родовичи ему помогают. В самом Царьграде среди бояр израда есть. Потому басилевс хочет верную дружину иметь, которую никакими кунами подкупить нельзя было. Руських кметов в Византии уважают за верность роте. Верный человек сказывал, ныне у Василия много чего за свою дружину просить можешь. Силён Варда Фока и ратью, и кунами. Ещё, вишь, и болгары Василия разбили. Самая ныне пора, княже, с ромеями мирный ряд уложить. На всё ромеи согласятся, потому магистру Льву Дуке, что с посольством прибыл, спуску, княже, не давай. Голову морочить ромеи горазды.

Добрыня проворчал:

– Согласятся-то ромеи на всё, да станут ли потом слово своё держать?

Путята смолк, допил чашу, оглянулся на Добрыню, перевёл взгляд на князя. Тот спросил:

– Про царевну почто не сказываешь? Ай не вызнал ничего? Что послухи твои о ней сказывали? Какого она нраву? – про царевну Владимир услышал впервые, и в голове его вызревала задумка.

– Как же, – спохватился боярин, – всё вызнал. Саму её видел, говорить с ней не довелось, но разглядел хорошо. Собой царевна доброзрачна, но нравом холодна, аки капь каменная, что древние еллины в Царьграде ставили. Холодна, горда и надменна, ни на кого не посмотрит, улыбкой не одарит. А годков-то царевне многонько, за двадцать уже.

– Что ж так-то, – фыркнул Добрыня. – Говоришь, собой доброзрачна, двадцать лет давно минуло, а до сих пор не замужем. Почто ж никто не берёт? Ай прыщава, лыса, или хвороба какая у царевны тайная?

– Здорова царевна телесно, и в разуме она. Кожа белая, чистая, ланиты румяные, волос длинный, пышный. Телом ладная, ни толста, ни худа. Замуж сама нейдёт. Нет женихов высокородных. Братья её не неволят.

– Всё обсказал, боярин? – спросил Добрыня после некоторого молчания.

– Всё, – ответил Путята. – Что ещё? Шибко ромеи обычай блюдут. Кто где встал при басилевсе, какие одежды надел. С этим строго у них. Специальный царёв муж за обычаем следит.

– То нам не надобно. У нас свои обычаи. Коли всё сказал, ступайте. На пиру ли, ещё где про посольство сказывать будете – про веру говорите, про церкву, апостолов, страсти Господни, обычаи ромейские, про остальное молчите.

Путята зыркнул на верхнего боярина, распоряжавшегося, словно великий князь, но сам великий князь поддержал уя:

– Слушай Добрыню, Путята. Мои слова он молвил.

2

Магистр Лев Дука был не воином, царедворцем. Магистру не доводилось водить рать на брань, звон оружия был ему неприятен, зато знал науку плетения паутины ков. Умел выбираться из силков и расставлять их другим, иначе не добрался бы до своего нынешнего чина. Втайне преклонялся перед ныне опальным и отстранённым от дел паракимоменом Василием. Ни один басилевс по изворотливости ума не мог сравниться с евнухом. И всё же звезда евнуха закатилась. Магистр благодарил бога, надоумившего его вовремя отойти от хитроумного паракимомена и переметнуться в противоположный стан. Иначе не быть бы ему синклитиком и магистром. Магистром его сделал нынешний басилевс Василий. За чин сей Лев Дука внёс в имперскую казну сорок фунтов золота. Пятнадцать лет назад Лев Дука, тогда ещё спафарий, обретался в свите басилевса Цимисхия и присутствовал при заключении басилевсом мирного договора с князем русов Святославом. Загадочны и непонятны русы, не укладываются в привычные рамки. Помнил магистр сурового князя, чуждого приличествующим его положению церемониям, не отличимого от простых кметов. Учитывая знакомство магистра с нравами северных варваров, Василий отправил Дуку в Киев для уложения мирного ряда и заключения особого договора.

Льва Дуку, не привыкшего к тяготам ратных походов, страшили предстоящие холода в стране варваров. Его ухоженная, холёная плоть требовала тепла, заботливости. Потому заставлял магистр приставленную к нему челядь топить на ночь печь, а через бояр просил Владимира поскорей принять его. Привёз с собой магистр хартию, в коей был переписан мирный ряд, уложенный ещё с князем Игорем.