Куда убегает ваш утренний кофе? - Екатерина Шварцбраун

Конечно, ЕП был не Магомет, и не получал такого мощного и артикулированного приказа сверху. Сфера влияния его «проповедей» совсем незначительна — это тяжелые сумасшедшие, его благодарные читатели, а также пара эмоционально неустойчивых латентно нездоровых поклонников, готовых сбрендить с ума непосредственно на этой почве, несколько ценителей литературных достоинств и единственный заинтересованный человек из числа тех, кто, вероятно, способен адекватно воспринимать его сообщение.

Как и сообщал сам ЕП, его высшая покровительница, эта Нечистая Дева, в отличие от Аллаха, ничуть не заинтересована в людях.

Другой пример — Обри Бердслей. Он видел идеальное в неправильных, странных и причудливых образах, в искусственной и гротескной манере, в вычурности и гниении. Прежде этот аспект красоты не желал проявляться в воплощенном мире, теперь он решил — быть. Идеальное проявилось именно в той форме, для которой понадобилась судьба Бердслея. Именно ему идеальное представилось в виде полузагадочных монструозных созданий, совершенно болезненных, порочных и декоративных. Поскольку причины этого видения идеального нам бесполезно пытаться понять, как и волю Аллаха, лучше скажем, что красота выбрала такой образ для манифестации из прихоти. Бердслей, разумеется, неукоснительно исполнял эту прихоть — жить, хотеть, бояться и переносить образы на бумагу, когда придет время. Возможно, с ним происходили какие-нибудь события и помимо создания рисунков, ну и что. Все, что с ним происходило, было задумано именно так, как нужно было для манифестации. Таким образом, прихоть идеального (или предназначение Бердслея) была выполнена. Что бы с ним не произошло потом, уже не важно.

Так и ЕП видимо исполнял некий каприз. Его описания страсти были талантливы. Казалось, вся наша небольшая группа испытывала особое почтение к ЕП. АЧ говорил, что узнав ЕП, он был потрясен тем фактом, что тот жив, и всё ещё продолжает жить, хотя очевидно слишком хорош для этого мира. МН целомудренно перед ним преклонялась, как крестьянка перед прекрасным принцем. Однажды ЕП написал историю, очень хорошую, про Азиатскую Дивизию и перчатку на руке. Я всю ночь читала этот рассказ, и слала ему по ICQ идиотские психотические сообщения по мере продвижения сюжета. Мне постоянно казалось, что я с ним разговариваю, и я просто отвечала на его реплики. Он ничего не писал в ответ, только в конце концов сказал: «Мне кажется, вы всё-таки разговаривали не со мной».

А утром я увидела, что МН написала ему всего одно короткое сообщение в гостевую книгу. Это звучало так:

«Вы написали чудесный текст сегодня, мой дорогой ЕП. Чудесный. Об Азиатах и Животном, и о выворачивании кожи. Я представила себе, как эта перчатка — снимется, и там будет — новая кожа, и можно будет поцеловать эту руку. Спасибо, вы меня очень поддержали».

Я была потрясена и очарована чувством, которое побудило ее так написать. Я могла писать всякую чушь, но никогда бы не осмелилась на такое.

ЕП написал следующий рассказ о том, как просветляются перчатки.

Когда-то, в первом энтузиазме, когда я таскала за собой тяжеленный талмуд Шмакова про бинеры, тернеры, квартернеры и всё такое, я очень любила людей. Стоило мне поймать какого-нибудь человека, тут же начинала ему рассказывать, что он — сын Царя, да только долго спал, снились дурные сны — и вот всё забыл.

Людям это нравилось. Сразу после этого они испытывали разлив родственных чувств, а потом быстро всё забывали. Люди были разные. Как-то пришла к нам в офис христианка в платочке, из Сибири, по делу, с заданием от таежного прихода разместить в продажу книгу псалмов. Псалмы, конечно, никому не были нужны. Христианку бы все послали с удовольствием, но она была упорная и решила дожидаться главного начальника. Пока делать было нечего, с интересом читала с экрана эссе об абсурде. Попутно разговорилась. Она оказалась хорошим мануальным терапевтом и ещё видела ауру. Ауру я показала ей на фотографии в компьютере: дифракционный эффект, какой бывает от плохой вебкамеры. Она, смущаясь и краснея, говорила, главным образом, о Нём — о чём же ещё? Он такой-то там и такой-то, скажем, не помню уже — непонятный, таинственный, никогда не узнаешь, какой, то страшный, то маленький, хуже ребёнка, и так далее. Да, говорю, это есть, а ещё он все время как будто где-то в другом месте, но иногда смеется, как озорная девчонка, и упёртый, упрямый просто насмерть. Она так обрадовалась. Говорит: «А что, вы тоже Его знаете?»

Когда дизайнер СА был «ещё жив», я как-то спросила его: «Куда убегает утренний кофе?» И он ответил, нисколько не сомневаясь: «Конечно же ко мне!»

Это был правильный ответ! Я страшно обрадовалась. «Не ожидала, что ты ответишь правильно!» — воскликнула я в восторге. «Ха-ха!» — закричал в ответ СА. — «Я знаю, потому что я тебя люблю!»

Это был пример вопроса, зависящего от того, кто спрашивает и кто отвечает. В общем случае ответ на этот вопрос формулировался для меня так: кофе убегает к Возлюбленному. Однако, Возлюбленный, Робот — это не один конкретный человек. Он может манифестироваться в разных людях в разное время — он манифестировался в ЕП, когда я по утрам была одна, и он манифестировался в СА, и поэтому он знал ответ на вопрос.

Если бы меня спросили «Куда убегает утренний кофе», мой ответ нельзя было бы предсказать, не зная, кто спрашивал. Если бы меня спросил человек, в котором я не видела никакого проблеска Присутствия, я бы сказала ему, что кофе убегает к Роботу Сергею Дацюку, или сказала бы, что к ЕП, если бы он о нем что-то слышал. Но если бы между мной и этим человеком шел некий электрический ток, я ответила бы, что кофе к нему самому и убегает. Если бы меня спросил АЧ, я бы не сказала ничего. Во всех случаях я бы отвечала одно и то же — что кофе убегает к Возлюбленному, только подбирала бы для каждого случая подходящее ему обозначение. Вот только почему-то, когда я спрашивала сама себя, кофе неизменно убегал к ЕП.

Между прочим, я очень полюбила пить кофе, и многие годы не могла обходиться утром без этой процедуры. Даже в дурдоме я специально вставала, пока все еще спали, и просила включить мне на кухне чайник — размешивала в железной кружке растворимый и усаживалась в туалете на трубе, чтобы торжественно выпить его и выкурить первую сигарету. Без этого день бы не начался. Лет 5 или 6 утренний кофе был для меня источником каждодневной радости — ведь я пила его не одна.

Ещё два года депрессии я пила его принудительно, в память о памяти прошлого, а после надолго бросила пить кофе по утрам.

Когда я его всё-таки варю — чаще всего для гостей — мой кофе убегает на плиту.

«Посмотрите на край кувшина — на нем сидит оса. Она может перелететь на вашу руку, поскольку живые существа любят вас, но спросит ли она у себя, кто она такая и откуда она пришла?»

Я наклонил кувшин и кивнул, предлагая Ивану Денисовичу продолжать. Он продолжил:

«Она не знает, откуда она пришла, но тем не менее, она найдет дорогу домой, в осиный приют. Но будет ли это тем местом, откуда она пришла?»

Эти слова поразили меня настолько, что я едва не опрокинул кувшин.

«Нет, — сказал я, — тем местом, откуда она пришла, будет то место, куда она уйдет отсюда, а не то место, куда она вернется здесь же».

«В том-то и дело. Это то же самое место, куда убегает утренний кофе. Это то место, где таится пустота внутри скорлупы выеденного яйца. Проблема для человеческих и других существ состоит в том, что все сущее не является тем местом, но является скорлупой. А им следовало бы понять, что скорлупа преходяща — ведь она в любом случае отпадет. Скорлупа — не надежная защита. Она утлая лодка. Но и пассажир этой лодки еще очень далек от того места, настолько, что, с моей точки зрения, вовсе от нее — лодки — неотличим. Разница между моей точкой зрения и точкой слепоты пассажира лодки — это и есть непреодолимая со стороны пассажира пропасть между сознанием и материей».

Из Новости #505.

«Байкал 1667

секретное донесение»

20. Прекрасный ядерный взрыв

«Опасность часто проявляется в мучительно ярких снах о массовых катастрофах, гибели мира и т. п. Или же твердь, на которой человек стоит, начинает колебаться, стены гнутся или движутся, земля становится водой, буря уносит его в воздух, все его родные мертвы и т. д. Эти образы описывают фундаментальное нарушение связи больного со своим окружением и предвозвещают грозящую ему изоляцию.

Они требуют немедленных мер — прекращения лечения, тщательного восстановления личных связей, перемены окружения, выбора другого терапевта, строжайшего отказа от погружения в бессознательное (в частности, от анализа снов) и многого другого.»