Безопасность Родины храня - Глеб Кузовкин

Пожав плечами, Колодяжный сел в «газик» и приказал шоферу догонять ушедшие вперед грузовики.

Но не успела их машина выехать за околицу, как вдруг за крутым поворотом проселочной дороги из зарослей орешника по «газику» ударил град пуль. Трое бойцов были убиты сразу же.

Из засады выскочили бандеровцы и со злобным ликованием навалились на тяжелораненого подполковника.

— Это Колодяжный! — раздался чей-то выкрик, и бандиты отпрянули от машины. Они боялись его даже теперь, когда у него были прострелены грудь и рука.

— Сволочи! Все равно вам скоро конец! — прохрипел он, захлебнувшись кровью. Это были последние слова Емельяна Павловича.

За время нашего разговора Павел Емельянович ни разу не обмолвился такими словами, как «верность отцовским традициям», «жизнь отца — для меня вдохновляющий пример». А ведь так оно и есть. Образ отца-чекиста предстает перед ним в самые трудные минуты. И не раз задавал он себе вопрос: как бы поступил в данной обстановке отец, какое бы принял решение?

И после каждой успешно проведенной операции сын тоже мысленно обращался к отцу: похвалил бы? Нет, пожалуй. Скуп был Емельян Павлович на похвалы. Только, пожалуй, в его взгляде мелькнуло бы едва уловимое одобрение, выражение сердечной доброты и признательности судьбе за такого сына.

Как-то Павла Емельяновича пригласили преподаватели и учащиеся Стрелковской школы-интерната, что в Старосамборском районе. Ее пионерская дружина носит имя Е. П. Колодяжного. На встрече ребята сказали, что в тот год, когда погиб отважный чекист, их еще не было на свете, но они знают, что свою жизнь он отдал за их счастье. Потому и благодарны ему — человеку, память о котором сохранят навсегда.

Да, Емельян Павлович оставил глубокий след в сердцах людей, среди которых жил, работал, вместе с которыми и ради которых воевал. Одна из улиц Феодосии названа его именем, он почетный гражданин этого южного города. В Дрогобыче, на доме, где жил Колодяжный-старший, — мемориальная доска. Его многочисленные награды — орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, медали — хранятся в музее.

Немало заслуженных наград и у Павла Емельяновича.

Я прощаюсь с майором в отставке П. Е. Колодяжным. Жму его крепкую руку и ловлю себя на мысли о том, что есть в книге нашей жизни страницы, которые неподвластны времени.

Петров Олег

«ВЕСНА-49»

Шел снег. Крупный, мокрый. Он налипал на голые ветки деревьев, выбеливал крыши домов, ложился ровным слоем на тротуары и проезжее полотно дорог. А в воздухе уже витал пусть еле уловимый, но тревожно-радостный запах весны. Он исходил от вчерашних проталин, от посеревших заборов, стен домов и даже от самого февральского снега.

Михаил Васильевич Ежов невольно замедлил шаг. Дышалось легко. Он снял перчатку и, повернув вверх ладонь, поймал несколько снежинок.

— С зимой прощаешься? — неожиданно прозвучал за спиной голос его сослуживца Федора Кузьмича Оладьева.

— Нет, с весной встречаюсь, — ответил, не оборачиваясь, Ежов.

— Не рано ли?

— В самый раз.

Поздоровались. Пошли рядом.

— Вчера был у начальника. Мечет молнии. Упрекает, что затянули с операцией по ликвидации остатков банды Степана. Главаря, мол, уже в живых нет, а его подручных все еще не взяли.

Михаил Васильевич вспомнил, как их опергруппа выследила Степана. Тогда, при задержании, бандит сбил Федора Кузьмича на землю и стал душить. Один из оперативников не выдержал. Подскочил вплотную и выстрелил бандиту прямо в висок. Оладьев потом долго возмущался:

— Да я бы его в бараний рог скрутил. Зачем поторопились?..

Но Ежов помнил, с каким трудом выбрался тогда Оладьев из-под убитого. Правда, за слова эти товарища не осуждал. Раз так говорит, значит, уверенность в себе осталась.

— А ты вчера где пропадал? — продолжил разговор Федор Кузьмич.

— В отгуле был, после дежурства.

— К тебе там паренька приводили. Сбежал с мест поселения. Требовалось разобраться, что к чему. Лично я так думаю: сбежал — отвечай. Нечего с ним возиться. Закон для того и существует, чтобы порядок был.

— Парня этого изловили, что ли? — оставаясь невозмутимым, поинтересовался Ежов.

— Нет. Сам пришел. Вроде как бы с повинной.

— С повинной к нам сейчас из леса идут — и прощаем. А тут молодой хлопец… Видать, совсем запутался.

Федор Кузьмич улыбнулся, поправил шапку, отряхнул с груди приставшие к шинели снежинки и заметил:

— Не люблю сентиментов. Сегодня ты его простишь, а завтра он тебе пулю в спину вгонит.

Ежов укоризненно посмотрел на товарища.

— Злым ты становишься, Федор.

— Справедливым.

— Нет, злым. Ведь к нам какие требования предъявляют?

— Знаю, знаю. Мы с тобой должны быть с чистыми руками, горячим сердцем и холодным рассудком. Но как эти руки чистыми сохранить, когда приходится иметь дело с такой мразью?

— Не заводись, — оборвал его Ежов, а сам подумал о том, что в жизни ничего не проходит бесследно. И та кровавая схватка с бандитом, душившим его, тоже наложила отпечаток на Федора.

Микола Протас был обут в немецкие солдатские ботинки, износу которым, казалось, не будет никогда. Вот только верх подкачал. Потрескался. Да и металлические ободки вокруг дырочек для шнурков отскочили. Все, кроме нижних на левом.

Ботинки эти подарил Миколе родной дядя Михаил Михайлович Стоценко. Не сразу, правда. Сначала просто дал поносить. На время. Потом как-то смирился. И вот во время рождественского застолья сказал:

— Бери насовсем.

Микола, сбежав с Урала, куда вместе с матерью (отца они похоронили еще до войны) был отправлен на новое поселение, жил у дяди уже полгода. Пришел к нему оборванный, изголодавшийся. Михаил Михайлович как раз сено коровам задавал. Так навстречу племяннику с вилами и двинулся. Потом разобрался.

— Так ты Протас будешь? Марьин сын?

Переминаясь с ноги на ногу, Стоценко долго разглядывал паренька, потом глубоко вздохнул:

— Проходи.

С этого дня жизнь Миколы пошла по замкнутому кругу. Оправившись от страха, Михаил Михайлович четко определил племяннику его обязанность — ухаживать за скотиной. Хозяйство было хотя и небольшое, но прожорливое: две коровы, лошадь, пять овец, три свиньи. Так что работы хватало.

— Ты вот что, — советовал дядя. — Сиди тихо. Если кто и спросит, отвечай, что погорелец. Мол, приютил я тебя по жалости.

Однако не за этим пробирался Микола Протас на родную землю, чтобы батрачить на прижимистого родственника. Ему хотелось доказать, что с ним и его матерью поступили несправедливо. Произошла ошибка. Мечтал поскорей пойти учиться, работать, мать обратно домой вытребовать. Но как это сделать?