Жизнь удалась - Андрей Рубанов

— Считается — мой.

— Ты с него имел?

— Как водится.

Капитан рассвирепел:

— Выражайся яснее! Гражданин Матвеев пропал без вести! Есть подозрение — погиб насильственной смертью! Сформирован круг подозреваемых!

— Отвечаю, командир, я его и пальцем не касался. Таких, как он, у меня пятнадцать человек. Каждый башляет по штуке в месяц, вот и весь мой кошт… Я ж скромный…

— Пятнадцать тысяч долларов в месяц — это скромный?

— Я ж отдаю! Ты что, не понимаешь? Я ж почти все — отдаю! Я ж не один! Я ж отчисляю! Я ж в системе! Ты чего, в натуре, мальчик, что ли? Ты меня реально удивляешь…

— Где Матвеев?

Авторитет Соловьев мудро вздохнул.

— Крест на пузе, начальник, — я не при делах. Ничего не знаю. И знать не хочу. Матвеев вино французское гонял из-за бугра, здесь толкал по кабакам, имел свой доход, людям — уделял, как положено. Больше я ничего не знаю. Моя задача — скромная. Сберечь интересы пацанов.

Капитан решил, что пора делать нажим.

— Ты мне свою пацанскую демагогию не толкай! Я ее прохавал сто лет назад!

Он вскочил, обежал стол и навис над клиентом, словно Змей Горыныч. Дракон, блюдущий закон.

— Кому и что ты там отчисляешь — я и без тебя знаю, и об этом мы еще поговорим в другом месте! А еще — в твой шкафчик оружейный заглянем! Сынок-то твой правду сказал! На тюрьму поедешь! Там твое место! Чего молчишь?

— А что тут скажешь? — с неожиданным философским спокойствием возразил авторитет, глядя в сторону. — Когда менты волну гонят — пацаны терпят.

— Что? — взвыл капитан. — Кто волну гонит? Я — волну гоню? Ладно! Успокоимся теперь оба!

Он схватил с пыльного подоконника графин с водой, крепко хлебанул из горла, а остальное — примерно литр — вылил прямо на голову авторитета; тот крупно вздрогнул и попытался сделать протестующий жест руками, но тут же огреб короткий удар в грудь, задохнулся и явно понял, что прочих резких движений лучше не делать. Свинец же дал волю своей ярости, рванул со стола пепельницу, забитую кривыми, потемневшими окурками, и швырнул содержимое в лицо недруга. Смрадные частицы пепла, кусочки табака прилипли к мокрому лицу авторитета, ко лбу, к ушам.

Соловей не пошевелился, — только зажмурил глаза и плотно сомкнул бесцветные губы, и сыграл сухими скулами.

— Где Матвеев?

— Не знаю!

— Кто и куда его вывез? — Не знаю!

— Ай, не спеши с ответом! Ай, не спеши! Он что, кому-то был должен?

— Конечно. Он же коммерсант. Они все друг другу должны. Такая ихняя жизнь.

— Чего ж ты молчал?

— Я думал, ты знаешь.

— Если б мы, менты, все знали, то вас бы, бандюков тухлых, на свете не существовало! Кому он задолжал?

— Начальник, это не моя тема.

— Зато — моя! — снова грянул капитан. — Зато — моя! Кому задолжал Матвеев?

— Одному политикану. — Соловей осторожно, плоскостью указательного пальца, очистил брови и глаза от табачной грязи. — Приезжему, с Урала. Не знаю фамилии. Но там — целая бригада. Сильная. Бывшие спортсмены. Свой фонд. Денег подняли и в Москву поперли. Матвей там висел на триста тонн.

— На триста тысяч долларов?

— Да.

— Что за фонд? Что за спортсмены?

— Мамой клянусь, я не в курсе. Я только посредника знаю.

— Имя? Фамилия? Погремуха?

— Насчет фамилии — не скажу. Звать — Кирилл. А погремуха — Кактус.

— Кто таков?

— Живодер и барыга. Банкует кайфом, а заодно всякие тонкие дела проворачивает. Это он Матвея пас и весь его должок курировал. Но деньги не его, не Кактуса, а того политикана.

— А что за кайф?

— Всякий. Кокс, марочки, экстази, еще какая-то хитрая химия. И гера бывает, и другое всякое…

— А ты сам — ширяешься?

— Давно слез.

— А Матвеев?

— Вряд ли. Не такой человек Не нашенский.

— А Кактус — вашенский?

— Нет. Я же сказал — живодер и барыга. Пацаны таких не любят. Я с ним всего один раз общался. Он, это… стремный малый. Понимаешь? Децил не в себе. Типа маньяка. С таким базарить — только жизнь себе портить. Для него люди — не люди, а тела и организмы…

— Тела и организмы?

— Ага.

— Давай его телефон.

— Я с ним дел не имел. И концов его — не знаю. Можешь проверить мою мобилу и записную книжку. Но вообще ты его найдешь легко. По Москве он — персонаж известный…

— Понятно. Что еще?

— Все, начальник. Больше ни грамма не знаю.

Капитан тяжело вздохнул. Посмотрел в пустоту.

— Извини, но этого мало. Совсем мало. Пока я этого твоего Кактуса не найду и твои слова не проверю — ты у меня посидишь в камере.

Соловей усмехнулся и снова обтер серое от пепла лицо.

— В камере — значит, в камере. Только я тебя ставлю в курс — сейчас сюда пацаны подъедут. С адвокатами, с баблом, со всеми делами. Кипеж будет. Ты же, я так понял, сам на сам работаешь, по-индейски. Типа незаконно. У тебя — дела нет! Угадал? Вот и давишь на психику. Я ж тоже не вчера родился, начальник Предлагаю по-другому. По-нормальному. Я тебе не соврал, и Кактус этот — тот самый, что тебе нужен. От души говорю. Отпускай меня сейчас домой. И ищи дальше. Если я тебе буду нужен — найдешь, как у вас говорят, по месту прописки…

Капитан вспомнил маленького мальчика в колготках и футболке с олимпийским мишкой, с настороженными глазами и почти пожалел и мальчика, и его неоднократно судимого отца. Он — сыщик, сотрудник МУРа — близко знал сотни профессиональных преступников, авторитетов, воров в законе, как удачливых, блестящих, богатых, так и насквозь нищих, полуграмотных, вечных клиентов следственных тюрем. Ни один из них не желал, чтобы дети продолжили их дело.

За окном вдруг как бы просветлело, и закружились белые хлопья.

— Снег пошел, — произнес капитан. Его голове полегчало. — Извини, я тебя пока здесь подержу. Пока твои слова не проверю…

— Тогда хотя бы в туалет выведи. Умыться.

— Это можно…

Свинец все-таки не повел авторитета вниз, на первый этаж, не посадил в «обезьянник». Прямо в присутствии Соловья — тот мирно сопел напротив — он набрал известные каждому сыскарю телефонные номера, назвал пароли (все равно они каждый день менялись) и через пятнадцать минут выяснил, что в городе Москве существует только один человек с именем Кирилл и прозвищем Кактус. Гражданин Кораблик, шестьдесят девятого года рождения. Капитан записал паспортные данные Кирилла Кузьмича, его адрес, подмигнул мрачному Соловью и двинулся с ним на выход.

— Если соврал — казню, — сообщил он авторитету на прощание, отдал ему паспорт и пошел прочь.

— Подвез бы, — осторожно сказал в его спину авторитет.

— Доберешься на метро.

— А машина у тебя хорошая. На зарплату, что ли, купил?

Сыщик ухмыльнулся.

— Автомобиль, в соответствии с законодательством, конфискован у лица, совершившего особо опасное преступление. А я — взял покататься. Еще вопросы есть?

Соловей покачал головой и молча поспешил вон из заведения, и капитан Свинец какое-то время с извращенным удовольствием наблюдал, как по мере удаления от ворот милицейской крепости, в пелене начинающегося полуденного снегопада, походка несчастного урки становится все менее торопливой и нервной, спина выпрямляется, и размах тонких длинных рук все снижает и снижает амплитуду.

Долго, не менее двух часов, капитан добирался по забитым улицам, через весь огромный город, на его северную окраину, в Свиблово, и там, в паспортном столе, раздвинув плечами плотную и потную очередь посетителей — особенно рьяным пришлось сунуть в нос красную ксиву, — из рук некрасивой девушки с красивыми волосами получил в обмен на шутку и улыбку и взмах той же ксивой ксерокопию формы номер один: картонной карточки с фотографией искомого гражданина Кораблика, идентичной той, что вклеивалась в общегражданский паспорт.

С фотографии смотрела сухая, твердая физиономия. Голый череп, хрящеватые уши, очки в круглой оправе а-ля Джон Леннон. Острый маленький нос. Бедноватый прямоугольный подбородок.

Всякий сыскарь знает, что фотография в паспорте имеет мало общего с оригиналом — в смысле портретного сходства. На первое фото (шестнадцать лет) вообще нет смысла смотреть. Мужчины на таких снимках — забавные недоросли с торчащими ушами и тонкими шеями. Женщины еще более забавны: убийственные лихие зачесы, жирно накрашенные, дико вытаращенные глаза, выпуклые яркие губы. Капитан не встречал ни одной женщины, которой бы нравилось ее собственное фото в паспорте. Второй снимок (сорок пять) более полно отражает реальность, но и здесь обман.

Еще больше загадок загадывают снимки из разыскных дел. Те самые, сделанные в следственных изоляторах, фас и профиль, на груди — белый номер на черном фоне. Клиент может быть кем угодно — хоть Леонардо да Винчи, хоть Леонардо ди Каприо, — но тюремное, в безжалостнейшем ярком свете, фото в ста случаях из ста делает его жутким злодеем, растлителем и душегубом, с полубезумным бешеным взглядом, с криво выдвинутой челюстью. Ощерившийся клиент проедает глазами объектив, упирается затылком в особую железную планку и подсознательно понимает, что тюремные архивы зафиксируют его на веки вечные именно такого вот: сверкающего глазами, волосы дыбом.