Вейн - Инна Живетьева

– Эй, молодые, заходите! Последний рейс делаем.

Я, кажется, все-таки покраснела.

Дура ты, Дашка, ну какая ты, Дашка, дура!

С Новым годом!

С новым счастьем…»

«4 февраля.

Мне страшно. Кажется, внутри надувается огромный шар. Я стала легкой-легкой и вот-вот взлечу. Или уже взлетела? Во сне все время летаю, и не страшно. А проснусь, пугаюсь: вдруг он лопнет? Потому что все слишком… Ну, много. Не помещается во мне. Оно, счастье. Огромное, легкое, воздушное.

Я не верю, что так бывает. Всегда хотела, чтобы было, а вот случилось – и не верю.

Он самый лучший, самый нужный, самый родной – и выбрал меня? Не Таньку, не Ольгу Лозовую, первую красавицу в институте, а именно меня. Он – меня, я – его. Это совпадение, как чудо. Одно на миллион. Разве так бывает?

Получается – да.

А как жить, если шар вдруг лопнет? Как жить, если знаешь теперь, какое оно – счастье?»

Юрка рывком перевернул страницу. Получается, мама любила не только его отца? Был еще другой мужчина?

«2 марта.

Шли вечером из кино. Поздно, я торопилась, а Виктор хотел прогуляться. Погода такая хорошая, тихо-тихо, и снег крупными хлопьями. Но времени-то уже много! Я рассердилась, говорю: «Меня родители ругать будут!» А он засмеялся: «Дашка, какой же ты еще ребенок!»

Обидно стало. Подумаешь, всего на один курс старше! Ну, слово за слово…

До калитки проводил и ушел. Даже не оглянулся, вошла я в дом или нет.

Сижу и думаю: а вдруг больше не позвонит? Вообще никогда. Страшно. Но как-то… Ну, как в детстве в темной комнате. Когда и жутко, и понимаешь, что ты дома, кругом родное, знакомое. Так и сейчас. Я боюсь, но знаю: он позвонит. У нас все будет хорошо.

Странно, но Виктор на самом деле кажется старше, и не на один год. Он увереннее, иначе смотрит на людей и запросто, как с однокурсниками, разговаривает с преподавателями. Удивляется, что мне неловко. Говорит: деление формально, захочешь – через несколько лет сама придешь на кафедру, и разве от этого перестанешь быть нормальным человеком? Я умом понимаю, но вот так, как он, не могу.

И проблемы Виктор тоже оценивает по-другому. Как взрослый – детские. Нет, не так. Вот, допустим, я знаю, что по сравнению с болезнями близких все мои институтские огорчения – ерунда. Но папа сейчас чувствует себя хорошо, с мамой все в порядке, и я из-за тройки расстраиваюсь полной мерой. А Виктор – нет. Он говорит, нельзя отменить только смерть, все прочее – проходит. Он на самом деле так живет! Он… свободнее, да. У нас у всех есть правила и ограничения, везде – дома, в институте (особенно – в институте!). И мы соблюдаем их. А для Виктора это как игра. Условность. Кажется, он знает нечто более важное, чем все мы. Но что?

Мне тоже хочется быть такой же свободной, но я – как шахматная фигурка на доске, привыкшая мыслить в черно-белой плоскости. И только рядом с Виктором ощущаю: мир не ограничен этими квадратиками».

«7 марта.

Конечно же, он позвонил! Позвал к ним в институт на вечер. Зашел к папе и отпросил меня. Так и сказал: «Здравствуйте, я Виктор Зеленцов. Даша, наверное, про меня говорила. Георгий Константинович, вы не будете против, если я сегодня приведу Дашу к двенадцати?» Я думала, не отпустят, но папа…»

Юрка разлепил следующие страницы, и ему на колени выпал пожелтевший листок. Разгладил его на столе. Кажется, схема. Улица, с одной стороны нарисован корявый домик с оконцем и трубой. С другой – кособокая многоэтажка. Обводная? Похоже. Вот и перекресток, магазин на углу. Остановка. Крестик посреди дороги взят в кружочек.

Оглушительно забилось сердце. То самое место, где погибла мама.

Кто это нарисовал? Точно не дед. Может, в милиции? Но зачем? Почему спрятано в дневнике?

Юрка потер лоб и поднял голову. В берлоге уже стемнело. Он щелкнул выключателем настольной лампы, и желтый круг высветил разбросанные фотографии. Улыбалась девочка Даша, короткие косички торчали из-под берета. Студентка-первокурсница серьезно смотрела в объектив. Мама, прижимая к груди сверток, стояла на ступеньках роддома.

Зачем она пошла ночью на шоссе?!

Юрка торопливо листнул дневник, замелькали страницы: Виктор держал ее за руку в кино, Виктор водил в кафе, Виктор сказал, Виктор сделал… А потом началось странное.

«17 марта.

Пишу и сама себе не верю. Он знал, что я не поверю. Отпросил меня у папы на последний сеанс, а сам повел к Обводной. Говорит, не бойся, если меня долго не будет. Я засмеялась. Думала, розыгрыш.

Мы ждали, когда машин станет поменьше. Почему-то было очень весело. Виктор рассказывал смешные истории. Грел мои руки в своих. Говорил, что я в желтой шапке похожа на озябшего цыпленка. А потом сказал: «Пора!»

Вышел на дорогу, помахал мне. И исчез. Совсем. Я сама это видела! Вот только что стоял. И нету. Только снег идет. Проехал грузовик, осветил фарами улицу, а Виктора не было. Я подумала, что сплю. Ущипнула себя, сильно-сильно. Стало больно. Я испугалась. Никого кругом, магазин уже не работает, и на остановке пусто. Из-под фонаря выйдешь – темно. Только там, далеко, в пятиэтажках, свет. И я стою. Так жутко! Будто одна на всей планете, а Виктор пропал неизвестно куда и никогда больше не вернется.

Потом он появился. Смеется, говорит: «Ну, теперь веришь?» И ромашка в руках, живая, летняя. А мне захотелось его ударить. Мне – Виктора! Мне было так страшно, а он смеялся.

Я ничего не понимаю! Куда он пропадал? Как?»

«18 марта.

Утро. Почти не спала. Было ли это?

В стакане – ромашка. Настоящая. Потрогать можно. Я принесла ее под пальто. У нас еще снег лежит.

Открыла дневник и прочитала то, что написала вечером. Значит, на самом деле существуют другие миры?

Но этого не может быть!»

Юрка перевел взгляд на листочек со схемой. Дорога, магазин, остановка. То самое место? Дырка в параллельное пространство? Или так, или его мама – сумасшедшая. Второе вероятнее. Тогда понятно, почему дед прятал дневник. И что она делала ночью на шоссе.

– Прикольно! – громко сказал Юрка.

Старательно рассмеялся и с досадой прикусил губу – очень уж фальшивым вышел смех. Решительно перевернул страницу. Там размашисто, без указания даты, было написано:

«Ну, вейн. И что? Я все равно его люблю».

Потом буквы снова начали мельчить, выстраиваясь в аккуратные строчки.

«2 апреля.

Не могу свыкнуться. В школе у нас учился Сережка Храмин, он фантастикой увлекался. Наверное, ему было бы легче.

Когда Виктор говорит, кажется, все просто. Ну, миры. Ну, множество. Даже не сосчитать сколько. Верхние, нижние. Основной как точка отсчета. Через этот основной – мамочка, что я пишу! – Виктор уходит в другие и возвращается обратно. Выход посреди шоссе, он даже схему нарисовал. Да я и сама видела!

Мир, к которому я привыкла, стал каким-то не таким. Не знаю, как сказать. Я словно жду подвоха от самых обыденных вещей. Вот сахарница, например. Тысячу раз ее видела, сахарница – для сахара. А может, все не так просто? Может, она на самом деле черная дыра со специальным фильтром? Сахар не исчезает, а какая-нибудь маленькая планетка провалится запросто. Глупо? А думать про Обводную, что там дверь в другие миры, не глупо? Если можно Обводной, почему нельзя сахарнице?

Ерунду какую-то пишу».

Точно, ерунду, согласился Юрка.

«3 апреля.

Рассказала Виктору про сахарницу. Он сначала смеялся, а потом сказал, что в этом что-то есть. И спросил, не хочу ли я сама сходить в другой мир. Говорит, у него получается быть поводырем.

Мне и хочется, и страшно.

Если я соглашусь, значит, я поверила? До конца, до самого донышка? Но как я могу ему не верить?

Принес кувшинки. Всю дорогу прятал под курткой. Мама ахала и допытывалась, где он их взял. Виктор отшучивался.

Он нравится папе, это заметно.

Сегодня они сидели возле печи, папа курил, а Виктор так, рядышком, на подоконнике. Обсуждали что-то из газет. А я газеты не читаю, хотя папа и ругает, мол, непозволительно это учительнице. Я после ужина посуду вытирала и смотрела на них. Виктор такой красивый в черном свитере с оленями и так внимательно слушал папу. Серьезно, даже складочка между бровей появилась. Волосы прядками упали на лицо. Обнять бы его, прижаться щекой к свитеру… Но я же не могла при родителях!

В сенях было холодно. Я пошла Виктора провожать, и мы долго целовались. Я боялась, что мама догадается, чем мы тут занимаемся. Он ушел, а я все стояла в сенях, и щеки у меня горели. А потом мама позвала: «Дашка, застудишься». Пришлось вернуться».

Потом то самое, про женское и мужское счастье, и дальше:

«9 апреля.

Руки до сих пор дрожат. Мы должны были встретиться, но Виктор позвонил и сказал, что заболел. Я, конечно, отправилась к нему, мед прихватила. Мне и в голову не могло прийти!

До его дома четыре остановки на автобусе. Живет в старой пятиэтажке, от тетки квартира досталась. Родители у него на Севере, Виктор давно с ними не виделся, его тетка воспитывала. Тут и школу окончил. А потом тетка умерла.