Ничто. Остров и демоны - Кармен Лафорет

Остров и демоны

(роман)

Кармен Кастро де Субири, верному и самоотверженному другу, которая немало сделала для того, чтобы эта книга увидела свет. С восхищением и любовью.

Моему отцу, архитектору из Лас-Пальмас.

Всем родным и друзьям, живущим на острове, где я провела лучшие годы своей жизни…

Без демонов.

Часть первая

Эта история начинается ноябрьским днем 1938 года. Марта Камино стояла у самого края пристани, где должен был пришвартоваться пароход из Испании. Ее юная фигурка, в темной юбке и светлом джемпере с короткими рукавами, четко выделялась на фоне ослепительно сверкавшей воды. Слабое в тот день дыхание моря шевелило ее коротко стриженные волосы, белокурые и блестящие. Прикрывшись рукой от солнца, девочка взволнованно и нетерпеливо вглядывалась в даль. В это время пароход, обогнув большой волнорез, входил в Пуэрто-де-ла-Лус.

Бухта сверкала на солнце. Очертания стоящих на якоре кораблей и парусников с беспомощно повисшими парусами расплывались в полуденном мареве. Город Лас-Пальмас, протянувший вдоль берега кварталы белых домов, сады и пальмовые рощи, казалось, дрожал и плавился…

Раньше, до войны, в большом порту было куда оживленней. Тем не менее и сейчас на пристанях выстроились ящики бананов и помидоров, готовые к отправке. Пахло соломой, дегтем, пылью и морем.

Гудки парохода разорвали сияющий знойный воздух; вспугнутые чайки взмыли вверх. Корабль медленно приближался. Девочке чудилось, что он движется прямо на нее. Сердце ее забилось сильнее. Море было таким спокойным, что местами казалось розовым, словно в глубине его кто-то исходил кровью. Моторная лодка пересекала бухту, и ее пенистый след белым лучом разрезал гладкую воду.

Когда уже можно было различить заполненные людьми палубы парохода и даже платки, взметнувшиеся над головами, Марта внезапно заметила, что вокруг, рядом, позади нее собралась целая толпа встречающих. В те времена пароходы из Испании привозили с фронта множество солдат-отпускников.

Хосе Камино, высокий сухопарый человек со светлыми волосами, схватил сестру за руку и оттащил от края пристани.

— С ума сошла? Упадешь в воду. Пино из-за тебя нервничает.

Он отвел девочку назад, и теперь Марта стояла между братом и невесткой. Рядом с ними она выглядела маленькой и незаметной.

На самом деле Марта была одного роста с Пино, но эта молодая черноволосая женщина, с широкими бедрами и короткой талией, одетая с броской роскошью, несколько не соответствовавшей обстоятельствам и времени дня, носила туфли на высоченных каблуках, а Марта — низкие сандалии, поэтому девочка казалась ниже.

Хосе производил впечатление человека серьезного и солидного. Он был светлее своей сестры, кожа его, белая, как у северянина, никогда не загорала. От ветра и солнца, от смены эмоций лицо его то и дело заливалось краской. К счастью для девочки, она походила на брата только светлыми волосами. В лице Хосе было что-то странное, неживое. Длинный, нависший над верхней губою нос, глаза выпуклые, неприятного линяло-голубого цвета. Он всегда одевался в черное, и костюмы его всегда бывали безукоризненны.

Пароход подошел ближе, и Марту оглушили крики, несшиеся с суши и с моря. Люди на пристани приходили в неистовство, разглядев лица пассажиров, а те, в свою очередь, отвечали восторженными воплями.

Марта различала на палубах только солдат, только фронтовиков со скатанными одеялами за спиной, казалось, даже ощущала запах их сапог. Многие военные обросли бородами… Жадно переводила девочка взгляд вдоль палуб, все выше и выше, и наконец на самом верху увидела нескольких штатских. Там были и женщины, и она подумала, что среди них должны находиться ее родственники. Марта вопросительно взглянула на Хосе, который в эту минуту вынул из кармана платок и стал размахивать им, — он тоже смотрел наверх. И после двухмесячного ожидания, после стольких волнений и надежд девочку внезапно охватил страх.

Ее приезжим родственникам сделалось не по себе немного раньше, когда пароход проходил мимо голых скалистых берегов, нагретых солнцем.

На верхней палубе, опершись на поручни, стояли две женщины и двое мужчин, которые видели этот остров впервые. Трое из них, обе женщины и пожилой рыжеватый мужчина, принадлежали к семье Камино; четвертый, их молодой знакомый, оторванный войной от своих ровных, решил отправиться на Канарские острова, когда узнал, что туда едут Камино. Внешность его не отличалась особой элегантностью, однако в эту трудную пору он располагал достаточными средствами, чтобы позволить себе жить, где вздумается, хоть и без большой роскоши. Его занятия также не связывали его: он был художником, но, по правде говоря, давно уже не продал ни одной своей картины.

Пабло стоял, облокотившись на поручни. Рядом с пышной перезрелой девицей, сеньоритой Онестой Камино, он казался очень молодым. На самом деле он был еще моложе, но на его смуглом лице, приятном и чувственном, лежал отпечаток беспорядочной жизни и крутых поворотов судьбы. Пабло был в призывном возрасте, но с детства страдал хромотой, которая освобождала его от воинской повинности.

Трое остальных, Онеста, Даниэль Камино и его жена Матильда, ехали на остров как беженцы. В эти тревожные времена они искали убежища под кровом племянника, человека вполне состоятельного. С начала войны им было нелегко. События застали их в Мадриде, где семья жила постоянно. Они перебрались во Францию и там получили гостеприимное приглашение от Хосе Камино. Теперь при виде незнакомой земли они теснее жались друг к другу. Горячий воздух жег их кожу. Лица брата и сестры выражали некоторое изумление, а худое лицо Матильды — крайнюю усталость.

Когда пароход проходил мимо печальных выжженных скал, Онеста вздрогнула.

— А я-то думала, мы будем жить в раю.

Матильда, высокая бледная женщина, кутавшаяся в пальто, несмотря на теплый день — ей еще нездоровилось после морской болезни, — иронически посмотрела на Онесту.

— О рае забудь и думать. Это ужасные острова.

Матильда имела степень лиценциата истории. Считалось, что ее суждения неоспоримы.

Пабло, улыбаясь одними глазами, вступил в разговор, советуя Матильде не быть такой пессимисткой.

Даниэль Камино, в противоположность своей жене, низенький, обрюзгший, очень веснушчатый, беспокойно поглядывал по сторонам.

— Сейчас мы, должно быть, огибаем мыс, — сказала Матильда.

Из кармана пальто она достала карту Канарских островов, которая с тех пор, как они решили отправиться в путь, всегда находилась у нее под рукой. Здесь были нанесены все семь островов: Тенерифе, Гран-Канария, Фуэртевентура, Лансароте, Гомера, Иерро и Ла-Пальма… За время путешествия все привыкли видеть Матильду с картой в руках и обычно посмеивались над ней, но сейчас ее географические изыскания вызвали всеобщий интерес. Даже Пабло через плечо Онесты заглянул в карту, которую трепал ветер и рвал у Матильды из рук.

Они направлялись на остров Гран-Канария, носивший в старину у гуанчей[8] название Тамарам. Он расположен почти посредине архипелага. На карте остров напоминает по форме кошачью голову, но только с одним ухом — на северо-востоке. Это ухо представляет собой маленький полуостров; перешеек, соединяющий его с остальной частью острова, образует с восточной стороны большой естественный рейд порта Пуэрто-де-ла-Лус, а с западной — превосходный пляж Лас-Кантерас, не единственный в Лас-Пальмас.

Город начинается на полуостровке, где расположен порт, тянется дальше по перешейку, окаймляет бухту и, захватывая район парков, лежащий напротив порта, простирается вдоль берега, оканчиваясь кварталами Триана и Вегета. Здесь подлинное сердце города. За этими кварталами поднимаются скалы, а по ним ступенями карабкаются вверх бедные улочки с земляными домами, побеленными или раскрашенными в яркие цвета.

Приезжие не знали этих подробностей. Матильда только примерно указала по карте, где они сейчас находятся, — пароход огибал полуостров, чтобы войти в Пуэрто-де-ла-Лус. Слышался ее четкий голос строгой учительницы:

— Гран-Канария… Мы в центре архипелага. Между двадцатью семью градусами сорока четырьмя минутами и двадцатью восьмью градусами двенадцатью минутами северной широты и девятью градусами восьмью минутами тридцатью секундами и девятью градусами тридцатью семью минутами тридцатью секундами западной долготы. — Она сложила карту и продолжала — Унамуно[9] не мог объяснить, почему этот архипелаг называли Счастливыми островами, а Поль Моран[10] сказал, что Лас-Пальмас, именно Лас-Пальмас, — самое безобразное место в мире.