Бесшумный фронт - Люциан Воляновский

Молодой человек в форме курсанта горной школы, видимо, уставший с дороги и «дремлю­щий» за соседним столиком, положив голову на руки, явственно слышит, как из груди Элижбеты при расставании с Петрушкой вырывается стон:

— Ах, Генек, Генек! Когда-то я теперь уви­жусь с ним...

Офицер отделения контрразведки в Ополе, ко­торый через час читает эту фразу в рапорте, слегка подчеркивает ее карандашом и показывает товарищу:

— Когда она увидит Генрика Коя? Вероятно, значительно раньше, чем допускает это в самых смелых мечтах.

Через два дня в том же самом кабинете разыг­рывается один из последних актов драмы. За письменным столом сидит старший офицер контр­разведки, а за маленьким столиком — сотрудник с бумагой для протокола. Мы с вами наблюдаем эту сцену, так сказать, из первого ряда партера. В 16 часов 07 минут в кабинет входит невысо­кий коренастый офицер лет двадцати пяти. Ста­новится в положение «смирно» и негромко докла­дывает:

— Товарищ майор! Оба подследственных до­ставлены на очную ставку!

— Благодарю! Можно начинать.

Через минуту в сопровождении двух конвоиров в кабинет входит молодая женщина. Это —Элижбета Стоклоса. Она садится на указанный ей стул с левой стороны письменного стола. У нас нет времени внимательно присмотреться к ней — тут же в кабинет вводят молодого человека. На се­кунду задержавшись у порога, он окидывает взглядом офицера и женщину. Что-то вдруг дрогнуло в его лице или нам показалось. Нет, спокойным, уверенным шагом он подходит к письменному столу и садится на стул справа. Мы видим, что даже сотрудника, который должен вести протокол, волнует напряжение этой минуты. Он машинально вертит карандаш и слегка рас­стегивает давящий его воротник. Перед ним чистые еще листы бумаги. Затем сотрудник пишет дату и начинает протоколировать допрос.

— Элижбета Стоклоса! Кто этот гражданин?

— Это Генрик Кой, мой жених...

— Генрик Кой! Кто эта женщина?

— Элижбета Стоклоса...

— Какие у вас отношения с этой гражданкой?

— Мы знакомы очень поверхностно, и все, что эта пани могла обо мне сказать, является...

— Об этом я вас не спрашивал. Вы утверж­даете, что мало знакомы с нею?

— Я именно так думаю, пане майор. Может быть, ей показалось, что дело выглядит иначе, но эта женщина не для меня... Одна или две ночи — ну еще так-сяк... Но навсегда?.. Скажу откровенно: мне стало очень скучно, не к кому было пойти, поэтому...

Стоклоса вскакивает. Слова этого человека, ко­торому она пожертвовала всем и который — как она слишком поздно это поняла — сломал жизнь ей и Игнацеку, оскорбляют ее до глубины души. Одним движением руки офицер водворяет ее на место. Женщина теперь говорит быстро, отрывоч­ными фразами, о проведенных вместе ночах, о наиболее интимных разговорах, об обещаниях жениться, о том рассвете, когда она в Пруднике дала себя увлечь чарами этого человека, пове­рила в магию таинственных таблеток. Стоклоса начинает рыдать, когда говорит о железнодорож­нике, которого сама связала с агентом Гелена. Она упоминает обещание Коя о совместном вы­езде в Западный Берлин, о «мертвом почтовом ящике» во Вроцлаве. Время от времени она по­вторяет:

— И этот человек утверждает, что мы знакомы «поверхностно»!.. Как он смеет!..

— Что вы на это скажете, Кой?

Генрик Кой слушает речь женщины с опущен­ной головой. Теперь он поднимает голову, пы­тается изобразить заискивающую улыбку и... чу­жим, искусственно спокойным голосом отвечает:

— Не слушайте ее, пане майор! Это истеричка!.. Мы — мужчины — хорошо знаем, что зависть мо­жет заморочить голову даже более или менее уравновешенной женщине... Ей вот кажется, что мне свет не мил без нее... Прошу вас обратить ее внимание на...

— Не забывайтесь и не давайте мне ваших добрых советов! Я сам знаю, что нужно делать... Элижбета Стоклоса! Не отказываетесь ли вы те­перь от ваших показаний?

Женщина несколько раз отрицательно качает головой:

— Нет, так все и было...

— Генрик Кой! Имеете ли вы какие-либо кон­кретные вопросы к Элижбете Стоклоса?

— Никаких.

Элижбета Стоклоса поднимается со стула. Мед­ленно отступает от стола. Проходя мимо Коя, она на минуту задерживается и смотрит на него страшными, немигающими глазами... Так и ка­жется, что сейчас она бросится на виновника всех своих несчастий... Но нет, женщина овладевает собой. В -эту минуту, которая является последним, абсолютно последним их свиданием в жизни, она бросает шпиону прямо в лицо:

— Я была глупой, очень глупой... Надо было выбросить тебя со всеми твоими таблетками и свечками! Ты насмерть обидел меня, хотя я и не сделала тебе ничего плохого. Но за что ты сломал жизнь моему жениху?

Это продолжается всего несколько секунд. За женщиной закрылись двери. В кабинете остается Кой.

Нет, это не первый допрос шпиона. Сколько уж раз он менял свои россказни, сколько раз тешил себя надеждой, что сухим выйдет из воды! Один за другим рушились мифы о «контрабанде», о «торговле часами» и, наконец, о «работе» — но... для американской разведки. На все у Коя был готов ответ. Вот ему показывают найденный у него план размещения казарм:

— Ваша работа?

— Да...

— Что это такое?

— Мой приятель живет в лагере организации «Служба Польше»... Вот я и набросал схему, как к нему удобнее идти. Он хотел купить у меня часы.

— А где он, этот ваш лагерь «Служба Польше»? Как имя вашего приятеля?

Вот этого Кой так скоро придумать не может! В другой раз, уже под конец допроса, следователь многозначительно подмигивает и ногтем щелкает себя справа по воротнику. Вероятно, во всем мире этот жест понятен любому — предлагается вы­пить.

Кой решительно отказывается. Он невольно вспоминает добрые советы Кайзера: «Смотри, чтобы тебе не дали какого-нибудь одурманиваю­щего средства...»

— Нет, нет, пить я не буду. Абсолютный трез­венник.

— Тогда для чего же в вашем чемодане нахо­дится самый настоящий спирт?

— А-а! Почки у меня болят, так я компресс делаю на ночь... Очень помогает!

— Как же так? Вчера, когда я спрашивал вас о здоровье, вы ответили, что вас ничто не беспо­коит!

Постепенно, очень медленно, шпиону прихо­дится признаваться во всем. Слишком много знает о нем контрразведка. Слишком много рас­сказали уже люди из его сетки, которых он встречает на очередных очных ставках. Ведь те­перь Кой не может утверждать, что и другие тоже завидуют ему...

В результате Кой разоблачен. Так как за ним не стоит никакая идея, он боится только за себя. Он справедливо считает, что ставка в игре — его жизнь, и он не видит ничего, за что стоило бы ее отдать. Читая ежедневно его показания, началь­ник отделения контрразведки — старый комму­нист, который многое испытал еще до войны,— говорит следователю, ведущему допрос Коя: