Жизнь удалась - Андрей Рубанов

— Она тебе нужна?

— Не помешает.

— Ладно. Тогда подожди, братан, буквально часок. Я позвоню, и ее привезут. И бумажка будет, и сам прокурор, и маски-шоу, и обыск — все, как положено…

В этот момент вступили домочадцы, числом трое: из кухни выскочила, запахивая халат, практически седая — волосы дыбом — женщина с лицом неудавшейся куртизанки, следом за ней осторожно, бесшумно вышел мальчик лет шести или семи, с грустными глазенками, в отвисающих колготках; с фланга же забежала поджарая, с колоссальной слюнявой пастью псина — капитан в породах не разбирался, никогда не умел отличить ротвейлера от ретривера, но массивные желтые клыки его впечатлили, а вырвавшееся из черной глотки тяжелое рычание почти заставило его вздрогнуть; но он не вздрогнул. Опасную тварь, буде проблема, можно и пристрелить.

— Что случилось? — истерично выкрикнула дама, спешно задергивая полы пеньюара, чтобы капитан не углядел ее жирные белые ноги. — Опять, да? В чем дело? Куда? Зачем?

— Не волнуйтесь, — корректно произнес Свинец, выдав полуулыбку. — Проводится оперативно-следственное мероприятие.

Квартира — с точки зрения капитана, из прихожей — была обиталищем людей, давно остановившихся в своем развитии. Относительно новый и на вид довольно дорогой платяной шкаф и шикарное рядом зеркало в еще более шикарной раме сочетались с потертыми, обмызганными обоями. Обувь лежала кучей возле двери: новенькие лакированные мужские ботинки, и детские сандалеты, и модельные женские туфли, и вдруг какие-то напрочь засаленные тряпочные шлепанцы. Все осенялось светом люстры, умилившей сыщика: неизвестно как уцелевший до сего времени образчик брежневского дурновкусия. Оснащенная закопченными вензелями, густо засиженная мухами конструкция. Примерно такая же имелась в избе капитанова брата Федота.

В дальнем углу помещения натренированный глаз капитана выхватил высокий и узкий железный ящик, — оружейный шкаф. Внутри, без сомнения, хранилось помповое ружье, а то и охотничий карабин «Сайга», прямой гражданский аналог военного автомата Калашникова. И карабины, и ружья давно уже свободно продавались всем желающим гражданам страны, включая уголовников и бандитов, по предъявлении ими охотничьего билета и разрешения из милиции. Судя по тому, что шкаф находился на виду, авторитет Соловей оформил все бумаги на свои стволы как положено, и капитан решил не поднимать вопроса.

Позвоню завтра участковому, подумал он, и науськаю коллегу. Пусть придет и проверит, правильно ли хранится огнестрельное имущество. Не дослан ли патрон в патронник?

А ведь я знаю, Соловей, почему твой шкаф — при входе вмонтирован. Хорошо знаю. И ключик явно где-то здесь же, под рукой. И боеприпасы наготове. А все для того, чтобы не терять времени, когда в дверь начнут ломиться твои коллеги. Мгновенно встретить нападающих огнем. Ведь врагов у тебя, Соловей, немало. Такая твоя жизнь, бандитская.

Моя, правда, не лучше.

Тем временем крепко помрачневший авторитет отбрел в глубину квартиры и вернулся, одетый уже в спортивный костюм: по понятиям, чисто черный.

— Вещи брать? — деловито спросил он.

— Пока не надо. Только паспорт. Кстати, давай его сразу сюда.

Неуловимо приободрившийся, Соловей нацепил обувь, пригладил перед зеркалом короткие волосы, вручил капитану свой личный документ и только потом бросил на свою подругу суровый взгляд.

— Позвони пацанам, — негромко, на пределе слышимости, приказал он.

А мальчик, безошибочно уловив тяжелую тревожность происходящего, надул губы и тихо спросил:

— Пап, ты куда? Опять в тюльму, да? В тюльму? Мам, папу куда? В тюльму?

— Нет, сынок, — спокойно ответил авторитет. — Я на переговоры. Скоро вернусь, понял?

Собака не выдержала и рявкнула густым басом.

— Фу! — крикнул Соловей. — Угомонись, дурак! Давай, начальник, пошли уже…

Шагая к лифту, вслед за сутулым, невысоким авторитетом, засовывая паспорт во внутренний карман, капитан поймал себя на том, что ему не жаль ни несчастной, полуразрушенной женщины с оплывшим телом, ни даже маленького мальчика с розовыми ушами и неровно остриженными волосиками. Капитан знал, что имеет и душу, и сердце, знал доподлинно, потому что грубая милицейская его душа, бывало, разрывалась на части, а сердце кровоточило. Женщины и дети ни при чем, они не виноваты, они беспомощные жертвы бесконечной войны. Да только война эта развязана никак нe капитаном.

Может быть, мальчик вырастет, и впитает от своего отца ненависть к ментам, и пойдет по его же дороге. Или наоборот — сын возненавидит образ жизни родителя и станет добропорядочным честным гражданином, инженером или архитектором. Так или иначе — капитан здесь ни при чем, он посторонний элемент, он делает свою работу.

— А что за хрень, командир? — спросил Соловей, едва сели в машину и поехали. — Какой болт ты меня дернул? Что за срочная потребность? За мной ничего нет. Я сухой и чистый.

— Помолчи, — процедил капитан.

— Как скажешь.

Некоторое время действительно молчали. Авторитет смирно сопел, капитан рулил, пытаясь отыскать удобную полосу движения в потоке машин. Но вдруг внутри головы капитана ожило, запульсировало, затяжелело; он поморщился, потер пальцем висок и вполголоса выругался.

— Голова болит? — осведомился Соловей.

— Ну.

— И у меня, — печально сказал авторитет. — Давление поменялось. К вечеру снег пойдет.

— К обеду. А что у тебя с головой?

— Отшибли. Твои друзья, кумовья тюремные. Во Владимире, в девяносто девятом. С тех пор мучаюсь…

— А меня — фугасом долбанули. Твои друзья, бандюки чеченские. В Аргуне, в две тыщи первом. Закопали мину на обочине, а я — мимо на броне ехал…

— Так ты, значит, по горячим точкам специалист?

— Сказал же — помолчи. Поговорим, когда приедем.

— О чем? — патетически возопил авторитет и интенсивно заерзал. — О чем? Я сто лет не при делах! Ращу сына! Живу тихо!

— По паспорту, — возразил капитан, — у тебя нет ни сына, ни жены.

— А в натуре — есть.

— А по паспорту — нет.

— А ты на бумажку смотришь или на человека?

— Я смотрю и туда, и туда. И еще — в другие стороны. Ясно? А теперь умолкни. Думай о том, чего натворил.

— Чего я натворил? Чего я натворил? За все, что я натворил, мною уже отсижено! И ты это знаешь.

— Разберемся.

Капитан испытывал удовольствие. Он пребывал в своей тарелке. Он уже понял — по жестам клиента, по суете конечностей, по подергиваниям некрупного квадратного кадыка вдоль жилистой коричневой шеи, — что тут он найдет все, что ищет.

Подъехали к отделению. Едва машина вкатилась в ворота и встала в один ряд к трем сине-белым «луноходам», едва несчастный гражданин Соловьев увидел автоматчиков в серых куртках, едва проникся аурой ментовки, как стало ему совсем кисло. За предплечье выволок его капитан из салона, протащил через крыльцо (часовые у входа хохотнули и сплюнули), шепнул дежурному пару нужных слов, повлек на второй этаж, завел в кабинет и усадил на стул, а сам грузно утвердился напротив, за столом, выстраивая классическую мизансцену: подозреваемый психует и сучит ногами, а хладнокровный сыщик формулирует вопросы не в бровь, а в глаз.

Безусловно, находящегося в отпуске, то есть не при исполнении, милицейского функционера никто бы не пустил в отделение, находящееся на чужой «земле», и не позволил бы проводить приватные беседы с подозреваемым уголовником. Но начальник отделения приходился капитану старым приятелем и даже в некотором роде боевым товарищем и без лишних разговоров разрешил капитану делать все, что тот задумал.

— Короче, — басом начал капитан, закуривая, — есть мнение, что ты порешил бизнесмена Матвеева.

— Кого? — заорал напрочь испуганный Соловей. — Матвеева? Да ни в жизнь! На кой болт мне сдался этот фуцан, чтобы его разменивать?!

— Тогда зачем ты его разменял?

— Кто? Я? Разменял? Да ты все попутал, командир! Отродясь мне не надо разменивать таких беспонтовых пассажиров! Что, вообще, за базар? Где улики, вообще? Где все? Да я ствол шесть лет в руках не держал! Я сухой, понял? Наглухо сухой! Я никак нигде не при делах! Живу — тихо, дышу — ровно! Мне сорок два года, я нормально стою, мне коммерсантов разменивать вообще без мазы! Оно мне никак вообще не надо!

— Тогда кто его разменял?

— Кого?

— Матвеева! — заорал капитан. — Матвеева! Где Матвеев?! Кто его разменял?!

— Бля буду, начальник, я не в курсе. Отвечаю.

— Значит, знаешь Матвеева?

— Конечно. Но я его не трогал. И близко не подходил. Он мне не нужен. Это левый крендель. Я с ним особых дел никогда не имел.

Капитан проделал амортизирующий жест.

— Тебе сорок два. И мне сорок два. Мы договоримся. Матвеев — твой коммерсант?

— Считается — мой.