Шейх и звездочет - Ахат Мушинский

— Не посоветоваться ли с кем надумал? — насторожился Гайнан.

— Не-е, — успокаивающе махнул рукой Жбан, — кроме Киляльки, никто не знает.

— Смотри, а то а-ля-мафо, загремим под фанфары. Оба... В ногу.

— Не волнуйтесь, дорогой Гайнан Га-лям-фазлы-евич, фу, ты! Фазлы... Фазлы-ляга-мович...

— Фазлыгалямович, — поправил Гайнан.

— Я и говорю... Вы ж меня знаете, все будет в ажуре. Полста рублей и плюс контрамарка в цирк, а? Ха-ха! — Все-таки парень был изрядно пьян.

Договорились встретиться на Ямках, у озера, где виделись днем. На том и разошлись.

Пистолет Гайнану нужен был позарез. Он и сам определенно не знал, для чего ему необходимо оружие, но в самой этой необходимости сомнений не возникало. Не сомневался он и в правильности открытых переговоров со Жбаном. Чего бояться? После освидетельствованной им стрельбы на Ямках и первых словесных прощупываний Жбана с Килялей Гайнан прикинул возможные последствия необоримой этой страсти — иметь при себе огнестрельное оружие, — преследовавшее его на протяжении, можно сказать, всей сознательной жизни, и сказал себе: «Какая чепуха! Какие последствия? В какого все ж зайца можно превратиться на гражданке!»

Анатолия Жбанова он знал не так давно, однако в его порядочности не сомневался. Слово «порядочность» Гайнан толковал по-своему. Порядочный — значит придерживающийся таких же, как и он, Гайнан, порядков. Своего поля ягодка, значит. Разок-другой и выпивать с парнишкой приходилось на школьном дворе. Деньги Гайнана, ноги — Жбана. В картишки игрывали, на футбол хаживали... Мелочи, вроде бы, но Гайнану в его богатой практике общения обычно хватало и более мимолетного знакомства для того, чтобы распознать своего человека. Гайнан считал себя большим психологом. Он, например, говорил об умении определять характер человека по ушам: прижатые уши — себе на уме товарищ; перпендикулярно к голове торчат— крайне своенравный, упрямый; большие с висячими мочками, как у слона, — добродушный, воду на таком возить можно; с приспущенными, точно у дворняжки, кончиками — шестерка, мальчик на побегушках... У Жбана уши были лопоухие, но не очень большие, и угол по отношению к голове не прямой. Стало быть, упрямец, но дрессировке поддающийся. Пасынок вот не укладывался в его универсальную схему, уши у того неопределенной конфигурации — не лопоухие, не прижатые, не большие, но и не сказать, что маленькие, одним словом, невразумительные, как и характер.

«И тут пасынок чертов в голову лезет!» — сплюнул окурок в рябь озера Гайнан, возвращаясь мыслями к Жбану, к предстоящей с ним встрече. На озеро он пришел на час раньше условленного, обошел озеро, ничего подозрительного не обнаружил. Не из того Жбан теста, чтобы в ментовке душу заложить. Да и любому другому на его, хранителя и использователя огнестрельного оружия, месте идти в милицию не резон.

Жбан опоздал немного.

— Красна девица, точно не может, — незло проворчал Гайнан вместо приветствия. Он сразу обратил внимание на оттопыривающуюся на животе куртку. Вдобавок Жбан придерживал пузо рукой.

Закурили по «казбечине».

— Надумал? — скорее не спросил, а между прочим произнес Гайнан.

— Ес-с, — не менее между прочим отозвался Жбан. — Сладкие папиросы, приторные.

— Коли «ес-с» — доставай. — Гайнану надоело тянуть волынку. Опоздал, стервец, да еще курево дармовое хает. Чего мнешься?

И тут Жбан выдал. И в смысле — загнул, удивил; и в смысле — рассекретил, предал. Он сказал, что пятидесяти рублей за пушку мало.

— Но мы же договорились, — возмутился Гайнан. — Ты же согласен был.

— Два дня назад. А взвесил... Оказывается, маловато.

— Полста рублей? По-старому — пятьсот... Пять сотен!

— Вы б еще в керенки перевели.

— Причем тут керенки? Не вчера ли только реформа сотни в десятки превратила. И уж сравнить нельзя? Сколько ж ты хочешь?

— Не волнуйтесь, Гайнан Фазлыгалямович. Денег мне сверх договоренного не нужно.

— А чего же?

— Не деньги требуются, а... Вопрос, понимаете ли, деликатный.

— Разделикатничался. Ну, ну?

— Не перебивайте, если вы нуждаетесь... — Жбан опустил глаза на оттопыренный живот.

— Ну, ну, — повторил Гайнан. — Слушаю.

Тут-то Жбан, сам не ведая того, и выдал дружка, у которого испрашивал разрешения на торговую сделку. Жбан накинул сверх условленной платы не лишний десяток рублей, а к удивлению никогда и ничему не удивлявшегося Гайнана — желтый саквояж, пылившийся у Николая Сергеевича Новикова под столом. Гайнан присвистнул, но не подал виду, что ему стало известно, кто стоит за спиной Жбана, и что планы его поэтому резко изменились — не из-за возможности умыкнуть саквояжик, а из-за возможности выйти непосредственно на жаждущего заполучить новиковские открытки и тем самым избавиться от по сути дела посредника Жбана и в его образе лишнего свидетеля, ну и между прочим — сохранить пятьдесят рублей, по старому — пять сотен.

— Нет, мелким жуликом Субаев никогда не работал, — произнес с достоинством Гайнан. — Уволь, дружок. Или остается в силе прежняя договоренность, или мы расходимся, как в море корабли.

Как и представлял себе Гайнан, ослушаться своего не присутствующего при сделке старшего товарища, отдать товар лишь за деньги, Жбан не посмел. Попытался ухватиться за соломинку, предложил взять лишь только за обещание добыть саквояж в будущем, но Гайнан наотрез отказался: ясен вариант — садиться к кому-то на крючок с вороненой уликой за пазухой, нашли дурака, салажата.

— Гудбай, Анатолий.

Гайнан остался доволен разговором. Никуда «вальтер» не денется. «Вальтер» пока у Жбана. А Жбан пляшет под дуду Пичуги. А коллекционеру Пичуге нужен саквояж с открытками. А саквояжик под письменным столом Новикова. Внучка за бабку, бабка за дедку — и вытащили репку.

О страсти Александра Пичугина Гайнан узнал от Николая Сергеевича. Оказывается, профессорский сынок с августа этого года стал захаживать к звездочету и очень заинтересовался открытками в желтом саквояже, просил и продать их, и произвести честный обмен кое-каких экземпляров. Но звездочет категорически отказался, потому что они ему дороги сами по себе, все одинаково, без исключения, вне зависимости от изобразительной ценности и даты выпуска.

Взять у рассеянного звездочета саквояжик для Гайнана труда не представляло. Выходя из комнаты по нужде на двор, сосед дверь свою не запирал... Но сперва надо было убедиться в правильности версии насчет Пичуги и встретиться с ним.

С Пичугой Гайнана познакомили Киляля со Жбаном на стадионе «Трудовые резервы» после футбольного матча на первенство города. Хозяева поля встречались с «Буревестником». Гайнану понравилась «десятка» студентов, заколотившая два мяча, а Жбан с Килялей всю игру, не переставая, хвалились, что «десятка» — это Сашка Пичугин, их хороший друг. «Хотите познакомим?»— то и дело повторяли друзья-болельщики.

Новыми знакомыми, особенно молодыми, Гайнан не брезговал. Он быстро превращал их в своих приятелей, в помощников, в мальчиков на побегушках, а случалось, и в сообщников. Весомых дел Гайнан давно не проворачивал, не то, что в сороковые-роковые, когда был молод, силен, когда одновременно было и проще работать, и сложнее, точней — опаснее, но натура, и спустя почти двадцать лет после войны, требовала, и он худо-бедно да промышлял, не давал своей беспокойной крови застояться. Как клептоман, не мог он без этого. Чесались руки, ныла душа. А помощники, считал он, нужны были, как раз больше для тоскующей души, чем для дела. Сказывался, должно быть, и возраст, возникла потребность кого-то уму-разуму поучить, понаставничать. Подвернулись Жбан с Килялей. Но пока дальше приобщения Киляли к перепродаже мяса дело не пошло, да и то делом не он занимался, а его мать. Он так — передай то, сообщи это... Жбан — антипод Киляле, тип перпендикулярно-лопоухий, хамоватый, туповатый. Но такие тоже нужны. Вот же надумал сделать приятное — «подарить» пушку с обоймой боевых патронов. Оставалось принять дар.

После матча Гайнан позволил уговорить себя пойти познакомиться с Пичугой, «профессорским сынком, вчера золотым медалистом в школе, а сегодня студентом, но все равно парнем в доску своим».

Александр Пичугин появился из полутьмы раздевалки красивый, свежий, лучезарный, с белой ниточкой пробора на влажных после душа волосах. «Как утренний трамвай!» — восхитился Киляля.

С первых же слов блестящего юноши Гайнану стало ясно, кто перед ним. И на уши, торчащие, как у белки, можно было не смотреть: честолюбец, нарцисс. Это был первый вывод, важный вывод, но не такой, как второй, который Гайнан сделал для себя после получаса общения с троицей: эти оба — и Жбан, и Киляля — у этого форварда на поводу. Но с какой стати? Киляля — ладно, на то он и Киляля, должен соответствовать прозвищу, а вот Жбан? Не золотая же медаль в школе и не умение гонять футбольный мяч покорили балбеса.