Мужчины, рожденные в январе - Е. Рожков

Пять лет терпел Матвей, а потом бросил ее и уехал. Жил один. Правда, вечерами, когда приходил с работы, в маленьком балке одному так тоскливо было, что хоть криком кричи. А если на улице ветер, дождь хлещет — тяжелее было втройне: ветер и дождь для одинокого человека непереносимы.

Подошло время открывать склад. Когда Матвей сел за стол просматривать заявки — он всегда продумывал перед работой, кому и что быстрее отпустить, — неожиданно вспомнил о Вере, своей второй жене. Приметил он спокойную, стеснительную женщину, которая частенько, как и он сам, ходила в кино на вечерние сеансы. Расспросил о ней: женщина одинокая, все хвалят. Как-то вышло так, что места в кино у них оказались рядом. Фильм был индийский, жалостливый, про неудачную любовь, и так обоих разволновал, что домой они пошли вместе, познакомились, а вскоре официально поженились.

Вера работала кассиром в торговой конторе, была на удивление покладистым и сердобольным человеком. Она за всех переживала: за сослуживцев, знакомых и вовсе незнакомых людей, у которых были беды, неудачи, неприятности на работе.

Два года они жили душа в душу. Потом Веры обнаружилась болезнь с очень длинным и трудным названием. После неудачной операции в областной больнице Вера умерла.

Из больницы Вера писала длинные письма, в которых жалела женщин, лежавших с ней в одной палате, радовалась их выздоровлению, совсем мало писала о себе.

Теперь Матвей иногда перечитывает эти письма, потом подолгу не может заснуть, и по утрам у него сильно болит сердце.

До обеденного перерыва Безруков наводил порядок в складе, а после потянулись клиенты за запасными частями, и Матвей так закрутился, что забыл о сне, что привиделся этой ночью.

Окончив работу, Матвей опечатал двери склада, сдал печати новому сторожу — пожилой сонливой женщине, за молчаливость прозванной Немой, и направился к поселку.

По дороге Матвей вновь вспомнил о сне.

Тяжелое большое северное солнце еще не коснулось горизонта, но уже сочилось усталой, прохладной розовостью. Небо было в рваных облаках, и меж них редкая синь казалась особенно глубокой. Сопки рыжие, как всегда в конце лета и начале осени, но на их вершинах еще нет снега. Когда солнце пропадало за облаками, синяя тень повисала над поселком.

Матвей не заметил, как свернул с привычного пути. Дорога повела его за поселок, теперь уже в сторону моря, где на высоком берегу находилось кладбище.

Кладбище было небольшим, оно и понятно — Север осваивают молодые. Навсегда в этой земле остаются те, кто провел тут долгие годы, кто сроднился с ней, кого не страшит вечная мерзлота и вечное в ней нетление.

Печален вид северных кладбищ. Не обсажены они ни деревьями, ни цветами, ни кустами сирени. Покосившиеся кресты, бетонные памятники с трещинами, ржавая проволока от венков — вся эта неухоженность ранит душу.

Матвей ходил от могилы к могиле, читал по слогам фамилии и думал: «Кто теперь делает их дела, кто помнит о них, кто верен им?»

С высокого берега далеко видно море. Вода под заходящим солнцем местами отливает тусклой желтизной. Синь моря, смыкаясь у горизонта с синью неба, образует единое бесконечное целое.

Матвей спустился к воде, ополоснул руки, умылся. Потом он стал подниматься по крутому обрыву и увидел торчащие из сырой земли доски. Это его поразило. Было ясно, что в сильный шторм волны докатывались до обрыва и из года в год подмывали его. Со временем море обнажит не один гроб. «Непорядок это. Им-то каково?» — подумал Матвей о покойниках как о живых.

Опять не спалось ночью Матвею. Вспоминал о тяжелом, голодном детстве, пережитой войне, которая истребила всю их семью, думал о неудачах в личной жизни, о том, ради чего человек живет и работает. От того, что Матвей был одинок, ему казалось, что все люди на земле одинаковы, что любовь человека к человеку угасает и надобно всем что-то делать. «Придумать бы такую жизнь, песню или сказ, чтобы люди поверили в них и зажили любя друг друга».

— Вера, дорогая моя Вера, — шептал Матвей имя своей второй жены, и сердце его заходилось от боли.

А за окном была темная ночь, дул морской ветер, пахло льдом, и все это предвещало приход осени.

Утром Матвей прибрал комнату, сходил в столовую, в девять открыл склад и до обеда отпускал запчасти. Потом он сидел в конторе над отчетом, а за час до окончания рабочего дня отпросился у начальника и пошел в поссовет.

Секретарша поссовета, глазастая девушка с родимым пятном на щеке, которое она обильно запудривала, встретила Матвея вопросом:

— Вы к кому?

— К председателю.

— По личному вопросу Иван Леонидович принимает только в среду и пятницу, а сегодня, как видите, вторник.

— Я не по личному, — нахмурившись, ответил Матвей Безруков. — Я по всечеловеческому вопросу.

Секретарша изумленно выпучила глаза, боязно покосилась на Матвея: шутит он или правду говорит? Потом она предупредительно объяснила, что председатель болен, что если дело действительно важное и спешное, то можно пройти к заместителю, хотя тот очень занят.

Заместитель приехал в поселок недавно, но о нем люди уже говорили, как о человеке быстро забывающем свои обещания. Когда выздоровеет председатель, Безруков не знал, потому решил идти к заместителю.

Небольшой кабинет заставлен цветами. На Севере во всех кабинетах так: начальство красоту и кислород любит. Вдоль стены ряд очень хрупких стульев. За большим столом сидит молодой мужчина, не в меру полный.

— Здравствуйте! — громко произнес Матвей и, не дожидаясь, когда его пригласят, сел на стул, который жалобно и устрашающе заскрипел под ним.

Мужчина за столом, не отрывая головы от бумаг, кивнул и выронил вяло:

— Слушаю вас.

— Что ж вы за кладбищем не смотрите? Водой гробы подмывает. Не дело это! Надо соответствовать.

Хозяин кабинета поднял голову, круглые, будто накачанные воздухом щеки покраснели, брови медленно поползли вверх. Молодой человек долго молча глядел на вошедшего с удивлением, как смотрит сильный бык на слабенького теленка, который осмелился его боднуть.

— Это вы зря. Я человек новый и не в курсе.

— Какой курс? Все просто: берег подмыло, и три гроба из мерзлоты торчат.

Безруков для пущей важности слегка приврал: гроб-то торчал один.

— Вы, собственно, кто? — лицо у заместителя приняло такое выражение, будто он вот-вот кинется обнимать Безрукова.

— Человек, — брякнул Матвей.

— Понятно. Где вы работаете?

— В сельхозтехнике заведую складами.

— Вашего родственника размыло?

— У меня родственников нет.

— Знакомого?

— Нет, неизвестное лицо.

Хозяин кабинета ничего не мог понять. Он смотрел на Матвея как на огородное чучело, которое неожиданно заговорило.

— Может, организация уполномочила?

— Нет, я сам по себе. Море — это природа. Оно не понимает, на берег катится в шторм и подмывает кручу. Море-то не может осознать уважение к мертвым. Это мы, люди, должны осознать… Вот я и думаю, что кладбище переносить на другое место дорого, да и старое место сухое и высокое, опять же сердцу простор открывается.

— Не пойму, зачем им-то простор, ну тем, кто там лежит?

— Им порядок нужен, а простор тем, кто приходит туда. Живым нужен он, чтобы жизнь больше любили. Я так смекнул, что там нужно небольшую дамбочку соорудить. Туда машин пятьдесят скального грунта завезти, и еще сто лет никакой заботы. Холода вот-вот наступят, и самое время отсыпку сделать. Заборчик бы нужно соорудить.

— Вы-то чего? — сорвался хозяин кабинета, глаза его засверкали, он весь как-то собрался, подтянулся. — Делать, что ли, нечего? У всех прямо зуд поучать других. А на дело, за которое он сам отвечает, ему наплевать.

— Дело вообще свое знаем. Они тоже на совесть работали, ну и, сами понимаете, не вечно жить… Тут море и шторм. Кое-кто на Север приезжает за коврами да машинами, а им-то, что там лежат, не это важно было. Они тут работали, тут навсегда остались. Тем-то, у которых совесть рублем заклеена, действительно все равно, как делать и что делать.

— Не об этом речь. Каждый должен заниматься своим делом. У одних государственные задачи, а у других, извините, примитивно-складские.

— Это как на какое дело поглядеть. Из мухи-то слона мы все можем раздувать.

Последние слова вывели хозяина кабинета из равновесия.

— Мне бумагу важную нужно составить, — размахивая руками, почти закричал он. — От этого отчета, между прочим, зависит многое: оценка нашей работы.

То, что заместитель перешел на крик, не смутило и не напугало Матвея Безрукова. На складе, когда выпрашивают запасные части, бывает, еще хлеще кричат.

— А когда мы перед своей совестью отчитываться будем?

По тому, как спокойно держался вошедший, по тому, как он невозмутимо отвечал, молодой заместитель понял, что совершил бестактность, перейдя на крик, что этим он просителя не напугает и не спровадит из кабинета.