Третья половина жизни - Виктор Левашов

– Не женись.

Я был единственным, кто сказал:

– Женись, но не спеши с ребёнком.

Саша вздохнул и ответил:

– Поздно.

Их брак оказался наредкость прочным. Они вырастили сына и дочь, пережили трудные времена в Норильске, переехали в Красноярск, где Саша стал собкором ТАСС по Красноярскому краю. Последние годы живут в Курске, Саша председатель областного Союза журналистов, у них просторная квартире в доме, построенном для начальства. Мы всегда останавливались у них, когда ездили на машине в Крым.

Прочность их брака объяснялась, вероятно, тем, что Саше с его не слишком решительным характером требовалась такая вот жена, всегда знающая, что нужно, и умеющая настоять на своём.

В тот вечер в ресторане «Таймыр» Лиза не сказала и двух фраз. Мне она показалась потерянной, что неудивительно для незамужней девушки на помолвке подруги. Чем-то она меня тронула. Чем – этого я не знаю до сих пор.

Третий раз я увидел её, когда прилетел в Норильск уже надолго, жить. У Люси Щигленко был день рождения, Саша пригласил друзей из «Заполярки», Люся подруг из детского сада. Я посмотрел на Лизу и понял, что нужно что-то предпринимать, если я не хочу, чтобы эта милая девушка так и осталась для меня мимолётным воспоминанием. А этого я не хотел. Но и вторгаться в чужую жизнь было как-то неловко.

Улучив момент, я спросил у Саши:

– У Лизы кто-нибудь есть?

И снова он почему-то замялся, но ответил:

– Был один. Так, ничего серьезного. Сейчас никого нет.

Вообще-то я не бабник. От того, что называют случайными связями, не уклонялся, но и не рвался к ним, как многие мои московские приятели, которых после выпивки всегда неудержимо тянуло по бабам. Я написал полтора десятка пьес, семь из них шли в театрах, но известным драматургом так и не стал, потому что в моих пьесах не было ярких женских ролей. Интригу всегда двигали мужчины, их карьерные устремления, честолюбие или корысть, а женщины оставались на втором плане. Только в одной моей пьесе женщина была главным действующим лицом – в пьесе «Марфа-посадница, или Плач по Великому Новгороду». Она была написана по заказу новгородского драматического театра. Спектакль получился, в Новгороде он пользовался успехом, но по другим театрам пьеса не пошла. «Марфа-посадница» была интересна только в Новгороде. А без городажа, как драматурги называют постановку пьес в десятках театров, автор пьесы обречён на безвестность.

Слова Саши Щигленко о том, что у Лизы никого нет, дали мне зеленый свет. Пригласил её в кино, она приняла приглашение. Потом провели приятный вечер в кафе «Горняк». Через некоторое время позвал её к себе на ужин – на тушеную утку, которую умел готовить. Я боялся, что она не захочет пойти в мужское общежитие, что для женщин в Норильске считалось неприличным. Но она легко согласилась, оставила на вахте комсомольский билет и поднялась в мою холостяцкую обитель. Пока утка тушилась, мы выпили вина и как-то незаметно оказались в постели. Она была застенчива, и мне это очень понравилось.

Разбудил нас чад сгоревшего мяса. Утка обуглилась, ужин не состоялся. Но состоялось нечто большее, Лиза вошла в мою жизнь. Что это значит для нас, я ещё не вполне понимал.

Она провожала меня на Имангду, встречала осенью после возвращения отряда в город. Писала бесхитростные тёплые письма, которые в лагерь доставлялись на вертолёте.

О будущем мы не говорили. Она знала, что я женат и рано или поздно вернусь в Москву. Будущего не было, было только настоящее. Была моя комната в мужском общежитии с узкой односпальной кроватью. Когда Лиза приходила ко мне и оставалась на ночь, поворачиваться на ней приходилось одновременно, как по команде. Даже когда мне дали квартиру и я обзавёлся широкой тахтой, эта привычка у нас сохранилась.

О любви мы тоже не говорили. Она из-за природной застенчивости, а я из-за писательского снобизма. Слова о любви казались мне донельзя затертыми, не выражающими ничего. Но других не было. Все слова о любви, какие я знал и какие сумел придумать, я сказал ей за полтора года её болезни, когда она не могла говорить. Она отвечала мне слабой улыбкой и прикрывала глаза в знак того, что она меня слышит.

Её болезнь назвалась БАС, боковой амеотрофический склероз, одна из форм рассеянного склероза. Начинается с атрофии мышц. Когда я прочитал в медицинской энциклопедии, что БАС всегда кончается летальным исходом, я похолодел и вырвал эту страницу, чтобы она не попадалась мне на глаза. Медики не знали, что вызывает болезнь, но я знал. Больше месяца Лиза пролежала в Институте неврологии, каждый день я проводил там по несколько часов и разговаривал с другими больными. Мужчин среди них не было, только женщины. И у каждой толчком к болезни послужило сильное нервное потрясение. У кого-то в автокатастрофе погиб муж, кого-то перепугала соседская собака. Стресс не всегда был одномоментным, он накапливался в организме, как соли тяжелых металлов в костях. Так случилось с Лизой. И причиной её болезни почти всегда был я.

Когда-то я написал в пьесе о взрыве на норильском руднике, при котором погибли два горняка:

– Разве не убиваем мы тех, кто нас любит, когда пьём, врём, вытворяем разные пакости? Тебе просто не повезло. Если бы твой отец был бухгалтером, а не горняком, ты так бы и не узнал, чем оплачивается твоя жизнь. Арифмометры не взрываются. А может, взрываются? Только мы не слышим.

Вот так всегда. Сначала напишешь, потом понимаешь, что написал.

III

Ещё в ту далекую весну на Имангде я запомнил чувство, которое возникало, когда останавливаешься на сопке и оглядываешься на свою лыжню. Она всегда уходит очень далеко назад и теряется в распадках. Как жизнь, которую уже прожил.

Лыжня, которая привела меня в Норильск, тянулась через Москву, Среднюю Азию, комбинат «Североникель» на Кольском полуострове и пять студенческих лет в Ленинграде, от которых остались только воспоминания о промороженных трамваях, громыхающих по Московскому проспекту, и пронизывающих ветрах на набережной Невы. Пусть Лизы от посёлка под Архангельском, где она родилась, был таким же длинным и извилистым.

Она окончила факультет дошкольного воспитания в местном пединституте, взяла распределение в небольшую архангельскую деревню, преподавала в начальных классах. На молоденькую учительницу положил глаз местный тракторист, первый парень на деревне, сын председателя колхоза. На его ухаживанья она не отвечала, а он не привык, что ему отказывают, однажды взял её силой и предложил идти за него замуж. Она отказалась. Уголовное дело за изнасилование стараниями отца замяли, а Лиза взяла в райкоме комсомола путёвку и улетела в Дивногорск на строительство Красноярской ГЭС.

Об этом она мне рассказала сама, выдав этот случай за историю своей знакомой. Но я понял, что она говорит о себе.

Года через два после нашего возвращения в Москву Лиза сказала, что очень хочет побывать в Норильске, в котором прожила около пяти лет. Я организовал поездку через Красноярск. Там мы сели на рефрижератор и четыре дня плыли до Дудинки по Енисею. Но перед этим съездили в Дивногорск. В автобусе Лиза встретила девушку, с которой когда-то работала зольщицей в кочегарке. Они были ровесницами, но выглядела её знакомая лет на сорок. Позже, когда я смотрел репортажи о покорении Енисея, я всегда её вспоминал.

В Дивногорске Лиза надолго не задержалась, завербовалась в Находку на рыбопромыслы. Там познакомилась с солдатом из Норильска, проходившим срочную в погранвойсках, и вышла за него замуж. Они вместе прилетели в Норильск и поселились в квартире родителей. Но семейная жизнь не заладилась. Муж хотел ребенка, а она всё никак не могла зачать. Родители мужа тоже встретили невестку не очень доброжелательно. Кончилось тем, что они разошлись, она устроилась воспитательницей в детский сад и получила койку в женском общежитие. Здесь наши лыжни и сошлись.

Позже я узнал, какую роль в нашем сближении сыграл мой друг Саша Щигленко. Ещё при самом первом знакомстве с Лизой и её подругой я решил, что его любовницей была Лида, жгучая брюнетка. Нет, его любовницей была Лиза. Об этом она мне рассказала сама:

– Был солнечный день, выпал первый снег. Навстречу мне шёл Саша. И мы распахнулись навстречу друг другу.

Так я никогда бы не написал, но ей были чужды литературные изыски. Она говорила то, что думала, и так, как думала. Она могла сказать: «Давай сегодня останемся дома и насладимся друг другом». И мне это тоже нравилось.

Её признание не вызвало во мне ревности. Я всегда считал, что не имеет значения что было, а важно только то, что будет. А Саше я даже посочувствовал. Непросто ему было сделать выбор между напористой невестой и тихой любовницей. А может, как раз просто, и он был рад отдать Лизу в хорошие руки. О том, что я посвящен в его маленькую тайну, он так никогда и не узнал.

Первый заметный рубец в её душу я невольно нанёс ей, когда уехал в Москву с программой Норильской студии. Центральное телевидение иногда давало местным студиям по часу эфирного времени, передачи транслировались на всю страну по «Орбите». Мы повезли «По норильскому времени», скомпонованную из наших лучших выпусков. Командировка была на десять дней. Почти всё время заняли административные дела и трактовые репетиции. Я вёл передачу, а режиссёрами были Инна Назарова и Игорь Шадхан. Они вымотали всех так, что даже «наш архивариус» Гармаш произнёс свой текст без запинки. Я успел только завезти в издательство «Молодая гвардия» рукопись книги, которую закончил в Норильске, и заехать к жене. Она собралась замуж и хотела получить развод. Договорились, что она пошлёт заявление в норильский суд, а я дам согласие.