Гордиев узел с бантиком - Валентина Андреева

Остановившись у двери, ведущей в пристройку, именуемую хлевом, Наташка вначале сосредоточилась, затем с размаха пнула ее ногой. Дверь распахнулась и смела взвизгнувшее от боли «подслушивающее устройство», очень похожее на живой колобок. Рассмотреть его не удалось, в кухне мы свет не включали — сумерничали, а в коридоре и подавно. Кто ж знал, что после удара колобок, не останавливаясь, покатится дальше. Прямо по ступенькам в пристроенный к дому сарай или хлев, не знаю, как эта пристройка называется. Но именно там, в отдельном закутке, жили куры.

Переполоху от них было много. Вот тогда мы и догадались, что «колобок» ударился в бега. Шумное хлопанье крыльями и истеричное кудахтанье сопровождалось визгливой руганью. К чести птиц следует заметить, что ругались не они. Это старался «колобок», в темноте посшибавший все, что тормозило бегство на улицу. Проводить его мы не решились — перетрусили. А тут еще принудительно разбуженная баба Нюша выскочила из комнаты и долго не могла понять, что случилось. От волнения мы верещали вместе, но не «в одну дуду».

— Надо закрыть все входы-выходы на засовы. Какой-нить местный пьянчуга заблудился, — так толком и не разобравшись, почему куры ругались нецензурной бранью, уверенно заявила хозяйка и включила на кухне свет.

Мы сразу воспряли духом и даже проводили ее в беспросветный коридор. В смысле, темный. Пару раз щелкнув выключателем, баба Нюша объявила конец света — лампочка перегорела. Надо ввернуть новую.

— А вдруг старую просто вывернули? — озадачила всех Наташка. — Ир, тащи табуретку, проверим.

— Зачем табуретку? Тут маленькая скамеечка есть. — Баба Нюша пошарила в темноте руками и озадачилась. — Куда ж она запропала? Наташа, открой кухонную дверь, светлее станет. Что ж мы раньше-то не догадались!

— Так сразу и не догадаешься, — проворчала Наташка, распахивая дверь. — И зачем нам скамеечка? Я и без нее спокойненько до вашего фонаря достану. Потолок низкий.

— Да где ж моя скамеечка? — не слушая Наталью, волновалась баба Нюша.

— А ее, скорей всего, «колобок» прихватил, — догадалась я. — Летел отсюда со всеми удобствами. Сейчас где-нибудь на свежем воздухе на ней и отсиживается. О-о-о…

Не выразить своего искреннего восхищения действиями подруги я не могла. Дотянувшись до лампочки кончиками пальцев, она выделывала ногами замысловатые «па», упрямо пытаясь подрасти хоть на сантиметр. Но тут баба Нюша споткнулась о свою скамеечку, валявшуюся далеко от места «регистрации» и радостно чертыхнулась. Не менее радостно чертыхнулась подруга.

Лампочка и в самом деле оказалась немного вывернутой. Практичная Наташка не единожды обратила на это наше внимание, поскольку, по ее убеждению, нам исправность лампочки изначально была «до фонаря». А вывернул «светоч», не кто иной как ворюга-колобок. С помощью украденной скамеечки бывшего участкового Дьячкова.

— Почему участкового? — опешила баба Нюша. — Она моя. Ванечка сделал, чтобы на нее ведра с водой ставить.

— Так дом же Дьячковых, вот я и подумала…

— Это с чего же ему быть Дьячковым? Он по наследству принадлежал моим родителям — Лоскутковым, в нем и Мишенька вырос, и мы с Ванечкой жили. Только фамилия с иродом и связывает. Ванечка ее по просьбе мамы не менял. Говорила же. Она до самой смерти боялась репрессий.

— А где тогда жила Ванечкина мама — Лизонька?

— Как где? Здесь, у нас. Да она еще когда молоденькая была и только приехала, председатель колхоза ее к нам на постой определил. Они с моей мамой очень сдружились. И совсем вернувшись из города в деревню, Елизавета Матвеевна сразу сюда пришла. Дом Дьячкова его мамаша перед отъездом к младшей дочери быстренько продала. И все деньги с собой прихватила.

— Да как же вы все в одной комнате помещались?

— Не в одной, а в двух. Раньше перегородка была. Мы с Елизаветой в маленькой комнатке обитали, а мама с отцом в большой. Когда Иван приезжал на каникулы, я тоже в большую перебиралась. А как он учительствовать вернулся, ему колхоз выделил участок для застройки. Но мы с ним успели только сруб под крышу подвести. Родители один за одним переехали туда, откуда не возвращаются. Елизавета Матвеевна ненамного их пережила. Царствие им всем небесное. Ну а нам втроем и родительского дома хватало. Уж как ладно мы жили-то. Любил меня Ванечка, и я его, голубчика, любила. А сруб все равно пригодился.

— Иванычу, — подсказала я.

— Иванычу, — согласилась баба Нюша. — Он сюда вернулся… дай бог памяти… — озадачилась женщина подсчетами, — ну да, лет восемь — десять, назад. Почти сразу после похорон Елизаветы Матвеевны. Все думали — помирать приехал, а оно вон как вышло, и Лизоньку, и Ванечку пережил. — Концом фартука баба Нюша промокнула выступившие слезы. — Сразу-то нас с Иваном деревенские стыдили, мол, отселили немощного старика, чтобы меньше хлопот было. А как меньше, если мне трижды в день, а то и больше, приходилось к нему с едой мотаться. Уж в этом меня было не переспорить. Ругался, а я все равно к нему ходила, насильно кормила, раз никак не соглашался к нам переехать. Все говорил, мол, привык к одиночеству, общение с людьми ему в тягость. Знал, что своим видом всех пугает. В доме ни одного зеркала не держал. Мы-то привыкли, внимания на его внешность не обращали. Очень медленно душой оттаивал. Молчун он. Все читал. Мы ему книжки по его списку покупали. Разумом-то светлый. Травки разные собирал, свои целебные чаи заваривал. Каждый день, кроме зимних месяцев, на рыбалку как на работу ходил. Чаще пустой возвращался, без улова, но ему сама прогулка на озеро в радость была. А зимой все томился, не любил зимнюю пору. Потом Мишка ему ноутбук подарил, интернет подключил, беспроводной какой-то. Я же говорю, умница дедка. В два счета все освоил… Ой, заговорила я вас! — всплеснула хозяйка руками, — дверь на крыльцо закройте да идите в комнату, а я спущусь, закрою ворота.

Наташка дрогнувшим голосом предложила быстренько организовать коллективизацию в деле обеспечения нашей общей безопасности. Кто знает, куда закатился пьяный колобок. Вдруг уселся с курами на насест и косит под петуха, тайком чем-нибудь вооруженного, например, граблями. Баба Нюша прыснула, но согласилась. Раз мы такие трусихи…

— Мы не трусихи, — заартачилась подруга. — Мы ученые! Жизнью. Ир, скажи?

— Скажу, — согласилась я. — Мы ученые. Только бестолковки. При дневном свете это не очень заметно, а ночью мы чаще всего спим. Ни за что не соглашусь уезжать отсюда в ночь. — Получилось немножко путано, но меня, кажется, поняли.

Демонстрируя храбрость, основанную на наличии группы прикрытия — бабы Нюши и Натальи, я отправилась в противоположный конец освещенного коридора закрывать на засов парадную дверь, ведущую на крыльцо. И чтобы мне, бестолковке, ее сразу закрыть! Не открывая. Но окончательно расхрабрившись, я оглянулась на группу прикрытия, дернула дверь на себя, приглашая дам полюбоваться пустым крылечком. Нет, чтобы сначала самой полюбоваться…

Наташкин дикий вопль, призывающий дорогую маму, очередной раз был не к месту. Что за дурная привычка постоянно будоражить родную покойницу, да еще к ночи. Баба Нюша никого не призывала, просто пыталась что-то сказать, забыв о необходимости хотя бы открыть рот.

Мне очень не хотелось разворачиваться к крыльцу, но заявила о себе противоречивость и сложность моей натуры. Впрочем, разве я одна не дружу с головой? А ведь мыслила моя голова правильно, подсказывая мне единственно необходимый выход: не оборачиваясь, захлопнуть дверь и задвинуть щеколду. Подсказкой не воспользовалась. Медленно (потому как сама себе сопротивлялась) обернувшись, я задохнулась от ужаса. Прямо передо мной стояла покойная фрау Райнхильда и немного растерянно, но приветливо скалилась ослепительно белыми лошадиного размера зубами. Я успела подумать, что она не может быть Наташкиной дорогой мамой, которую подруга минуту назад призывала. Хоть какой-то положительный момент…

— Хай! — вежливо приветствовала она всех, хотя смотрела на меня.

— Вот уж совсем не «хай!»… — через силу выдавила я из себя, судорожно пытаясь «отклеиться» от двери. Прилипла на нервной почве, как жвачка к подошве обуви! И обреченно согласилась:

— Ну нехай будет «хай!»

2

— Это кто ж такая? Не разгляжу, — первой опомнилась баба Нюша, решительно направляясь мне на выручку, — и зачем просит ее хаять? Из психушки сбежала?

Не хотелось объяснять, что гостья к нам с иностранным приветом. Я деликатно промолчала. Пусть сама отрекомендуется. Для покойницы слишком широко улыбается. Спрашивается, чему радуется? Для живой ведь она основательно мертвой лежала позавчера в баньке Синицыных. Живой труп, одним словом. И так и этак радоваться нечему. Интересно, долго он будет молчать?

И тут Наташка неожиданно устроила «рекламную паузу» — выронила добытое непонятно где коромысло. Наверное руки тряслись. Мы взвизгнули, ахнули, охнули и отвлеклись на виновницу грохота. Тр и Натальиных попытки поднять коромысло окончились неудачей. Баба Нюша застряла на середине коридорного пространства, решая, кому из нас ее помощь нужнее. А мне однообразное зрелище с коромыслом надоело. Я переключила внимание на крыльцо, решив вежливо поинтересоваться здоровьем покойницы. Но ее уже там не было.