Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Несмотря на то что у р. Лейба в тот год было много забот и тревог – подготовка к отъезду, передача дел, болезнь жены и прочая – он никогда не забывал обо мне. Он заботился обо мне как мог, справлялся о моем здоровье, старался помочь и ободрить. Он знал, что к Хануке 5661 (1900) года я планировал завершить изучение Талмуда, и здесь впервые в жизни мне удалось осуществить свой замысел полностью. Он также знал о моем одиночестве, о том, что у меня нет друзей и близких приятелей. И вот в Хануку вся его семья собиралась на блины. Пригласили меня, двух ребят, которые учились со мной в Тельши, а также Шломо Вайнштейна, моего второго приятеля из Шнипишек, – за столом очень деликатно и скромно было объявлено, что блины посвящены и еще одному «событию» – тому, что я завершил изучать Талмуд…

Закончив изучать шесть частей Талмуда, я приступил к изучению законоучителей, и р. Лейб напоминал мне каждый день, что до отъезда в Америку он хочет убедиться в том, что я получил диплом раввина. «Быть может, – говорил р. Лейб, – ты решишь поехать в Америку. А диплом раввина откроет перед тобой все двери! Это профессия. Имеет смысл начать с этого, даже если потом ты захочешь заниматься чем-то другим. Но просто ученый талмудист – даже если он крупнейший знаток Талмуда – он в Америке никто: они в этом ничего не понимают». Однако получить диплом было уже не так-то просто: о «парне с Полтавы» в раввинских кругах знали, что он «с изъяном», и р. Ашер, а еще яснее – р. Лейб объяснили мне, чтобы я выкинул из головы мысль получить посвящение в раввины от какого-либо раввина в Вильно. Быть может, р. Шломеле согласился бы, но и это сомнительно; тем более что р. Шломеле болен, и до него сложно добраться. А если он услышит про «изъян», то даже и слушать об этом деле больше не захочет…

Тем не менее р. Лейб привлек на мою сторону р. Шимона, «владельца скобяной лавки», – состоятельного бездетного еврея, известного талмудиста и еще более известного скрягу, который был грозой для раввинов и глав йешив. Р. Шимон познакомился со мной, именно он дал свое имя обществу по изучению Рамбама; он сам участвовал в занятиях и даже вносил свою лепту в ту небольшую сумму, которая выплачивалась мне обществом. Это было чем-то вроде демонстрации хорошего отношения ко мне в узком, но влиятельном кругу. Он также обратился – по предложению р. Ашера, который хотел таким образом помириться с р. Шимоном, – с письмом к р. Ашеру и попросил его высказать мнение обо мне. Мол, поскольку к нему обратились с вопросом обо мне, и, по его мнению, я являюсь «прекрасным знатоком Рамбама и мидрашей», – однако он не считает себя вправе свидетельствовать в месте, где есть раввины гораздо более великие, чем он, и поэтому он просит рава высказать мнение обо мне. Р. Ашер ответил ему длинным письмом, где много хвалил меня, называл большим знатоком Талмуда и ранних законоучителей, признал за мной острый ум и умение проникать в глубину галахических установлений; однако заключил, что обо мне можно сказать: «Он состоялся как мудрец, но не состоялся как раввин». В последнем высказывании была двусмысленность: во-первых, констатация факта отсутствия у меня полномочий раввина и, во-вторых, мнение, что мне не нужно их давать. Несмотря на это, письмо мне помогло. В то время в Вильно происходили встречи и собрания раввинов, и р. Шимон сблизил меня с несколькими из них. В результате у меня оказалось с полдюжины писем-посвящений в раввины: «полномочен судить по Торе и выносить галахические решения». Из тех ребе, с которыми я общался, наибольшее впечатление на меня произвели двое; один из них – р. Мардехай Розенблат{372}, ошмянский раввин, автор книги «Хадрат Мардехай», нововведений к заключительным частям шести разделов Талмуда и к «Шеелот ве-тшувот». Он попросил, чтобы я описал ему случаи, когда нужно принудить мужа развестись со своей женой, а также случаи, в которых разрешено обращаться в нееврейские правительственные учреждения, – и ставил передо мной другие проблемы и вопросы. Потом он проэкзаменовал меня по «Йоре деа», основной упор делая на законы о трефном и изъянах в легких у животного. Все вопросы и проблемы были двусмысленны – вероятно, он знал, что обо мне говорили «старательный юноша, но с изъянами», и старался проверить меня. Мои ответы его полностью успокоили, потому что они лишь на первый взгляд касались Галахи, но при этом мне удалось сказать, что иногда знатоки оказываются не так уж сведущи относительно качества изъянов и действуют вопреки судебному постановлению, которое обязывает «остерегаться и проверять спокойно», и это правило обязательно даже для резников, и некрасиво мудрецам быть среди тех, кто «мнет рукой» изъяны. Раввин очень долго проверял меня по галахот, касающимся трефного, а потом сказал, что не нашел во мне изъяна…

Большое впечатление произвел на меня также раввин из Ольшан, великий знаток Торы, мудрец и праведник. У него были большие черные сверкающие глаза, худое благообразное лицо, короткая аккуратная бородка; ходил он медленно, говорил тихим голосом, почти шепотом, и мне показалось, что он очень болен. Он великолепно знал Рамбама, и все наши разговоры крутились главным образом вокруг судебных постановлений из частей книги «Яд ха-хазака»: «Сефер киньян» и «Сефер зманим»{373}; вокруг сравнения «Бейт Йосефа» и «Кесеф Мишне»{374} и противоречий между ними, которые он находил, а мне нужно было разрешить. По ходу дела он проверил мои знания Талмуда, Рамбама, разделов «Хошен мишпат» и «Орех хаим», и вынесенных судебных решений. В письме-посвящении, выданном им, он образно описал способ, которым удостоверился в моем знании Талмуда и законоучителей, и написал много хвалебных слов обо мне. Раввин из Ольшан не удовлетворился лишь Талмудом и законоучителями, но поговорил со мной также об этических высказываниях Рамбама и о выводах, которые можно сделать из них относительно поведения ученого-талмудиста в наше время.

Раввин из Ольшан дал мне это письмо во вторник, в день, когда Бог дважды увидел, что «это хорошо». А в следующую субботу утром, после недельной главы «Смотри»{375}, в «старшем миньяне», где я молился, мне доверили читать Мафтир{376}, позвали подняться к Торе в звании раввина, и все поднявшиеся к Торе благословили меня молитвой «Тот, кто благословил…»{377}. А р. Лейб пригласил присутствующих на кидуш{378} (р. Ашер не только не пошел, но и открыто выразил свой протест). В сущности, на этом все и закончилось – после того, как я удостоился всех этих почестей, я не стал использовать свое звание: в первой половине месяца ав 5661 (1901) года я почти каждый день встречался с великими и прославленными раввинами – а также с раввинами маленьких городков; с раввинами властными и слабыми, с раввинами скромными и кроткими – и успел вдоволь насмотреться на раввинский мир. И решил, что этот мир очень тесен и в нем нет места для созидательной деятельности. Я спрятал свои раввинские дипломы и сообщил о них лишь отцу и дяде, попросив не афишировать это.