Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Я попытался проторить себе иной путь. Кроме дома р. Лейба Гмарского на улице Калвария в Вильно был еще один дом, в который я был вхож. Это был дом Шломо Вайнштейна, местного резника. Его отец умер уже давно, оставив в наследство дом и имущество. Он был единственным ребенком, крайне избалованным, мать ухаживала за ним, двадцатичетырехлетним, до сих пор как за ребенком. Это был красивый парень, щеголь; его «должность» не отягощала его, и большую часть времени он ходил без дела. Повстречав его во второй и в третий раз, я назвал его «Обломовым из Шнипишек» – в честь главного героя романа русского писателя Гончарова. Шломо Волович, который привел меня в этот дом, будучи близким приятелем Вайнштейна, нашел это прозвище действительно очень подходящим, правда, несколько обидным. Я заходил к нему почти каждый вечер, читал газету («ха-Цфира») и играл с ним в шахматы, когда у меня было неважное настроение.

После того как я закончил изучать шесть разделов Талмуда, остро встал еще один вопрос: «Куда податься?» Конечно, первое время я продолжал учиться – начал изучать Иерусалимский Талмуд{379} и составил себе новую программу: решил изучать Иерусалимский Талмуд и по ходу дела повторять Вавилонский, а также учить мидраши. Однако через несколько дней я почувствовал, что у меня больше нет душевных и физических сил продолжать все так, как раньше, с такими же усилиями. Это бессмысленно. Я чувствовал, что сейчас мне нужно уйти от этого. Но куда и каким образом?

Шломо Волович предложил мне обратиться к Файвлу Гецу{380}, «ученому еврею», который был инспектором виленского учебного округа. В распоряжении Геца находился фонд помощи прилежным молодым людям, которые хотят выучиться на еврейских учителей. Мне нужно предложить свою кандидатуру. Он сам пользуется этим фондом. Гец, еврей, бывший житель Жемайтии (уроженец Россиен Ковненской губернии), учившийся в России, в наполовину немецком университете – в Дерпте, крайне набожный, патриот России, приверженец хороших манер, резко критиковавший молодежь, особенно тех, кого он подозревал в «связях с чужаками», – был одним из главных и уважаемых членов общины. Общество распространения просвещения создало небольшой фонд для поддержки йешиботников, которые уже «наполнили свое чрево» Талмудом и «сопутствующими предметами», имеют некоторое общее образование, и готовы дополнить свои знания и сдать экзамены, чтобы получить дипломы учителей, а затем заниматься преподаванием. Фонд действовал в Вильно, городе, где, как считалось, находится много потенциальных желающих воспользоваться им. Файвла Геца попросили распоряжаться этим фондом и подыскивать кандидатов, достойных его поддержки. У меня уже давно созрел замысел, об исполнении которого я много мечтал и который разрабатывал, хотя он казался мне нереальным, – а сейчас я решил пойти к Файвлу и рассказать о нем.

«Замысел» состоял в том, чтобы создать «большую» йешиву в одном из городов Полтавской губернии, йешиву «в духе времени», совсем современную, в которой будет и Тора, и «наука Израиля», и чистая вера, и богобоязненность. Я знал, что препятствий будет много, и внутренних, и внешних. У меня нет общего образования. У меня нет внутренней уверенности и недостает того авторитета, который дал бы мне силу и независимость, чтобы осмелиться создать такое. И вообще, кто я и что я, чтобы такое замысливать? Однако в Полтавской губернии меня знают! В наших-то местечках я известен… А вдруг?! И вот я решил обратиться к Файвлу Гецу и предложить свою кандидатуру как человека, готового стать еврейским просветителем. А также, если представится случай, намекнуть о своем замысле. Гец наверняка поймет меня.

И вот я решил пойти к Гецу. Шломо Волович дал мне его адрес. Было лето. Гец жил в летнем доме в лесу недалеко от Вильно. Я не договорился с ним о собеседовании заранее, а прямо пошел в этот летний дом. День был очень жаркий. Когда я пришел, хозяин сидел в пижаме и читал книгу. Я рассказал ему суть дела. Он попросил, чтобы я подошел поближе, смерил меня взглядом, один раз и второй раз, как будто бы хотел проинспектировать мой живот, достаточно ли он набит Талмудом и законоучителями, – однако он был совершенно пуст. Я стал излагать ему доводы, которые привели меня к идее заняться преподаванием, я пытался представить себя, заявить о себе как об «ученом раввине»; он посмотрел на меня во второй раз и сказал: «Ты нам не подходишь: ты не станешь учителем». Я стал приводить дополнительные доводы, немного похвалил себя, сказав, что у меня есть такие-то и такие-то достоинства; он слушал нетерпеливо, пожал плечами, но все же дал мне закончить, а потом сказал сердито: «Я уже сказал один раз: «нет», и еще раз говорю: «нет». Все, достаточно!» Этого было более чем достаточно. Я сказал «до свидания», извинился за вторжение и ушел.

Вернулся я очень подавленный. И из-за неудачи замысла, и из-за неблагосклонного приема. На этого богобоязненного еврея, написавшего книгу «Религия и образование», я возлагал надежды, а он даже не захотел меня слушать и практически выгнал из дома, невзирая на то, что я «ученый раввин». Однако именно эта неудача вызвала во мне упрямое желание во чтобы то ни стало воплотить свой дерзкий замысел. Итак, мне нужно было начать с другого конца – обрести внутреннюю уверенность. Без нее я не смогу ни сделать первый шаг, ни продвигаться дальше. А внутренней уверенности у меня нет не из-за отсутствия общего образования. Источник этой неуверенности – в религиозной сфере. Для того чтобы быть главой йешивы, обучать Торе многих людей – для этого недостаточно иметь «любовь к Торе» и «любовь к еврейскому народу», а нужно быть поистине богобоязненным, иметь твердую веру, твердую и полную, – веру, в которой нет брешей, а есть «богобоязненность», которая влечет за собой «любовь к Всевышнему»… А это, как я думал, может дать только хасидизм. Нужно лишь иметь к этому душевную склонность. Только хабадский хасидизм сможет «вразумить» меня, открыть передо мной путь к успеху, который не был бы затенен сомнением. Только при помощи хасидизма можно приобрести достоверное «знание» вопросов веры, сулящее уверенность…

Я верил, что хасидизм может меня возвысить и направить на верный путь. Я написал домой, что решил покинуть Вильно. Может быть, поеду домой, а может, еще куда-нибудь, но не пояснил куда. Более подробно я написал своему брату, который учился в Брест-Литовске, но после произошедшего там большого пожара вернулся домой и начал работать в частной адвокатской конторе. От него я получил очень подробное письмо, в котором он поздравлял меня с получением раввинских полномочий, однако выражал сомнение в том, что я могу быть раввином, и радовался моему решению. Он писал, что бабушка Фрида – мать моей матери, которая жила вместе с нами, – когда ей рассказали о том, что я получил диплом раввина, тяжело вздохнула и сказала: «Как жаль, что город сгорел!» У нее спросили: «Какой город, бабушка?» – «Тот город, в котором Бен-Цион должен был стать раввином…»